— Господи, Царица небесная, святые угодники! — суеверно крестилась Ира. — Уберегли!
Хирурги, как и сестры, больше всего боялись смерти пациента на операционном столе. Далеко не все онкологические больные выживали после лечения, но они умирали потом, через месяцы и годы, не под скальпелем хирурга. Если же случалась смерть во время операции, врач переживал сильнейшую душевную травму. У Татьяны еще ни разу не погибали пациенты, и она отдала бы собственные годы жизни, чтобы этого не произошло.
Но тут она отреагировала на Иринины слова с улыбкой сожаления:
— А и не уберегли бы твои святые? Может, и к лучшему? Нет человека — нет проблемы.
— Ты с ума сошла? — вытаращила глаза Ирина.
— Наоборот, восстановилась в уме. Накапай мне, пожалуйста…
— Валерьянки?
— Коньяка! Граммов пятьдесят.
— Там, — кивнула Ира на стенку, за которой находилась ординаторская, — Петька тоже просит. Говорит, месячный запас адреналина израсходовал. Может, вместе с ребятами дерябнешь?
— Нет. Пошел этот Петька знаешь куда?
— Догадываюсь. А правда, что ты их козлами и придурками обзывала?
— Разве?
— Ага! Чуть ли не матом ругалась.
— Не помню. Враки. Где мои пятьдесят граммов адреналина? Петьке тоже дай, но смотри, чтоб не напился.
Ирина обернулась быстро. Принесла накрытую белой салфеткой тарелку, поставила на стол. Под салфеткой были рюмка с коньяком и блюдце с колечками лимона.
— Лучше бы массаж, — сказала Ирина.
— Что? — не поняла Таня.
— Если боль в спине станешь алкоголем лечить, долго не протянешь.
— Спина не болит. — Таня выпила коньяк и взяла в рот лимон. — Подлая спина не болит, хотя должна раскалываться. Неужели это у меня психосоматическое? На нервной почве, — уточнила Таня.
— У тебя нервы как стальные канаты. А психика — ни к черту.
— Странно выражаетесь, мадам. — Таня улыбалась, несмотря на обжигающее действие спиртного и кислющее лимона. — Хотя, с точки зрения современной науки, психика и нервы — отдельно. Как котлеты и мухи.
— Ты чему радуешься, я не пойму? Что Журавлеву спасли? Так она не первая, но ты коньяком никогда не тешилась. Что спина не болит? Так она у тебя не болит на нервной, то есть на психической почве. Завтра в девять утра идешь на рентген, я договорилась, тебя будут ждать.
— Ирка! Что бы я без тебя делала?
— Пропала бы.
— Верно! Но если ты еще раз посмеешь вмешиваться в назначения докторов, я тебя уволю. Понюхай, пахнет? — Таня дожевала цедру лимона и дыхнула на Иру.
— Пахнет! — вредно ответила Ира.
— От одной рюмки?
— Несет, смердит.
— Ира, не обижайся! Мне настолько хорошо, что летать хочется.
— Да с какого бодуна? — говорила Ира в спину Татьяне, выходящей из кабинета. — Так улыбается! Никогда не видела, только когда с Игорьком играет…
У Журавлевой не было постоянного поста, но медсестры и врачи заглядывали в палату каждые пять минут. Петя Сомов был искренне благодарен Татьяне за то, что пациентку с осложнениями не отправили в реанимацию, а вернули в палату. Петя сообщил Тане, что поменялся дежурством и остается на ночь.
— Татьяна Владимировна, — замялся он, — в отчете об операции…
Корпоративная порука среди врачей исключительно прочна. Они могли интриговать друг против друга, ссориться, строить козни, но в том, что могло выйти из стен клиники и стать, например, достоянием юристов, были сплочены крепко. От ошибок никто не застрахован. Точнее — наши доктора не застрахованы. Американские коллеги Тани имеют многомиллионные страховки от врачебной ошибки. Кроме того, по документам операцию вела Татьяна. Про себя, что ли, напишет, будто напортачила?
— Разрыв артерии произошел вследствие подрастания метастатического узла к стенке сосуда, — сказала Таня. — Подробнейше описать детали остановки кровотечения и ушивания стенок артерии. Какие зажимы, нити — все подробнейше! — подчеркнула она. — Покажете мне черновик отчета.
Она никак не могла избавиться от неукротимого желания улыбаться, проявлять радость.
Ненависть к Журавлевой смыло — враз и начисто. Как смывает прилив мусор с прибрежного песка: унесло в морские дали окурки, бутылки, банки, фантики, объедки и забытую одежду — не отыщешь. И лицо Журавлевой уже не казалось чванливо-презрительным. Обыкновенное лицо немолодой женщины, усталой и мудрой. Строгой на работе и доброй в кругу семьи.
«Лицо рабочей лошади, — подумала Татьяна, последний раз навестив больную. И снова едва удержалась от смешка, теперь уж над самой собой. — Лицо лошади — это придумать надо!»
Таня отыскивала в себе крупицы ненависти. Их не было. Память осталась, но никаких терзаний. И какая это гадость — упоение ненавистью!
Однажды Игорька угостили ранней клубникой, купленной в супермаркете. У мальчика вспыхнул сильнейший экссудативный диатез. Таня его пролечила. И сын твердил, засыпая:
— Мама! Как хорошо человеку, когда у него ничего не чешется!
Вот и Танин зуд ненависти прошел. Она по привычке анализировала свои чувства и не находила в них благости прощения. Журавлеву Таня не простила. Но Журавлева раздвоилась: на ту, что председательствовала в зале суда, и типичную пациентку после операции со стандартным комплексом переживаний, страхов и немощи. Пациентку следовало держать в узде, чтобы не расквасилась от жалости к самой себе, и одновременно внушать оптимизм. По проявляемым эмоциям они не отличались: судья и доярка, уборщица и депутат. Впрочем, депутатов в пациентках у Тани не бывало. Жаль, проще было бы ребенка в детский сад определить. Журавлева-судья канула в прошлое. Второй раз благополучно канула.
Главврач похвалил в свойственной ему манере:
— Молодец, Танька! Я все знаю.
Таня не уточнила, что именно знает Кирилл Петрович. Он светился педагогической гордостью: на собственном примере убедил хирурга отбросить личные счеты. Хотя это не соответствовало действительности, Таня благоразумно не стала разубеждать, лукаво улыбнулась.
— Когда у тебя на фейсе не три морщины поперек лба, — наклонившись, сказал на ухо Тане главврач, — а ясная улыбка с блеском зубьев, то за тобой и побегать можно.
— Комплиментами не отделаетесь. Кто обещал Париж и Милан?
— Париж — железно! — Кирилл Петрович выпрямился и переменился в лице. Из плутоватого старого греховодника превратился в опытного администратора. — Париж на две персоны могу организовать, но только проживание в гостинице, завтрак и ужин. Билет второй персоне за свой счет. А Милан… Сама решай. По теме Борьки Кривича, он слюнями истекает. Но если ты упрешься, я от своих слов не отказываюсь.
— Пусть Кривич едет. У меня с ним отношения напряженные. Замолвите словечко — мол, благодаря Назаровой.
— Танька! — не без восхищения проговорил главврач. — Интригуешь! Научилась. Может, из тебя административный ресурс удастся отжать?
— Нет-нет! — быстро открестилась Таня. — Это я случайно, на волне мыслей про три морщины поперек лба.
— Ничто женское тебе не чуждо.
— Сама удивляюсь.
Ирина опять самовольно дала пациентке антибиотики. Татьяна устроила подруге разнос:
— Назначение делает только врач! Сколько раз тебе повторять? Причины температуры бывают разные, не обязательно инфекция. Ира, ты старшая медсестра, а не доктор. Лечи своих соседей, а не моих пациентов!
К Ирине действительно бегали «за лечением» соседи со всех этажей. Она бралась врачевать любые недуги: от гриппа до рожистого воспаления. В трудных случаях имела наглость звонить Татьяне и советоваться. Таня, как правило, рекомендовала идти к специалистам, не терять время и не заниматься глупостями. Но, даже получив квалифицированную помощь, люди все равно приходили к Ирине, чтобы узнать, почему назначены те или другие препараты. Ира адресовала вопросы Тане, и та терпеливо объясняла действие лекарств или их сочетание. Если назначения казались сомнительными, предлагала обратиться к другому врачу. Ирина, естественно, Танино мнение выдавала за собственное, «врачебный» авторитет Ирины среди родных и соседей был огромным.
Хотя пропесочивание Ирины происходило за закрытой дверью кабинета, все отделение было в курсе и удовлетворенно посмеивалось. Такова уж человеческая натура: когда шишки сыплются на слабого и несчастного, его жалко, когда достается на орехи дамочке в ежовых рукавицах — сплошное удовольствие. Но окончания разговора коллеги не знали.