Он прекратил целовать Пиппу и как можно бережнее прикрыл ее сорочкой. В лунном свете ее глаза, удивленно смотревшие на него, казались огромными.
Он молча сел, лишившись дара речи от боли. Физической и душевной. Боль проникла в сердце. Как раз в то место, что должна была занять Пиппа, но… хвала Всевышнему за поддержку… Он не допустил этого.
Он осторожно погладил ее по щеке:
– Детка!
– Что?
Голос ее звучал настороженно, как у ребенка, который знает, что его ждет наказание.
– Я хотел близости с тобой. Ты знаешь это?
– Догадалась, раз опрокинули меня на траву и начали тискать.
Айдан через силу улыбнулся ее дерзкому выпаду. Она села, прижав колени к груди.
– Только вот вопрос, ваше сиятельство.
– Ну?
– Почему вы остановились?
«Скажи, – требовал он от себя. – Скажи ей правду», но так и не нашел в себе сил признаться.
– Не хочу причинять тебе боль. Поверь мне, совсем не хочу. – Он поправил ей локон на лбу.
– Я верю. – И она действительно верила, он видел это по ее взгляду. – Только мне было больнее, когда вы остановились.
Пиппа отвернулась.
– Боже. – Грудь разрывало от опустошительной внутренней борьбы. Не в силах сдержать себя, Айдан обнял ее за плечи. – Я действительно хочу тебя. – Он подбирал слова. У мужчин отношение к случайным связям много проще, чем у женщины, а в его случае, если смотреть со стороны, подобная связь была бы легко оправдана обстоятельствами. Донал Ог и Яго месяцами настоятельно уговаривали его позволить себе подобное удовольствие. – Я хочу, чтобы ты стала моей наложницей.
Одним движением Пиппа сбросила его руки:
– Наложницей?!
Рывком поднявшись сам, он поднял девушку:
– Я хочу тебя, Пиппа. Ты хочешь меня. Обещаю, тебе будет хорошо со мной. Ты ни в чем не будешь испытывать нужду.
– Разве что в собственной гордости. Но конечно же в моем положении любая бы сочла ваше предложение за величайшую честь. Если без утайки, так я тоже польщена им. Взгляните на меня. Я по уши в грязи.
Она безрадостно рассмеялась, и в ее смехе он почувствовал отчаяние. Она умела смеяться, чтобы не плакать. Так она выживала все эти годы.
– Прости меня, – глухо вымолвил Айдан. – Мне следовало предвидеть… прости меня.
– Вам нет никакой надобности приносить извинения. Вы же понимаете, вы не причинили мне боли, не оскорбили меня. Разве вы забыли, зачем я искала вас здесь, Айдан?
– Чтобы сказать мне, что не любишь меня.
– Именно так. Не люблю. И никогда не полюблю. Никогда.
Он сделал шаг ей навстречу, зажал ее лицо в своих ладонях и нежно провел пальцами по горячим, мокрым от слез щекам.
– Почему же так много слез? – тихо спросил он.
– Я стараюсь… стараюсь…
– Стараешься – что?
– Стараюсь избавиться от любви к вам. А вы, вы ничуть мне не помогаете. – Она была такой искренней с ним, такой живой.
– Детка…
– Для вас это звучит дико, но я не чувствую себя облагодетельствованной вами, ваша вздорность. Уйдите прочь. Не надо меня обнимать.
Он хотел бы никогда с ней не расставаться. Он чувствовал, что правильнее было бы удержать ее.
Но он опустил руки. Ему еще никогда не было так тяжело.
Но еще тяжелее было позволить ей уйти.
Через неделю Пиппа поняла, что от разбитого сердца не умирают.
С ним просто живут.
И, что оказалось много важнее, она приготовилась, несмотря ни на что, продолжить поиски своей семьи и встретиться с королевой Англии.
Она вознамерилась воспользоваться случаем и отыскать себе другого богатого покровителя. Того, кто оценит ее таланты. Вместо того, кто сделал ей больно. Вместо того, кто разбил ей сердце.
Стоя у окна своей комнаты, она смотрела на центральную аркаду монастыря братства крестоносцев. Там все напоминало последние приготовления перед началом пьесы, когда мужчины бегают взад-вперед, поправляя парики и оружие.
Только у этих «актеров» волосы были свои – длинные, густые, а оружие – настоящее. Айдан все-таки решил послушаться ее совета. Вся сотня его ирландской пехоты была занята подготовкой к делу.
Еще немного, и они пройдут маршем до дворца Уайтхолл – резиденции королевы Елизаветы. А затем? Что, если все пойдет не так? И королева обречет их всех на смерть?
Пиппа заставила себя успокоиться и отойти от окна. Она остановилась посмотреть на свое отражение в листе полированной меди, заменявшем зеркало.
– С таким лицом даже мать от тебя откажется, – произнесла она, мрачно приглаживая волосы рукой. – Выгляжу как перевернутая швабра.
– Не сказал бы. – Разодетый как турецкий султан Яго медленно протиснулся в комнату. – У тебя больше изгибов, чем у швабры.
Девушка оцепенела, молча разглядывая вошедшего. На нем были широченные шаровары из голубого шелка, сапоги по колено, расшитые по бокам. В разрезе незастегнутой рубахи виднелась широкая мускулистая грудь со шрамами, похожими на те, что она видела у Айдана. Вместо дублета на Яго была короткая безрукавка, подпоясанная кушаком, расшитым мелкими бриллиантами. Длинная и тонкая рапира вытянулась вдоль его бедра.
– Яго, вы действительно должны были стать актером. – Она не смогла удержаться от улыбки. – Все женщины бы слетались к вам как мухи на мед.
Он ответил ей улыбкой:
– Хотел бы я знать, найдется ли для меня хоть одна титулованная особа.
– Если вы будете им улыбаться, как сейчас, то обязательно. И уж точно не одна. А может быть, и сама королева.
– Нет уж, спасибо. Ее внимание кое-кому стоило слишком дорого.
Пиппа нахмурилась на свое отражение:
– По крайней мере, мне не придется отбиваться от настырных поклонников.
Он остановился рядом с ней и положил руки ей на плечи.
– Малютка, почему ты не позволила горничным тебя одеть? Из скромности? Или скрываешь тайные изъяны?
Она прижалась к его груди и задрала голову, чтобы видеть его лицо.
– Я не люблю слуг в доме Ламли. Они совсем не такие, как в домах Дархеймов и Вимберли. Они болтают обо мне грязные вещи.
– Вот мерзавки! – Он взбешенно присвистнул и крепко сжал ее плечи. – Почему ты не сказала об этом?
Она опустила голову:
– Они же правы. За исключением того, что я любовница О'Донахью Мара.
«Лучше бы они были в этом правы», – подумала она, кляня свою несговорчивость.
Яго что-то произнес по-испански, затем повернул ее лицом к себе. Словно опытная горничная, он начал помогать ей одеваться. Сначала корсаж со шнуровкой на спине, затем нижнюю юбку в виде колокола, потом еще одну юбку.
– Не понимаю тебя, – одевая ее, продолжал он. – У тебя есть красота, молодость, обаяние, чувство юмора, – а все, что я вижу в твоих глазах, когда в них смотрю, – печаль. Подними и держи так руку.
– Значит, у вас буйное воображение. – Пиппа прикусила губу. – О чем мне печалиться? У меня есть вы и Айдан. Может ли еще хоть одна женщина в Лондоне похвастаться такими горничными?
– Я знаю, как выглядит горе в чужих глазах. Ты не сможешь утаить его от меня.
– Оставьте свою жалость бездомным бродягам. У меня свои планы на будущее.
– Прекрасно, – не стал возражать он. – Но поделись со мной. Поскольку я исполняю роль дамской прислуги, то должен служить тебе еще и наперсником.
Он закончил с ее одеждой и, достав деревянный гребень, приступил к причесыванию.
– Яго, вы правы, я не знаю, кто я. – Она глубоко вздохнула. – То я вижу себя принцессой, которую потеряли по ошибке. То представляю, что меня родила жена какого-нибудь рыбака и бросила на произвол судьбы – либо погибнет, либо подберут чужие люди. Я приняла бы любое объяснение, лишь бы быть уверенной, что оно соответствует действительности. Больнее всего ранит неизвестность.
Яго достал чепчик из тонкой сетки, украшенной мелким жемчугом. Этот плетеный чепчик лежал в коробе вместе с другими вещами, но она не знала, что с ним делать. Мавр собрал ее рассыпавшиеся волосы на затылке и убрал их под сетку. Под ней не было видно, какой длины у нее волосы. Пиппа одобрительно оглядела себя.
– Знаешь, малютка, вряд ли я соглашусь с тобой. Взгляни на меня.
Она посмотрела:
– Вы необыкновенно красивы. Он покачал головой:
– Мой отец был насильником, а моя мать – убийцей.
– Вы сочиняете почище меня, – прищурилась Пиппа.
– Нет. Я говорю правду. Моим отцом был испанский дворянин, которому принадлежало огромное поместье на островах. Моя мать была метиской и служила горничной в доме.