– Вы полагаете, мне этого хочется? – Хавьер скрестил руки на груди, пытаясь заглушить громкий стук сердца. Да, он хотел этого, отчаянно хотел. Самому себе он представлялся бездонной бочкой гордыни, которая неустанно требовала внимания, пусть мимолетного, как можно большего числа людей. И та же бездонная гордыня делала его беззащитным перед искушением. Больше всего на свете Хавьер сейчас хотел услышать то, что мисс Оливер думает о нем. Услышать правду о себе. Ну, пусть не всю правду, но честно высказанное суждение человека, чьим мнением он дорожил. Услышать правду о себе из сладких уст той, которая словно сошла с полотен Боттичелли, которая сама была бесконечным искушением.
Граф молчал. Нет, он не станет униженно просить ее о том, чтобы она открыла ему глаза.
– Я не утверждаю, что абсолютно права, Алекс, – сказала Луиза, – и только вам решать, имеют ли мои слова хоть какое-то отношение к вашей жизни.
Наверное, он мог бы поставить точку в разговоре, не потеряв лицо, – мисс Оливер предоставила ему такую возможность. Мог бы, но не захотел.
– Говорите, я с интересом вас слушаю, – сказал он.
– Тогда позвольте задать вам вопрос. – Луиза сделала паузу. – Что вы получили взамен всего того, чего лишили себя?
– Я ни в чем себе не отказываю и не отказывал.
– Вы в этом уверены?
Хавьер нахмурился.
– Графский титул все так же при мне, и я исправно выполняю все обязанности, которые возлагает на меня титул. У меня есть дом в Лондоне, слуги, которым я регулярно выплачиваю жалованье. И как раз сейчас у меня полон дом гостей, о которых я, как могу, забочусь и стараюсь, чтобы они были всем довольны, хотя некоторым из них очень трудно угодить.
Хавьер понимал, что его слова пусты. И поместье свое и дом он полностью отдал на попечение слуг. Гости были вполне способны позаботиться о себе сами. Никто не нуждался в его опеке, кроме него самого, и никому до него не было никакого дела.
Но так было всегда. Оставшись сиротой еще во младенчестве, Хавьер привык к одиночеству. Он умел занять себя, когда еще лежал в колыбели. Мальчишкой он придумывал самые изощренные шалости; когда подрос, журнал ставок в «Уайтс» служил тем же целям: прославить его любым способом. Граф по крупицам собирал дурную славу, как иной на его месте собирал бы коллекцию старинных монет. Он очень рано уяснил для себя, что правда не имеет веса в этом мире, важна лишь репутация. Слухи, которые не находят ни подтверждения, ни опровержения, лишь поднимают его в глазах бомонда.
Но какую цель он преследовал, заставляя высший свет говорить о себе? Граф обрек себя на изоляцию, он не мог позволить себе ни минуты искренности, вынужденно меняя одно стандартное выражение на другое. Вся его жизнь была сплошной игрой на публику, в которой не осталось места искренности.
Но мисс Оливер не желала довольствоваться тем, что устраивало всех прочих. Ей нужна была правда.
Луиза наклонилась над столом, и ее лицо вновь попало в круг света. Маяк в ночи, дающий надежду. Надежду призрачную и такую желанную. Ну вот, снова ему на ум приходят поэтические сравнения, хотя его желание вполне приземленное.
Хавьер желал мисс Оливер, желал отчаянно, и с трудом держал себя в руках. Луиза была права: он многого лишился в погоне за сиюминутной славой, в том числе и права искать благосклонности порядочной женщины, такой, как Луиза.
Граф оперся локтем о подлокотник кресла и прикрыл глаза ладонью. С глаз долой – из сердца вон, если бы все было так просто!
– Вам действительно многое дано, – сказала Луиза. – Если бы вы только захотели с умом распорядиться этим богатством.
Хавьер мог делать вид, что считает ее обвинения безосновательными, но себе он лгать не хотел. Больше не хотел.
Граф резко встал, подошел к камину и обеими руками схватился за полку.
– Зачем вы все это говорите? Чего вы хотите от меня?
Ее голос, звучащий у него за спиной, был тихий и спокойный:
– Я прошу вас лишь о том, что вы сами хотите дать. И вам решать, что это будет.
– И с какой стати вы вообще меня о чем-то просите? – Его сердце учащенно забилось, голос стал хриплым. От гнева? От обиды? От невыносимого желания? Хавьер не знал. Он знал лишь, что переполнен до краев, и то, что его переполняет, чем бы оно ни было, требует немедленного выхода.
– Потому что никто другой никогда вас об этом не просил.
Хавьер до ломоты в пальцах сжимал мрамор. Она не имела права так обращаться с ним, но в ее словах не к чему было придраться.
Да, его труды не пропали даром. Графа считали незаменимым на светских раутах, где богатые бездельники коротали время без какой-либо пользы для себя и окружающих. Без него не мог обойтись ни один бал, ни один маскарад. Но там, где происходило что-то действительно важное, в нем не было нужды.
Ему бы хотелось доказать самому себе, что это не так, но ни один из доводов, которые он мог бы привести в свою пользу, не выдерживал критики. Даже присутствие рядом с ним Луизы было следствием обмана, хитроумного трюка. Он приманил ее к себе книгами, а семейные тайны использовал как предлог, чтобы связать мисс Оливер обещанием. Одним словом, он поставил на ее любознательность и ум в надежде, что они принесут ему десять фунтов и поддержат его репутацию.
Репутацию, которая, возможно, перестала иметь для него значение. Возможно.
И все же: кто он? Хавьер или Алекс? Все так мучительно переплелось. Но, кем бы он ни был, граф хотел, очень хотел убедить Луизу в том, что он – не пустышка. Может быть, именно потому, что она первая догадалась заглянуть под маску и увидела там что-то ценное.
Хавьер хотел, чтобы она смотрела на него, хотел, чтобы она думала о нем. И, если он поцелует ее… когда он поцелует ее, пусть мисс Оливер захочет, чтобы этот поцелуй длился вечно.
Луиза коснулась его плеча, и он вздрогнул. Хавьер не слышал, как она приблизилась. Луиза задержала руку всего на секунду-две, словно говоря ему: «Остынь».
И он обернулся к ней, вымучив улыбку.
Должно быть, мисс Оливер увидела в его лице что-то жуткое, потому что тут же отступила на шаг.
– Мне кажется, вам хочется побыть одному. Спокойной ночи и счастливого Рождества. Прошу меня простить.
Она попятилась к двери, и в этот момент Хавьер обрел дар речи.
– Подождите, пожалуйста. – Он провел рукой по волосам. – Прошу вас, Луиза, не уходите. Не уходите вот так.
Граф не хотел продолжения допроса, но он также не хотел, чтобы она ушла раньше, чем он ответит ей. Или себе.
Луиза остановилась.
– А как я должна уйти? Вы хотите, чтобы перед уходом я порекомендовала вам книгу? «Чистилище» вполне устраивало ваших предков, а ваши предки вполне устраивали королеву.
– Нет. – Хавьер с шумом втянул воздух. – Луиза, нам ведь не обязательно говорить только о книгах, верно?
Она отвернулась, уставившись в темный угол.
– Нам вообще не обязательно говорить. Я здесь лишь гостья на вашем празднике, и когда веселье становится для меня слишком утомительным, я сбегаю сюда, чтобы отдохнуть от того, что зовется реальным миром.
– Я понимаю, – ответил Хавьер. Руки его бессильно повисли вдоль тела. – Да. Я… Мне не следовало ни на что рассчитывать.
Он чувствовал себя раздавленным, униженным. Он видел жалость в ее глазах, и ему хотелось умереть.
Но Луиза не торопилась уходить. Чуть склонив голову набок, она сказала:
– Я вас предупреждала, чтобы вы не ждали от меня привычной для вас реакции.
Луиза присела на корточки перед камином и протянула руки к огню. На ее лице, на руках, на платье играли золотистые блики.
– В романе, – сказала она, – кто-нибудь непременно прервал бы наш разговор в самый решающий момент.
Хавьер стоял навытяжку, как оловянный солдатик.
– Неужели решающий момент в нашей беседе еще не наступил? Я думаю, что мы миновали как минимум двенадцать таких моментов. Мне не остается ничего другого, как пойти спать. Лечь и укрыться одеялом с головой.
Хавьер не раз проворачивал этот трюк с Локвудом: сказать правду таким тоном, чтобы она звучала как ложь. И маркиз всегда попадался на удочку.
Но не Луиза. Она лишь смотрела на огонь сквозь волнистое стекло экрана.
– Не самый лучший способ провести рождественскую ночь, верно?
У Хавьера дернулась скула. Что на это ответить? Разубеждать ее не имело смысла: в лучшем случае она пожмет плечами, в худшем – уйдет.
Ему не хотелось, чтобы она уходила, и не только из-за пари с Локвудом.