И все же, свернув с Белгрейв-плейс, она не могла не отметить радостного подъема при виде его кареты, запряженной шестеркой сияющих лошадей. Экраны были опущены, салон затемнен. Лакей вздрогнул, когда она подошла к нему, но достаточно проворно открыл перед ней дверцу и впустил внутрь.
Дверца закрылась, и Эмма оказалась почти в полной темноте.
— Ты хочешь, чтобы я зажег свет? — спросил ее низкий мелодичный голос, который она легко узнала бы из тысячи. Интересно, Стюарт спланировал эти мелодраматические эффекты или у него само так получается? Пещера летучей мыши. Жилище графа Дракулы.
— Да, пожалуйста.
Искра, вспышка, длинные пальцы, сжимающие спичку, красивая рука, прикрывающая пламя. Эти руки приближаются к ней, пламя выхватывает из тьмы лицо с резкими, пронзительными чертами. Лицо самого князя тьмы. Стюарт зажег небольшую газовую лампу, что находилась как раз рядом с ней. Справа вверху. Он подсел к ней ближе. Его подбитое мехом пальто было расстегнуто. От меха, казалось, исходило тепло. Фитиль разгорелся. Звякнул хрусталь — плафон встал на место как раз в тот момент, когда салон озарился светом. Лицо Стюарта, сейчас хорошо освещенное, на миг приблизилось, затем он снова откинулся на спинку. Мех шиншиллы струился по темно-красной коже обивки. Стюарт положил ногу на ногу.
Шляпа его, перевернутая, валялась рядом на сиденье, в нее были брошены перчатки. Он поднял руку и тут же бессильно уронил ее.
— Чего ты хочешь? — спросила она. — Эмма Хартли не должна встречаться с Монт-Виляром в его карете. Это опасно. Ты знаешь почему. — От того, что она сидела вот тут, так близко от него, сердце ее бешено колотилось. Она уже знала по опыту, что партнер ее не слишком скрупулезно придерживался правил игры.
И тут вдруг карета дернулась и тронулась с места. Эмма мало сказать что удивилась. Она замотала головой. Но что толку, если все окна были закрыты.
— Куда мы едем? Что ты задумал, черт возьми? — спросила она, повышая голос.
— Я везу тебя к себе домой.
— О, Стюарт, перестань. — Она скрестила ноги, при этом нижняя юбка из тафты предательски зашуршала о шерсть. — Почему бы просто взять и не отвезти меня к Леонарду? Объявить о нашей связи, рассказать, какие мы классные ребята, и предложить ему выпить с нами пивка?
— Пока ты еще не ускакала слишком далеко в своем праведном гневе, не хочешь ли у меня спросить, почему я захотел с тобой поговорить с глазу на глаз?
Она ничего не сказала, лишь поджала губы и сложила руки на груди.
— Я пытался кое-что тебе принести, задать тебе вопрос, затем я обнаружил, что мой дядя меня опередил. — Стюарт недовольно хмыкнул. — Мне не очень нравится моя роль.
— Я объясняла тебе, что все будет именно так.
— Да, но знать и жить — разные вещи.
— Я и об этом тебе говорила. Мы можем в любой момент все прекратить.
Стюарт опять издал какой-то неопределенный недовольный звук и швырнул ей несколько листов, скрепленных вместе. Они приземлились у нее на коленях с легким шелестом.
— Провенанс. Ты сказала, что я должен сократить его на один лист. На какой лист? Это имеет значение? — Он выдержал паузу, глубоко вздохнул и уставился себе под нога. — Да, все верно. Я хотел взглянуть на тебя. И при этом не волноваться о том, правильно ли я себя веду и что подумает какой-то мерзавец, если я буду пялиться на тебя во все глаза. Мне надо беспокоиться о том, что подумает Леонард — а меня это никогда в жизни не волновало. — Стюарт набрал в легкие воздух. Ему нужна была передышка после долгой речи.
Сочувствие, симпатия, чуть щекочущее нервы женское тщеславие — все это перечеркнуло одно слово, слово, услышанное от Леонарда. Гарем. Как бы ей хотелось верить в то, что это была злобная клевета, но она понимала, что скорее всего Леонард сказал правду. Тогда становилось понятно, откуда взялась Амина и другая, с таким же странным именем. Остатки того гарема, что услаждал его в Турции. А почему бы и нет? Стюарт был достаточно богат и силен, чтобы держать гарем. Что мешало ему иметь столько женщин, сколько он хотел? Интересно, он до сих пор спит со своими «ангелами-хранительницами»?
Эмма взяла документы в руки, решив, что избавится от него как можно скорее. Она просмотрела акты о продажах, буклеты выставок, другие документы на листах различного размера, скрепленных вместе металлической скрепкой. Эмма пыталась обнаружить среди них самые последние по времени, которые удостоверяли бы его право на статуэтку. Эмма нашла эти документы, просмотрела один раз, нахмурилась, заморгала, еще раз внимательно просмотрела документы, особенно тщательно акт о продаже. И почувствовала, как волоски на коже стали дыбом. Она взглянула на Стюарта и рассмеялась.
— Ты не поверишь. Провенанс поддельный. Мне знакомы эти бумаги. Я знала человека, которые эти документы подделывал.
Стюарт открыл рот, но слова не шли.
— Что ты имеешь в виду? — наконец смог пробормотать он. — О, подожди... — Он улыбнулся и
заморгал. И засмеялся хриплым смехом. — Это проделка кого-то из твоих друзей? Ты думаешь, кто-то из них продал моему отцу фальшивую статуэтку с фальшивой «родословной»? — Он топнул ногой, покачал головой и протянул ей раскрытую ладонь. Просил документы назад.
Она передала бумаги владельцу.
Стюарт принялся листать их, улыбаясь. Он совершенно не выглядел разочарованным.
— Восхитительно! Давай в любом случае отнимем статуэтку у Леонарда.
— Но зачем? — Эмма смотрела на него во все глаза.
Стюарт вначале даже не мог ответить ей, почему этого хотел. Он поднял глаза.
— Я не могу объяснить, но к этой статуэтке у меня особое отношение. Чувство... Очень личное... Я смутно помню, что чувствовал, когда смотрел на эту вещь, будучи ребенком. — Он замолчал, нахмурился, словно пытался воссоздать в себе полузабытое ощущение. Но так и не нашел слов. — Статуэтка, наверное, пугала меня. И восхищала тоже. Она сверкала, она приковывала внимание, но была и уродливой, гротескной. Помимо восхищения, она внушала отвращение. И я твердо знаю, что мой дядя не имеет права ни на что, к чему я так или иначе привязан. И мне не важно, подделка это или нет. — Он пожал плечами, словно все, что он только что сказал, не имело значения. — Я хочу увидеть эту вещь вновь. Для меня это почему-то важно. И еще серьги, не забывай, — добавил он. — Мой дядя на них тоже права не имеет. Они мои, они связаны с моим детством. Я хочу вновь подержать их в руках.
— Не знаю, удастся ли мне вернуть серьги. Я попыталась кое-что прощупать насчет них сегодня утром, но он совершенно никак не отреагировал. Ты уверен, что они у дяди? Может, их украла какая-нибудь горничная?
— Нет. Когда он узнал, что я еду, он обшарил весь дом и забрал все ценное, но небольшого размера и удрал. Он забрал все драгоценности матери, но мне нужны только серьги, до остального мне нет дела. С этими серьгами у меня связаны приятные ассоциации. Черт меня подери, если у моего дяди останется та единственная вещь, с которой у меня связано что-то приятное! — Он приподнял бровь и широко улыбнулся, что с ним редко бывало. — Кроме того, теперь я могу надеяться на скорую встречу с предметом, который заткнул за пояс Донована Эйсгарта. Как ты думаешь, моя мать знала? Она ее хранила. Я помню статуэтку с детства. — Стюарт тряхнул головой и засмеялся: — О, Эмма, ты великолепна. — Он снова взял в руки провенанс. — Итак, ты знаешь человека, который это сделал.
— Знала.
— Кто он? Этот Бейли? — Глаза его горели детским любопытством.
Эмма не торопилась с ответом. Едва ли то, что он услышит, поднимет ему настроение.
Стюарт молча ждал, пристально глядя на Эмму. В прищуренных глазах его мелькнуло понимание. Наверное, ему хотелось, чтобы это был кто-то другой.
Он швырнул ей документы. Скрепка отлетела, и бумаги рассыпались по салону. Разлетелись, словно огромные бабочки, одновременно вспорхнувшие в воздух. Один листок задел Эмму по носу и упал на колени. Листы были на сиденье, на полу, везде.
Стюарт молчал несколько секунд, после чего с беспричинным гневом заявил:
— Знаешь, он был порядочным дерьмом. Ты была замужем за клоуном.
Эмма гордо вскинула голову. Она не позволит ему чернить свое прошлое.
— Клоуны заставляют людей смеяться, и он тоже это умел.
Стюарту хотелось ударить ее. Что сделал этот Хотчкис, чтобы завоевать такую преданность? И что пришлось бы сделать ему, Стюарту? Стать викарием? Отрастить крылья? Последние сутки были для него словно сплошная череда пощечин. Ненависть к дяде мешалась с ненавистью к ее покойному мужу. Видит Бог, он ненавидел покойного. И он чувствовал, что с каждым днем ненавидит его все больше и больше.