— Да!
Она все еще смеется, все также не обращая внимания на убийственное выражение моего лица.
Я приближаюсь к ней.
— Ты думаешь, что сможешь улизнуть и от этого дерьма, да?
Это привлекает ее внимание, и ее глаза расширяются, на фоне бассейна они выглядят скорее синими, чем зелеными.
— Это была просто шутка. Я сожалею, если я… — запинается она.
Теперь я еще ближе. Только несколько шагов отделяют меня от ее маленького хрупкого тела.
— Просто шутка. Считаешь себя охрененно забавной. Думаешь, что можешь запросто делать все, что, черт побери, захочешь.
— Нет, я так не думаю, — говорит она, качая головой. Она двигается к лестнице, но я блокирую ей путь своим телом.
— Ты просто делаешь все, что ты хочешь, с кем угодно, без последствий. Да, Эллисон? Ты ни с кем не считаешься. Мир вращается вокруг тебя, так?
— Нет, я не имела этого в виду. Ты неправильно… — ее слова застревают в горле, когда я придвигаюсь так близко, как только возможно, а моя грудь задевает ее. Я могу почувствовать, как из-за холода затвердели ее соски, как холодная, мокрая ткань облегает ее кожу.
Мой взгляд опускается к ее дрожащей губе, обычно розовый цвет которой темнеет до темно-лилового.
— Нет, Эллисон. Думаю, насчет тебя я все правильно понял.
Она открывает рот, чтобы ответить, но из ее груди вырывается весь воздух, когда я поднимаю ее на руки и перекидываю через плечо. У нее хватает ума только для того, чтобы закричать, когда я быстро иду к более глубокой части бассейна, с дьявольской улыбкой на губах. Затем, опуская ее тело к своему лицу, грудь к груди, я сгребаю ее и бросаю как тряпичную куклу. Она кричит, размахивая руками, красные волосы разбрасываются по поверхности воды, как струи из опрыскивателя. Затем из меня вырывается рев смеха, который удивляет даже меня.
— Какого черта? О, ты покойник! — кричит она, убирая свои промокшие волосы с глаз и рта. Как только она может видеть, то пытается проплыть, чтобы схватить меня, и я быстро отдаляюсь, все еще истерически смеясь. Мы находимся в замедленном балете, бегая в жидком зыбучем песке, пытаясь предсказать план атаки другого. С оживленными глазами, светящимися от восторга, Элли двигается вправо, как только я выскакиваю на ее пути. Она делает выпад влево, и я ловлю ее за талию в кружащемся движении, размещаясь за ее спиной. Затем мои пальцы скользят к ее ребрам, защищенным только тонким мокрым хлопком.
Так много возможностей. Так много вариантов. Но я выбираю вариант А. Единственный вариант, который я действительно заслуживаю.
Я щекочу ее.
Я щекочу Элли, пока она не просит пощады, пока слезы не собираются в ее глазах, а горло становится охрипшим. Я щекочу ее, чтобы услышать звук смеха и милый фыркающий звук, который она издает между глотками воздуха.
Я щекочу ее, просто держа в своих объятьях.
— Так не честно! Ты гораздо лучший пловец, чем я. Прочь от меня, Райан Лохте! Или я стяну твои трусы.
— Ты сдаешься? — спрашиваю я, собираясь щекотать под ее руками. Она кричит и бьется, как прекрасное раненое животное.
— Никогда!
— Меня устраивает, — я щекочу ее там, и она отбрасывает свою голову мне на плечо в истерическом изнеможении. — Сдавайся, Элли. Я побеждаю! Просто признай поражение, и я остановлюсь.
— Нет! Я просто пописаю на твою ногу!
Я качаю головой в ответ на ее грубость и тянусь вниз, чтобы пощекотать ее живот. Я больной извращенец. Перспектива того, что эта девушка пописает на меня от сильного смеха, не абсолютно отвратительна. А чертовски забавна.
— Хорошо-хорошо! Не там! Я сдаюсь! Дяденька, пощады! — визжит она. Мы оба запыхавшиеся и задыхаемся. Мой лоб блестит от пота.
— А, так больше всего ты боишься щекотки на животе? Вот твой криптонит.
— Не смей говорить никому. Или использовать это против меня!
Я перестаю щекотать ее, но не отпускаю. Она смотрит вниз, и я знаю, что она видит: мои руки крепко обернутые вокруг ее туловища. Я освобождаю ее и делаю шаг назад.
— Ты пугаешь, когда злишься, — она поворачивается вокруг, и мягкая, задумчивая улыбка появляется на ее губах. — Ну, когда притворяешься злым.
Я пробегаю рукой сквозь мокрые волосы, разбрызгивая капли.
— Да. Мама заставила меня выбрать курс драматургии на один семестр в старшей школе. Она всегда хотела, чтобы я был кинозвездой. Говорила, что у меня подходящая внешность.
— Ну... кое в чем она права.
Опять она за свое. Тонко хвалит и заставляет меня краснеть, как фанатку подросткового возраста. Мне это ненавистно. Мне это нравится. Я не знаю, что с этим делать. Я смущен собственной реакцией на нее. Черт, я смущен своим мысленным бредом.
Я отвожу взгляд на край бассейна, просто чтобы дать мозгу сфокусироваться на чем-нибудь другом.
— Ну, наверное, нам стоит выйти и обсохнуть. До этого я говорил серьезно. Я не хочу, чтобы ты простудилась.
— Ладно, — вздыхает она. — Тебе повезло, что я замерзла так, что не чувствую пальцы ног, а то я бы надрала тебе задницу.
Мы выбираемся из бассейна, и нас мгновенно накрывает холодный ночной воздух, как обмерзший плед ‘Snuggi’. Элли дрожит, а ее зубы яростно стучат. Я бегу к шезлонгам, где оставил ее свитер, и накидываю его ей на плечи. Но почему-то, когда я разглаживаю ткань на ее замерзшей, влажной коже, она проскальзывает под моей рукой, прижимается к груди и утыкается в нее лицом в одном вдохе от соска. Я неловко замираю на своем месте, руки все еще прижаты к бокам, дабы избежать того, чтобы прижать ее ближе. Чтобы избежать того, что инстинкты и эмоции просят меня сделать. Черт.
— О... боже... так... холодно.
Дрожь сотрясает ее небольшое тело, и я неохотно позволяю своим рукам окружить ее, чтобы удерживать ее прямо. Она холодная, и все же что-то в ней необъяснимо теплое.
— Пошли в дом.
Сейчас рациональный, думающий мужчина должен был бы проводить ее в главный дом. Он ближе, и там находится вся ее сухая одежда. Она холодная, а тепло и уют всего в нескольких метрах. Но рациональная, думающая часть меня лишена драгоценного кислорода и кровотока, когда я чувствую ее мягкую, изящную кожу возле своей и ее теплое дыхание, щекочущее мою грудь.
Вот, почему я делаю дополнительные шаги к своему дому, прочь от посторонних глаз и перспективы пожелать доброй ночи. С ней я еще не закончил. Я не могу быть с ней, но, тем не менее, я еще не закончил.
— Вот, давай, я раздобуду тебе несколько полотенец.
Я высвобождаю ее из своих объятий и быстро шагаю к бельевому шкафу, чтобы достать чистые полотенца. Я даже захватываю мягкий, фланелевый шарф. Когда я возвращаюсь, Элли стоит на кухне, все еще дрожа. Я обматываю ее двумя гигантскими, огромными полотенцами и завязываю шарф вокруг нее, наматывая его вокруг ее тела и создавая симпатичный, сексуальный буррито.
Вот же ущербный.
Я вытираю воду со своего тела полотенцем, затем ставлю чайник. Потом я извиняюсь и ухожу переодеться. Проскальзывая в свои спортивные штаны, я замечаю несколько старых футболок, которые стали мне слишком малы и заполнили заднюю часть моего шкафа. Какого черта... что еще я должен потерять?
— Я захватил тебе кое-что из сухой одежды, — говорю я, снова входя в кухню. Элли удалось достаточно распутаться из полотенец, чтобы сесть на табурет у барной стойки. — Просто несколько старых футболок, в которые я не влезаю. Ты не должна надевать их, если не…
— Спасибо! — говорит она, спрыгнув с табурета и схватив одежду. — А твоя ванная?..
— Дальше по коридору, вторая дверь налево.
Я наливаю чай в кружки, когда она вновь появляется, утопающая в серой футболке на три размера больше нее. Она восхитительна. Я отворачиваюсь и размещаю чашки на подносе, прежде чем принести их к кухонному островку.
— Спасибо. Ты учился в Тритоне?
Я смотрю на эмблему подготовительной школы, которую она рассматривает на футболке.
— Недолго.
— О. Из нее выпустился Эван. Ты знал его?
Я кладу два кубика сахара в свой чай, удерживая взгляд на блюдце, сахарном печенье и бисквитах «Мадлен».