И если говорить об удовлетворении как о чем-то вечно желанном для женщины, то более всего я чувствовала себя удовлетворенной, когда он обнимал меня своими красивыми руками профессионального пианиста.
А с поцелуями происходили интересные метаморфозы. Первый поцелуй был мужской, сексуальный, многообещающий. Потом целая серия поцелуев с разными нежными оттенками. Когда случалось какое-нибудь большое приятное и для него, и для меня событие - удачно прошедший концерт, хороший заработок, гастроли, - он снова целовал меня, как бы награждая за усилия, долгим страстным мужским поцелуем. Потом целовались по сто раз в день, как дети в детском саду. В этом тоже было свое удовольствие, и нам нравилось без конца "прикладываться" друг к другу.
И вот я объявила:
- Я произвожу тебя в сан духовного любовника!
- Весьма польщен. Готов и дальше исполнять эту прекрасную миссию!
Обыкновенный секс уходил куда-то на задний план и превращался в мираж, в наших головах-компьютерах просчитывалась одна и та же формула: "А что нам это даст? И что добавит? Нежности, страсти, любви? Нет! А отнять может - и нежность, и страсть, и любовь. Так зачем терять, лучше оставить все, как есть". Был и возрастной барьер, безусловно. Для меня, например, это представлялось совсем новой жизнью с новыми неведомыми заботами. Эти заботы были связаны с покупкой нового постельного белья и своего женского тоже, с перестройкой на другую волну, с уходом с этого духовного небосклона и скатыванием к банальным отношениям мужчины и женщина. А нас влекла, манила и сближала та высота, на которую мы сами забрались и не хотели с нее спускаться. Этот духовный секс сделал нас близкими без всякой скидки на возраст. И это была не просто игра, это была сама жизнь, в которую мы оба играли с наслаждением. Играть было весело, каждый соблюдал правила, не сговариваясь и не договариваясь. Он это особенно хорошо усвоил и уразумел: хоть и юн, был весьма опытен в обольщении женщин.
- Я - дамский угодник.
Слова, как кружева, плелись им искусно и весьма успешно. А главное, искренне. И не подкопаешься, и не обвинишь в нечестности.
- "Ты пришла" - эту песню я посвящаю тебе. "Ты пришла и останешься со мной навсегда..."
А песня "Нужен очень" стала нашим гимном. "Нужен очень, нужен очень я тебе", - в финале он вставал передо мной на колени под овацию зала и мое невольное одобрение и смущение. Радостно было и в то же время стыдно. Удивительный дуэт зрелости и юности - но только по паспорту. Потому что в жизни роли часто менялись, и он становился моим учителем, я - послушной ученицей. Особенно в музыке, когда я не могла взять верную ноту.
А как приятно стоять у рояля и просто смотреть на его руки, как они, быстро и легко перебирая пальцами клавиши, извлекали потрясающие звуки.
- Мальчишка, а как играет! Какой мастер и какой прекрасный аранжировщик мелодий, импровизатор, фантазер, умеющий расцветить любую мелодию, чтоб она заиграла, как драгоценный камень!
Наша духовная дружба подкреплялась и совместным творчеством. Он задумал помочь сделать мне сольный концерт, где я проявила бы себя в полной мере.
Идея пришла, на мой взгляд, гениальная: моноспектакль "Грезы любви" стихи Марины Цветаевой и классическая музыка. Работа над ним в течение двух месяцев превратилась в пролонгированный духовный секс. Достаточно и сейчас посмотреть нотный альбом, чтобы увидеть пометки, сделанные его рукой: "кончаем вместе". Этот "оргазм" наступал, когда музыка и стихи сливались и заканчивались одновременно. Надо было так рассчитать ритм стиха и темп музыки, чтобы попасть в унисон.
Стихов Цветаевой я выписала так много, что их хватило бы на целых три спектакля. Я пыталась, и небезуспешно, объясниться в своих чувствах. И это получилось. Мне даже было стыдно читать некоторые стихи: в них звучала откровенная эротика, вся поэзия Цветаевой сексуальна. За каждой строкой угадывается ее мятеж, ее страсть, ее неизбывное чувство любви.
Цветаева нас венчала, благославляя на творческие подвиги во имя любви. И работа шла успешно. Мы вместе преодолевали трудности: не было рояля - мы бегали по всей Москве в поисках его, кто куда пустит, и репетировали то на фабрике "Красный Октябрь", то в Музее Островского, то в радиокомитете и только потом - в Политехническом музее. Духовная энергия переливалась от меня к нему и от него ко мне. Я читала Цветаеву страстно, отождествляя героя ее любви с моим другом. Он же, слушая стихи, перебирал в своем музыкальном компьютере мелодии и тут же предлагал одну из них, всегда точно попадая в ритм стиха, в его настроение и тональность. Это было само по себе искусство. И на каждую репетицию мы бежали, как на любовное свидание.
И навряд ли мы смогли бы выразить свои чувства так, как интерпретировали их через поэзию Марины Цветаевой и музыку Бетховена, Шопена, Рахманинова, Свиридова.
Однажды я спросила, могу ли полностью идентифицировать его с героем спектакля, и получила утвердительный ответ. Но вторая часть спектакля была как развод, как разрыв, как обвинение всему мужскому роду, и он испугался. Не захотел быть ответчиком за всех. И я читала потом вообще, не кивая в его сторону, дабы пощадить его самолюбие.
У нас сложились такие нежные, теплые отношения, что мы ощущали себя семьей. Он приезжал обедать, ужинать и даже завтракать. Ночевать всегда уезжал домой, к моему великому удовольствию. Почему? Потому что выдержать этот прессинг было довольно сложно. Но после любой светской вылазки, разъехавшись по домам на разных машинах, хотелось тут же позвонить и сказать пару приятных слов на ночь.
- Любимая! Как хорошо, что я встретил тебя. Моя душа открыта. Я один, совсем один, у меня никого, кроме тебя, нет. Будь со мной. Не покидай. Не предавай. Я люблю тебя! Люблю!
Я тоже звонила:
- Ворота моей души открыты, заезжай, располагайся! Вместе можно многое сделать, все преодолеть, всегда быть в творчестве.
Мы никак не могли наговориться. Я просила, чтобы он мне больше рассказывал о композиторах, так как он музыковед-теоретик. А я рассказывала свою жизнь. Слушал он внимательно:
- С тобой все интересно! Где ты - там жизнь!
Говорят, что мужчина и женщина переходят на "ты" только тогда, когда хоть раз спали вместе. У нас была постепенная метаморфоза: сначала "Лида", "Вы", потом - "Лидочка", "ты". И, как ни странно, нас сближало наше непомерное возрастное расстояние. Он шутил, когда я называла дату какого-нибудь моего личного события:
- Меня еще на свете не было, а ты уже замуж вышла!
В общем, души все больше срастались, глаза любили, а руки не расцеплялись. Так и плыли мы в своей любовной лодке: "Мне океан твоей любви не переплыть" (из его песни).
Я положила на алтарь любви свое сердце. И до того влюбилась в его говорящее красивое лицо, что не могла от него оторваться - я пила его, ела, хотела! Аппетит у меня пропал, есть я не могла совсем. Садилась рядом и смотрела, как он ест, а сама не могла проглотить даже кусочка, физиологически не могла, как будто кто отключил мою систему питания.
Нас сравнивали то с Есениным и Айседорой Дункан, то с Шопеном и Жорж Санд, - парами, идущими против течения, бросившими вызов обществу. А мы были самодостаточны и не слишком печалились по этому поводу.
Нам очень хотелось репетировать дома. Пианино было у дочери. Мечтали перевезти его ко мне и устроить настоящий домашний музыкальный салон. Пианино привезли, он пришел посмотреть, как оно выглядит. Сыграв немного, сказал, что на ненастроенном инструменте играть нельзя - это вредно для слуха, - и закрыл крышку. Потом приехал настройщик, все наладил. А пианист и с ч е з!
Однажды он позвонил и сказал:
- Нам надо расстаться навсегда...
...Потянулись долгие месяцы вынужденной разлуки. Преодоления себя. Возвращения к прежнему образу жизни. Тоскливого ожидания чего-то. И невозможности встречи или телефонного звонка. Полный психологический вакуум, и мое человеческое бессилие, и безумная женская обида.
Легкомыслие! - Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мои вбрызнул смех,
Ты мазурку мне вбрызнул в жилы!
Научил не хранить кольца,
С кем бы жизнь меня ни венчала!
Начинать наугад с конца,
И кончать еще до начала.
Быть как стебель и быть как сталь
В жизни, где мы так мало можем...
- Шоколадом лечить печаль,
И смеяться в лицо прохожим.