Да, эти двое без труда нашли бы общий язык за столиком в «Крысе и попугае».
Когда дыхание восстановилось, мне хотелось задать только один животрепещущий вопрос. Не о бангладешских женщинах. Не о мечтах о доме. Даже не о том, что он сделал, чтобы спасти мир. Естественно, в тогдашнем моем состоянии мне хотелось знать только одно:
– И что сталось с твоей невестой?
– Моей?.. А, ты про Элму…
Я затаила дыхание, ожидая слов о разбитом сердце.
– Я попросил ее подождать, она обещала, а потом передумала.
– Бедняжка. – Я, конечно, скорее обрадовалась, чем огорчилась.
– Да нет. Когда я просил ее подождать, думаю, я надеялся, что она ждать не станет. Я не хотел, чтобы меня что-то связывало. Не хотел постоянной работы, закладной за дом, детей, автомобиля. Какое-то время я уже шел по накатанной колее и обнаружил, что все очень уде легко… Я хотел поучаствовать в новом крестовом походе.
«А теперь посмотри, куда он тебя привел», – думала я, проводя пальцами по его коже.
Голос его зазвучал гордо.
Я даже почувствовала ревность.
– И мы превратили Шелдон-Пойнт в самый большой приют во всей стране. Это результат или что?
Я помнила открытие «Лондонского дворца», мы с Френсисом побывали и на церемонии, и на последующей за ней вечеринке. Френсис взахлеб хвалил тех, кто все это придумал. У меня похолодело сердце: получается, эти двое находились в одной комнате, пили за успех одного предприятия. Им было на роду написано стать друзьями…
– Я помню. Френсис приходил на открытие.
– Знаю, – кивнул он. – Мы с ним разговорились. Он как раз начал работать с «Адвокатами совести».
Я ожидала, что он вспомнит и меня. Не вспомнил. Я его тоже, но помнила, что на мне было потрясающее короткое черное платье, которое навсегда осталось в памяти Френсиса. В тот момент я подумала, а не врезать ли мне ему с левой. В конце концов, мы лежали в постели, только что занимались любовью, я, такая теплая, прижималась к нему, он должен был меня помнить. Или хотя бы притвориться, что помнил. Но в глазах Мэттью горел тот же огонь, что и в глазах евангелистов.
– Это была фантастика. – Очевидно, он вернулся в мгновения своего триумфа. – Тебе надо было это увидеть…
– Я приходила с Френсисом.
– Это хорошо. Еще бы.
Двое мужчин сыграли важную роль в моей жизни, и оба представляли собой некое сочетание Ланселота, Чарлза Диккенса, Кейра Харди и Броновски.
– Так что смену направления ты оцениваешь положительно?
– Абсолютно.
– На всех уровнях?
Он в недоумении посмотрел на меня.
– Жизнь обрела цельность?
Он пожал плечами:
– Думаю, что да…
– С какой стороны ни посмотреть? – настаивала я.
– Будь уверена. – Он явно не понимал, к чему я клоню.
Я глубоко вдохнула. Подумала мимолетно, а не слишком ли серьезные вопросы задает женщина по имени Дилис, отмахнулась от этой мысли.
– А твоя… любовная жизнь? До него начало доходить.
– А, ты об этом. – Он поморщился. – В смысле без Элмы?
Я кивнула.
– Ну, свободную любовь шестидесятых я, понятное дело, пропустил. Поэтому потом изобрел ее заново для себя. – Он чуть улыбнулся, не без самодовольства. – Все было прекрасно, чего уж там скрывать. Прекрасно.
– Расскажи мне.
– Нечего тут рассказывать.
– Расскажи мне…
– Множество очень хороших женщин.
– Множество?
– Тысячи.
– А особенные попадались?
– Они все были особенными.
– О!
– Все до единой были особенными.
Во рту у меня пересохло. Для меня все связанное с ним было впервые. Для него, судя по всему, я была всего лишь одной из череды особенных женщин. Особенных на короткое время, а потом он переходил к следующей. И ведь совсем недавно он говорил, что не может уйти от меня.
Лучший способ пережить страдание – прикрыть его достоинством. А единственная возможность обрести достоинство – одеться. Я встала. Вот и все, я собираюсь уйти, это конец.
– Но ни одна из них, ни одна, не была такой особенной, как ты. – Он прошелся теплой ладонью по моему ледяному животу. Я продолжала стоять у кровати, глядя на него сверху вниз.
– И сколько раз ты это уже говорил?
– Я никогда не испытывал то же, что с тобой, – очень серьезно ответил он.
– Но если они были особенными, тогда я ничем от них не отличаюсь.
– Если ты хочешь, чтобы я сказал, что до тебя никто не был мне дорог, этого ты от меня не услышишь. Но я тебя люблю. Не могу контролировать себя, что мне совершенно не нравится, ничего не могу с этим поделать. И что самое ужасное… – Теперь он выглядел таким же несчастным, как я мгновениями раньше. – Ты замужем за другим. – Он потянул меня на кровать, и мы застыли, сидя бок о бок, с прямыми спинами, глядя прямо перед собой. – Ты замужем за кем-то еще, а я не хочу, чтобы ты была чьей-то женой. Я хочу, чтобы мы оба были свободны, и я не хочу больше прятаться и кого-то обманывать.
Понятно, какой следовал из этого вывод. Но я еще не выказывала готовности идти этой дорогой. Он хотел, чтобы тайное стало явным. Чтобы все было по-честному. На виду. Как, собственно, он всегда и жил, до встречи со мной. Совсем как Френсис, поступивший честно, когда признался мне, что у него был роман, хотя мог бы без этого обойтись. О да. Если бы эти двое встретились, они бы много чего натворили. Оба честные, очень, очень честные мужчины.
Мэттью было сорок два года. Но, как и многие бездетные люди, душой он был куда как моложе. Я не знаю, отражает ли еда наш возраст, но думаю, одежда точно показывает, какими мы себя видим. Мэттью, если оставить за кадром спектакль, устроенный им в отеле, практически всегда ходил в джинсах и футболке. Иногда надевал рубашку из джинсовой ткани, кожаную куртку, крайне редко – мешковатый черный костюм. Сзади он выглядел и на восемнадцать, и на двадцать пять, и на тридцать шесть. Френсис посмеялся бы над его бейсболками и башмаками на рубчатой подошве. Волосы он стриг коротко, пиво в баре предпочитал пить прямо из бутылки. Френсис говорил, что это жалкие потуги показать собственную нестандартность. Я обычно кивала и соглашалась. Теперь же мне нравились это мальчишество и свобода в поведении и одежде. Даже башмаки возбуждали, потому что они выделяли Мэттью среди прочих.
Его одежда полностью характеризовала его натуру: терпимый, молодой, беззаботный. Что он сделал, так это нашел для меня мою юность. И я пропала. С Мэттью я чувствовала себя девушкой. Не только в силу новизны для меня наших отношений, но потому, что во всех аспектах своего поведения он был гораздо моложе моего мужа. Впервые в жизни я почувствовала себя безответственной, и мне это страшно понравилось. И не могла полностью дать себе волю лишь из-за того, что была…
Мэттью, как и Френсиса, в детстве любили. Он легко находил с людьми общий язык. Люди ему нравились. Вот и на станции, протягивая мне носовой платок, он знал, что сказать.
– Это еще что, – потом говорил он мне. – Бывало, вечером приходит старик, весь мокрый, с разбитым в кровь лицом, в грязной, рваной одежде, а утром видишь его снова, он сидит за столом, завтракает, в общем, чувствует себя человеком. – Он пожал плечами, рассмеялся. – Маленькая компенсация за встречу с теми, кто подходит к тебе с бритвой, когда требуется очередная доза.
– Значит, ты выступал в роли мессии.
– Именно так, – весело кивнул он. – И с удовольствием брал на себя эту роль. Почему нет? Что плохого в том, что я делал добро и получал от этого удовольствие? А в Шелдон-Пойнт так и было. Не буду притворяться. Это приятно, когда люди благодарят тебя за то, что ты для них сделал… Это означает, что они тобой довольны…
А вот гранды, отметила я мысленно, никогда так не думают. Гранды предпочитают получать за свою работу много денег и не гонятся за славой, чтобы никто не подумал, будто они пытаются выставить напоказ свои достижения. Зато в итоге они попадают в палату лордов.
– Так почему ты больше этого не делаешь? Почему перестал быть мессией?
– Из-за тебя.
– Ты уже не был мессией, когда мы встретились.
– Только временно.
– Так, может, ты и сейчас только временно не мессия? Что случилось с вундеркиндом?
– О, вундеркинд вернется. Он только временно отсутствует. На моем последнем месте работы мне дали знать, что в хостел приносят героин. Так оно и было. Люди, которые это делали, нарушали основное правило. Никакого спиртного. Никаких наркотиков. С другой стороны, мы никогда не проводили обысков. И вот приходит старина Билл, дает наводку и…