Мейвис Чик - Интимная жизнь моей тетушки

– Мы поселились в Финчли. – Опять вздох. – Очень еврейский район.

– Я помню. На подземке дорога очень долгая.

– Он тренировал футболистов и занимался скаутами. Знаешь, мы ходили на похороны Ралфа Ридера. Он очень много времени отдавал им. Скаутам. – Она протянула руку и потерла материю моей юбки. – Где покупала, дорогая?

– Если не ошибаюсь, в «Ейгере»,[34] – ответила я.

– Кто бы мог подумать? – В голосе звучал сарказм, напомнивший мне тетушку Лайзу, которую я знала в далеком прошлом.

Я кивнула:

– Мне очень повезло. – Вновь зазвучали нотки Марии Антуанетты.

– Но ты несчастлива? – спросила она. Удивляться ее проницательности, учитывая выражение моего лица, не приходилось.

Наступил решающий момент.

– Тетя Лайза, я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.

– Что именно, дорогая?

Как я могла обратиться к ней с такой просьбой? Респектабельной старушке, которая прожила со своим мужем более пятидесяти лет и, я уверена, несмотря на злословие и сплетни родни мужа, была примерной женой?

– Если вы пойдете на похороны Коры и встретитесь с моим мужем Френсисом, я хочу, чтобы вы солгали ему, если речь зайдет обо мне.

Ее глаза широко раскрылись, заинтригованные, сверкнули.

– Солгать? – переспросила она. – Твоему мужу? – Она словно пробовала слова на вкус. Я ждала, не зная, как продолжить, ожидая, что сейчас она укажет мне на дверь.

Тяжелый, теплый августовский воздух проникал в квартиру только через маленькое оконце в ванной, которое я и открыла. И теперь радовалась этому, потому что иначе задохнулась бы. Она-то думала, что я приехала, подчиняясь долгу перед семьей. А я использовала смерть тети Коры лишь для того, чтобы сделать ее своей сообщницей во лжи. Возможно, мне следует здесь остановиться. Я, конечно, пыталась оправдаться тем, что хочу избежать скандала на похоронах, но Френсису так или иначе придется все рассказать. Кровное родство все-таки скажется. Мои сыновья скорее всего меня простят. Пусть не сразу, но со временем. Да и не могла я вечно так жить. Очень уж любила Мэттью. Уже, несмотря ни на что, думала о том, как бы побыстрее оказаться с ним в отеле. Так что проще всего тетушку не впутывать, не так ли? Но и похороны не хотелось портить. Вот после них можно выкладывать карты на стол. А сие означало, что тетю Лайзу придется вводить в курс дела.

– Так что я должна ему сказать? – спросила она, желая услышать подробности.

Я решила дать задний ход.

– Я передумала. Не могу просить вас об этом.

– Как я понимаю, дело важное.

– Не настолько важное.

– Ты хорошо устроилась. Я тобой восхищаюсь. И не хочу, чтобы ты все потеряла, если с моей помощью ты можешь этого избежать. – Она продолжала вопросительно смотреть на меня.

«Если бы я могла как-то продержаться на похоронах, – мысленно простонала я. – Если бы у меня было время подумать».

– Это… как-то связано с твоей семейной жизнью, дорогая?

Я кивнула.

– Ну, ну. Ложь, – добавила она, качая головой.

– Вам совсем не обязательно…

Но на ее губах вдруг заиграла довольная улыбка. Я бы даже сказала, озорная. Она наклонилась вперед, похлопала меня по колену, потом поднялась, пересекла комнату. Открыла нижний ящик бюро из орехового дерева, я помнила его по дому в Финчли, порылась в глубине. Достала мятый пакет из плотной коричневой бумаги, схваченный резинкой. Резинка лопнула, когда тетя Лайза попыталась ее снять, от старости полностью потеряв эластичность.

– Вот. – Она протянула мне пакет. – Раз уж мы заговорили о лжи и семейной жизни.

Из пакета я достала не менее мятый журнал с черно-белыми иллюстрациями, расправила на колене, раскрыла первую страницу. Увидела фотоснимок двух молодых мужчин с коротко стриженными, по моде тридцатых годов, волосами. Один смотрел в объектив с глупой улыбкой на лице. Оба по-товарищески обнимали друг друга за талию. Под солнечным светом поблескивали их светлые волосы. Позади расстилалось пшеничное поле, они стояли, привалившись спиной к белым воротам, у ног лежали рюкзаки. А весь наряд состоял из туристических ботинок и шерстяных носков крупной вязки. Второй молодой человек, который не таращился в камеру, с такой же глупой улыбкой разглядывал гениталии своего спутника, которые он уже некоторое время поглаживал.

– Солгать, дорогая? – спросила она таким сладеньким голосом, словно показывала мне альбом со свадебными фотографиями. – А как насчет того, чтобы предварить ложь толикой правды? – Она подошла к буфету, достала из него бутылку хереса. – Принеси стаканы, они на кухне.

Я принесла.

Она прошлась пальцем по ободу каждого, разлила херес. Очень ловко, пусть и трясущимися руками, вставила пробку, пригубила херес, все это время изучающе глядя на меня.

– Солгать, дорогая? – повторила она. – О, твоя старая тетушка это умеет, как никто другой. – Она осторожно поставила стакан, откинулась на спинку кресла. – Но сначала маленькая история для тебя. Строго между нами.

Когда Элайзе Беттл было двенадцать, ее отец вложил свои сбережения в различные акции, рекомендованные его банком. Банк также субсидировал его мясной бизнес, а потом он взял у них ссуду на покупку еще одной скотобойни, в Пиннере. Пиннер тогда активно застраивался, и он занял денег на покупку нового дома. Юстон-роуд более не подходила им по статусу, но они сохранили за собой тамошнюю квартирку на первом этаже и сдавали ее… на всякий случай.

– Идем в гору, – говорил он миссис Беттл, поглаживая дочь по белокурой головке. – Придет день, когда ты выйдешь замуж за герцога, – шутил он. Но Элайза думала, что такое возможно, и училась хорошим манерам.

Экономность и осторожные вложения капитала плюс приличный доход в годы войны, мясная продукция требовалась как войскам, так и населению, привели к тому, что дела у мистера и миссис Беттл шли очень хорошо. Мистер Беттл теперь ходил на работу в костюме и котелке. На него работали пять человек, новая скотобойня приносила приличный доход, а их дочь готовилась пожинать плоды родительского успеха. Элайзу отправили в маленькую частную школу, где ее учили французскому, игре на фортепиано и умению вести себя в высшем обществе. В школу ей не приходилось ходить пешком, экономя каждое пенни. Вместе с Молли, дочерью владельца ткацкой фабрики, она ездила на автобусе.

Зимой носила шерстяные платья с кружевным воротником, поверх которых в классе надевала фартук. Летом – хлопчатобумажные с кружевной кокеткой. Она потребовала и получила зимнее пальто с меховым капюшоном, а по весне – курточку из серой шерсти, какие тогда были в моде. Ее родители умилялись, наблюдая, как их красотка дочь идет под ручку со своей подругой Молли. И мистер Беттл думал, что прошел долгий путь с тех времен, когда в Барнсбери, мальчишкой, он развозил куски свеженарубленного мяса по домам состоятельных купцов.

Отличницей в учебе Элайза не стала, но выказала удивительный талант в составлении букетов и любовь как к латинским, так и простонародным названиям цветов, которых знала великое множество. Короче, к тому времени, когда она начала носить ту же прическу, что и у Марлен Дитрих, ни у кого не оставалось сомнений в том, что она удачно выйдет замуж. И хотя по классическим стандартам красавицей она считаться не могла, розовая кожа, светло-синие глаза, стройные ноги привлекали не один мужской глаз. На пятнадцатый день рождения она надела платье из небесно-синего крепдешина длиной до середины голени и с декольте. Эффект ей более чем понравился.

А потом случилась беда. После обвала биржи в 1929 году банк потребовал возвращения ссуд, проценты по кредитам и закладной возросли, цены на все, включая и мясо мистера Беттла, упали, и через несколько недель после дня рождения Элайзы дом в Пиннере пришлось продать. С убытком. Естественно, закрыла перед Элайзой двери и частная школа, и внезапно замаячила перспектива поиска работы.

Мистер Беттл выгнал квартиросъемщика с Юстон-роуд, и семья вернулась в прежнее гнездо. Элайза особенно тяжело пережила переезд. Ее комната на Юстон-роуд более всего напоминала чулан. Свет практически не проникал в выходящее во двор окно. Но ее гримасы и жалобы остались без ответа. Когда одежда стала ей слишком узка, грудь заметно выросла, миссис Беттл предложила ей распустить шов или сделать вставку.

– Но ведь будет заметно, – заплакала Элайза.