— Мой дядя Леонард взял несколько вещей, — продолжил свою мысль виконт. Он снова окинул ее этим рассеянным взглядом, быстро, словно делал это против воли, но взгляд то и дело возвращался к тому же маршруту. Его интерес явно подогревался тем положением, в котором она находилась. Ему это нравилось.

— Итак, я думал... — он неохотно, медленно поднял взгляд до уровня ее лица, и тут же бровь его иронично поползла вверх. И словно по мановению волшебной палочки, взгляд его стал иронично-презрительным взглядом господина на недостойную его внимания служанку, — принимая во внимание вашу склонность и способность добиваться справедливости, обходя закон, что мы могли бы...

Могли что? Как любопытно! Он набычился, замолчал. Он похлопал по сиденью стула и выпрямился во весь рост.

— Думаю, — как бы вскользь заметил он, — что наше предприятие было бы не вполне законным.

— Таким же, как привязывать женщин к стульям, — заметила она. Нет, причина его нерешительности была в другом. И эту причину он не желал называть.

Он бросил на нее презрительный взгляд.

— Привязывать к стульям воровок вполне в духе закона. — Он говорил с таким искренним раздражением, что Эмма тут же вынуждена была с ним мысленно согласиться. Впрочем, она продолжала считать себя невинной жертвой произвола.

И вдруг он выпалил:

— Я хочу, чтобы мы вернули две вещи, которые мой дядя забрал из дома в Йоркшире.

Ограбление? Он хотел ее помощи в ограблении собственного дяди? И в то же время она не могла пройти мимо слова «дом».

— Ваш дом имеет почти четыре сотни комнат, — пробурчала она.

Он кивнул, соглашаясь.

— В самом деле. Данорд — самый большой из домов, что у меня когда-либо были. В любом случае мой дядя забрал много вещей. Большинство мне безразличны, но две представляют для меня особую ценность. Хотя Леонард и отрицает, что украл их у меня, я знаю — они у него. Я хочу вернуть ту и другую. При этом мне бы не хотелось отправлять моего единственного оставшегося в живых родственника в тюрьму и навлекать на себя его гнев — если я просто приду и заберу их, он начнет меня преследовать. Вы видите, насколько все сложно. Поэтому мне нужна помощь, и я абсолютно уверен, что вы знаете, как ее мне оказать. Мы могли бы — как вы там это называете? — открыть «большой склад», устроить «большую игру»...

Эмма удивленно прыснула. Потом еще и еще — и не могла остановиться.

— Я думал, вы напуганы, — протяжно заметил виконт, глядя на нее сверху вниз.

— Это нервное, — выдавила она и, справившись с истерикой, заключила: — Я не могу.

— Почему? — Он сменил положение, изменив центр тяжести: опершись о стул, он покачивал ногой, задевая ее лодыжку. — Вы ведь умеете это делать. Вы каким-то образом отослали куда-то моих секретарей, так? Вы хотели поработать в тот день секретаршей в банке, и вы это устроили.

Она кивнула. Смех прошел не окончательно.

— Да, я действительно это устроила. Но «большую игру» мы с вами вести действительно не сможем. Чтобы ее организовать, требуется десяток помощников и сотни фунтов в свободном обращении.

Он поморщился.

— Тогда придумайте что-нибудь еще. Вы же так изобретательны. Я знаю, я сам стал жертвой вашей изобретательности.

Она покачала головой. Нет. Он не мог требовать от нее вновь заняться мошенничеством, построенным на игре в доверие. Она поклялась себе, что не будет этого делать, и слово свое нарушать не собиралась. Это плохие игры. Опасные. Она даже не знала, сумеет ли влиться в эту игру вновь, ведь со временем «игра» развивалась, стала еще более сложной и запутанной.

— Я... я не буду.

Он вскинул голову.

— Если все упирается в деньги, то я просто сниму, сколько мне надо, с этого вами придуманного счета. Сколько?

— Нисколько! Не надо, вы и так слишком много сняли...

— Если вы мне не поможете, хочу, чтобы вы поняли: я просто передам вас шерифу. С учетом той суммы, что уже получена, и того факта, что все улики указывают на вас, думаю, вас посадят лет на десять.

— Я... — Эмма нахмурилась. — Это серьезно, — сказала она. — Не шутите. — Ну почему он не слушал?

Он снова низко склонился над стулом, на этот раз вновь опираясь о край сиденья ладонями.

— Вы не хотите взглянуть со стороны на то, как и где вы сейчас лежите, мисс Маффин или как там вас зовут? — Он наклонился еще ниже, согнул локти, постепенно, но неотвратимо, приближаясь к ней, опускаясь все ниже. Она смотрела прямо в его зрачки, которые опасно сузились. — Я похож на человека, который шутит? И что именно во всем этом вы находите особенно забавным?

— Я... я не хочу идти в тюрьму. — Эмма готова была сымитировать плач, но слезы, самые настоящие, подкатили к глазам. Она и сама удивилась. Но Эмма действительно совсем не хотела идти в тюрьму.

Тюрьма — это то место, где умерла Джоанна, сестра Зака. Из-за тюрьмы они прекратили свои игры в Лондоне. Эти игры балансировали на грани закона, где поймать трудно, еще труднее предъявить обвинение, поскольку жертвы мошенников сами, как правило, по уши в грязных махинациях. Но если уж преступников ловили, то сроки назначали, исходя из тех же принципов, что и штрафы за убиение овец в Йоркшире, — судьи были чертовски рады тому, что им удалось схватить ускользающих преступников. Джоанну приговорили к пожизненному заключению, но в ее случае это пожизненное длилось всего год и три месяца.

Причин для того, чтобы вести спокойную, честную жизнь, было вполне достаточно. Но в данном случае выбора у Эммы не было — в тюрьму она идти не хотела.

— Я... я полагаю, что могла бы предпринять меры чтобы не попасть в тюрьму. — Господи, ей придется вместе с ним идти грабить его дядюшку, если не удастся придумать иной выход.

Он заморгал. Выглядел он довольно растерянно. Наконец после раздумий переспросил:

— Серьезно?

— Да, честное слово.

Он взглянул на кровать. Он не хотел, само вышло. Он покачал головой, как будто мог таким образом избавиться от навязчивой мысли.

— Только не это, — быстро и тревожно сказала Эмма, напряженно вытягивая шею.

Он собирался сделать вид, что она все поняла неправильно, что этой искорки во взгляде вовсе не было, что он даже помыслить не мог о том, чтобы поставить на кон ее тело, угрожая ей тюрьмой и прочими бедами.

— Вы должны знать, — терпеливо пояснила она, чтобы его не обнадеживать, — я не сплю с мужчинами ради денег или еще ради чего. Только по своему выбору. — Это решение она приняла давно и всегда ему следовала. И в этом смысле считала, что ей есть чем гордиться. Нельзя сказать, что в ее жизни не было ситуаций, когда, поступись она принципами, все было бы куда легче. Но в этом вопросе Эмма была весьма принципиальна. И та ситуация, в которой она оказалась сейчас, ничего не меняла.

— Со многими переспала, да? — спросил он скорее с любопытством, нежели с осуждением.

— Нет. — На самом деле спала-то она только с одним мужчиной — собственным мужем. И еще давно почти переспала с одним семнадцатилетним парнем. Эмма упрямо сжала губы.

— Ты пойдешь в тюрьму, — сказал он и, ткнув в нее пальцем, приказал: — Жди меня здесь, — и фыркнул, довольный своей шуткой.

Как смешно. Велеть беспомощной женщине, которую сам связал, ждать его.

— Очень забавно, — процедила она, но, когда Стюарт исчез из поля зрения, в панике воскликнула: — Вы где? Вы куда пошли? Не надо!

— Чего не надо? Искать чертова шерифа, что бы он забрал тебя в тюрьму, как ты заслуживаешь?

— Да. Нет. Ладно, не надо... — И быстро, запальчиво: — Я скажу им, что вы взяли большую часть денег себе.

— А я покажу им парик. Тебя они сегодня уже видели, знают, в каком ты номере. Нет ничего, что указывало бы на меня. Это все ваше — ваше преступление, мисс Маффин. Кстати, а как вас зовут?

— Эмма.

— Эмма? — Он вновь подошел и очень внимательно, изучающе стал на нее смотреть. — Как мило.

Эмма отвернулась. Ей пришлось выдержать еще одну странную битву с чувством униженности и в то же время какого-то непостижимого родства, которое уже соединило их. Она не хотела испытывать к нему то, что испытывала.

— Оно вам больше подходит, — одобрительно заметил он.

«С чего он взял?» — подумала она и, чтобы отвлечься, сказала:

— Да, у меня есть мысль насчет вашего дяди. — Господи, хоть что-нибудь, лишь бы выбраться из этой ямы.

Он нахмурился. После нескольких долгих секунд молчания он произнес: