Софи Морган - Интимный дневник «подчиненной». Реальные «50 оттенков»

– Ты кончила на ударе 109, поскольку мы стали считать заново, когда ты ошиблась. Ты не уложилась в срок.

Сквозь туман боли и немыслимого удовольствия я поняла, что это значит. И задрожала, понимая, что на протяжении следующих минут, часов, дней – так долго, как он этого захочет! – мне придется зайти гораздо дальше, чем когда-либо.

Никаких «если», «но» и «может быть». Сроки пропускать нельзя. Следующие дни были самыми трудными в моей жизни. Он использовал меня. Оскорблял. Унижал. Заставлял плакать. Испытывать боль. Он помыкал мной. Он не пытался меня сломить, но временами у меня возникало чувство, что он хочет это сделать. Он брал меня, когда хотел, как хотел, и, когда я была так измождена, что моих сил хватало только на то, чтобы лежать подстилкой, он ударил меня по лицу и схватил за волосы, заставляя двигаться мое измученное тело. К тому времени, когда он кончил, я вся была покрыта отметинами, как полотно, на котором было запечатлено то, чем мы занимались: укусы на груди, пылающая краснота моих истерзанных сосков, синяки на верхней части рук, ягодицы, покрытые красными рубцами, которые заставляли меня вскрикивать и напоминали о произошедшем еще недели спустя, приводя меня в возбуждение, его сперма, засохшая у меня в волосах и на груди. К концу потоки моих слез смыли тщательно нанесенную косметику, волосы растрепались. Я была в ужасном состоянии. Я была повержена.

Я испытывала чувство освобождения, катарсиса и ужаса. Он подтолкнул меня к самому краю. Шли дни, и все мои мысли были только о нем – как ему услужить, как доставить ему удовольствие и не дать повода наказать себя. Он был центром моего мира – впервые я поняла смысл подчинения, поглощающего тебя целиком, в первый раз за все время молчал мой внутренний голос, вызывавший чувство стыда и спрашивающий, почему я это делаю. Я чувствовала между нами глубокую связь, которой у меня не было ни с кем другим: он понимал меня полностью, даже когда я не понимала себя сама. Когда, всхлипывая, я умоляла его перестать бить меня тростью, поскольку не могла больше выносить этой пытки, он все равно продолжал, и я ненавидела его. Но он взял мой подбородок твердой рукой и, глядя в мои глаза, полные ненависти, спросил, помню ли я стоп-слово. Сжав зубы, я ответила «да», и, пока во мне боролись упрямая гордость и желание выдержать испытание, что заставило меня замолчать, он заставил меня просить о возобновлении наказания, прежде чем продолжить. Он бил меня, пока я не лишилась способности дышать и мне не показалось, что я истекаю кровью, а затем, почувствовав, что больше я выдержать не смогу, он лениво провел пальцем по моей вагине. Я кончила от его нежных прикосновений. И когда вернулась на землю, пресыщенная и все же смущенная тем, что порка тростью могла привести к такому сильному оргазму, я увидела, как он, улыбаясь, склоняется, чтобы нежно меня поцеловать. Затем он сказал, что меня стоило бы наказать за то, что я кончила без разрешения.

Наконец закончив, он привязал меня к ножке кровати, как животное. Руки у меня были связаны за спиной. И позволил мне уснуть, опустошенной, неловко свернувшись на полу в поиске более удобной позы.

Может звучать странно, что подобная жестокость и унижение привели меня к этой мысли, но к концу выходных я знала, что люблю этого извращенного, умного и нежного мужчину, который расстраивается, когда обижают животных, но находит удовольствие в том, чтобы проделывать со мной подобные вещи. Он понял во мне те черты, о которых я едва ли могу говорить вслух, и позволил мне испытать немыслимое наслаждение, близкое к катарсису. Ощущения были так сильны, что у меня захватывало дух – казалось, никто и никогда не знал меня лучше, чем он, никто не мог понять лучше мою личность.

И так, что может произойти после самого яркого сексуального опыта в вашей жизни, который доставил вам боль – и душевную, и физическую – на много дней вперед?

Ответ таков: ничего.

Когда мы прощались, он был немногословен, но не более, чем обычно. Мы разошлись по домам, уик-энд завершился, и началась работа. По крайней мере именно так я думала в тот момент, когда потянулась, чтобы поцеловать его, наслаждаясь на прощание теплотой его объятий, и мы пошли в разные стороны.

Придя домой, я, как обычно, написала ему сообщение. Ответа не было, но я решила, что уже поздно, он совершенно разбит, а завтра рано вставать. Наутро – опять молчание; в общем, в тот день я ничего от него не услышала. Это показалось мне странным: последние месяцы мы общались по несколько раз в день. Не случилось ли чего? Я послала второе сообщение: мол, все ли в порядке? Тишина. Потом я послала по электронной почте ссылку на новость, которая могла его заинтересовать, – не хотела показаться навязчивой, но послала письмо и на рабочий, и на домашний адрес. Я очень ждала ответа.

Ничего.

Три дня я была сама не своя. Сообщения на автоответчике и смс – обычные, бодренькие, но с тревожным подтекстом – остались без ответа. Я ходила на работу, что-то делала, была на дне рождения у подружки, но… где-то в глубине сознания я постоянно думала о Джеймсе. Не заболел ли? Почему не выходит на связь? На четвертый день я не выдержала и позвонила ему в офис. Я не назвалась и напомнила себе безумную бабу, преследующую предмет своей страсти. Секретарша была очень предупредительна: да, он, конечно, на месте, но сейчас говорит по другому телефону. Хочу ли я оставить сообщение или, может, узнать электронный адрес?

Я очень вежливо сказала, что адрес у меня есть, и положила трубку.

Я была взбешена. Расстроена. Смущена. Это на него совсем не похоже. Что делать? Как развеять свои сомнения и при этом не показаться разъяренной ведьмой? Тут следовало принять во внимание и динамику доминирования и подчинения. После столь интенсивного совместного времяпровождения я боялась показаться невежей, но и не хотела, чтобы со мной обращались как с тряпкой. Но что же делать?

К концу рабочего дня я не нашла решения и опять послала вполне беззлобное сообщение.

Приветик, ты что-то совсем пропал после выходных. Надеюсь, все в порядке, попробую позвонить вечером.

Ответа не последовало. В глубине души я уже и не ждала его, хотя не могла понять, что, черт возьми, происходит.

Классическая картина разрыва – это когда вас бросил возлюбленный, вы погружаетесь в пучину отчаяния, с некоторым количеством какого-то особенно вкусного мороженого и дешевенькими композициями в стиле поп-рок 70-х – начала 80-х. Если вам это помогает, то вам повезло. Что до меня, то, перефразируя Билли Оушена, когда становится тяжело, сильные не ноют, а берутся за… выпечку.

В этот вечер я дважды звонила Джеймсу и оба раза попадала на автоответчик. Потом включила компьютер и – да здравствуют соцсети! – обнаружила его в сети на нескольких сайтах и была счастлива, что смогу поговорить, даже если он явно не расположен к этому. К тому моменту, когда я «нарыла» его сообщение, адресованное какому-то туманному музыкальному сайту, с просьбой помочь с динамиками – «Я тут лежу, сердце болит, голова гудит… и не могу понять, что происходит, что там у вас?» – я поняла, что настал момент уйти в сторону и заняться чем-то другим.

Вообще-то меня нельзя назвать прирожденным поваром. Когда живешь одна, то все, кроме готовой еды, предполагает хаос и мусор, и стряпня меня обычно угнетает. Но выпечка… это я люблю. Наверное, не только потому, что пирожные, тортики и подобные штучки – это очень вкусно, но и потому, что мне нравится четкость и прямолинейность процесса. Если взвесить правильно все ингредиенты, взбить масло и сахар до нужной консистенции, если выпекать точно предписанное время, можно создать нечто восхитительное – и отдать плоды своего труда окружающим с молчаливым извинением за то, что ходишь рядом с ними с постоянно заплаканными глазами и лицом, напоминающим отшлепанную попу.

Был уже час ночи, когда я решила затеять имбирное печенье. Не знаю, чем меня привлек именно имбирь, но я была убеждена, что так надо. К этому моменту я уже почти прикончила бутылку вина, поэтому машина отпадала. Я надела пальто и побрела на автозаправку с круглосуточным магазином…

Дверь была закрыта, и посетителей обслуживали через стеклянное окошко с решеткой (будто ты пришел в тюрьму на свидание с заключенным). Парень за стойкой был поначалу непреклонен и, кроме бензина, сигарет или презервативов, ничего продавать мне не желал. После того как я повыступала минут пять, он нехотя согласился найти немного муки. Вдогонку я осмелилась попросить сахара, но когда я заикнулась о масле, он смотрел на меня уже с ненавистью. Слово «имбирь» он не расслышал – да-да, имбиря у них могло и не быть, но мое разбитое сердце и выпитое вино не сломили воинствующего оптимизма! – вместо этого он продал ореховый батончик, который следовало превратить в шоколадную стружку. Наконец я просунула деньги за покупку (по астрономическому «ночному» тарифу) в окошко, парень передал пакет, муку, сахар, масло и батончик, и я почувствовала такую горячую благодарность за его доброту, что чуть не заплакала. Когда я, шатаясь, направилась к дому, думаю, что он тоже был готов заплакать от облегчения: наконец свалила эта чокнутая и оставила его с покупателями бензина и наркоманами, которые приходят за хавчиком после травки.