Риган — старое британское имя, еще с времен, когда нога завоевателей еще не ступала на землю Англии. Но при дворе в Руане, Бэртрада называла вдову моего младшего брата Ригиной де Шампер. А это уже чисто нормандское имя. Я даже подивился, чтоб мой непримиримый отец взял в дом невестку-нормандку?

Я навел справки, и вот что выяснилось. Когда из семерых сыновей Свейна Армстронга остались в живых только я и младший тихоня Этельстан, он уже на многое смотрел иначе. И признал выбор сына. Леди Ригина была англо-нормандкой из родовитой семьи с запада Англии, откуда-то из Шропшира. Она и ее младший брат Ги де Шампер, будучи сиротами, воспитывались при дворе Генриха Боклерка. О Ги при дворе мало говорили, так как он уехал, едва повзрослел. А Ригина стала фрейлиной при дочери Генриха Матильде. Она входила в ее свиту и когда Матильда была императрицей германцев, и когда вернулась и вышла замуж за Жоффруа Анжуйского. А потом Ригина де Шампер встретилась с Этельстаном Армстронгом, вышла за него и стала называться Риган из Незерби — по-видимому, чтобы не злить свекра своим нормандским именем.

Обо всем этом мне поведал в Тэтфорде хорошо знавший мою семью старый епископ Радульф, в тот день, когда я посетил усыпальницу Армстронгов. Я помолился над прахом отца и братьев, умерших, казненных, истаявших кто от заключения, кто от болезни. Мать же моя покоилась в ином месте — в небольшом женском монастыре Святой Хильды, которому покровительствовала при жизни. Следовало бы съездить и туда, но поначалу мне необходимо посетить вотчину родителей. Епископ Радульф с похвалой отзывался о том, как ведет дела усадьбы вдовствующая леди Риган, но мой долг — как можно быстрее вступить во владение наследственными землями. Сейчас они ничьи, так как бездетная вдова Этельстана по закону не имеет на них прав, и если в течении короткого времени не объявятся наследники, то согласно завещанию отца, земли Армстронгов должны отойти аббатству Бэри-Сэнт-Эдмунс. Неудивительно, что аббат Ансельм был так недоволен моим возвращением.

Земли, власть, богатство — вот что может менять любого. И я, новый шериф Норфолка и зять короля, как никто понимал это. Поэтому и был возмущен последней волей Свейна. У меня было ощущение, что отец хотел этим меня обделить, и прежняя обида на него всколыхнулась с новой силой. Но это был грех, ибо известно, что de mortuis aut bene aut nihil.[12] И я трижды прочел над могильной плитой «De profundis»,[13] и дал слово, что когда у меня родится сын, я назову его Свейн — в честь деда.

Однако мне пришлось задержаться в Тэтфорде еще на два дня. По долгу моей новой службы я должен был ознакомиться с положением дел в графстве.

Как меня и предупреждали в Норфолкшире сильна была власть церковников. Аббат Бэри-Сэнт Ансельм, Радульф Тэтфордский, епископ Нориджский и молодой епископ Найджел Илийский — были самыми богатыми представителями знати в Восточной Англии. Было и несколько родовитых нормандских семейств — д'Обиньи, де Клары, де Варрены, но их угодья в основном были широко разбросаны. Основную же массу населения, если не брать в расчет владельцев небольших усадеб, составляли фермеры и крепостные арендаторы. Имелись и рабы, но число их было не велико и жили они большей частью в усадьбах и бургах, выполняя обязанности домашней прислуги. Единственное, что показалось мне странным — малочисленность саксонской знати.

Епископ Радульф ответил на мой недоуменный вопрос:

— Этот край в свое время сильно был наказан за мятежи. Большинство саксонской знати уничтожили, но те что остались… Видит Бог, я не знаю, что от них ожидать. Саксы — это неспокойный, всегда готовый взяться за оружие люд. А вы, Армстронг, вы их племени, потомок их королей. Поэтому, едва вы появитесь, они будут ожидать, что вы возглавите их. И тогда я не знаю, не зальется ли снова кровью эта земля.

Я постарался успокоить старичка-епископа, но он явно побаивался меня и моего нового могущества. А когда услышал, что я получил лицензию на постройку замка, и вовсе приуныл. Похоже решил, что я собираюсь возвести цитадель, откуда саксы начнут совершать набеги, и довольно нелюбезно заметил:

— Я был против и когда Этельстан Армстронг начал возводить Гронвуд.

— Гронвуд?

Я знал, что некогда это было наше имение, конфискованное после мятежа отца. Выходило, что его вернули?

Епископ Радульф взялся пояснить.

— Леди Риган не была бедной невестой, когда Этельстан женился на ней. И она выкупила эту землю для мужа, внеся в род в качестве приданного. Так что Гронвуд теперь у Армстронгов. Ели она, конечно, не пожелает его вернуть.

Вернуть? По закону она имела право забрать назад свою брачную долю, но такой оборот меня никак не устраивал. Лучшего места, чем Гронвуд, для постройки крепости нельзя было и пожелать. Это была возвышенность, расположенная в стороне от заболоченных низин фэнов, на берегу живописной реки Уисси. К тому же недалеко от Гронвуда начинались леса — прекрасный стройматериал. И если вдова брата не уступит мне Гронвуд по сходной цене…

Про себя я решил, что женщина сумевшая ужиться с моим отцом и женить на себе юношу, моложе себя на семь лет — не иначе как хитрая бестия. И мне не так-то легко будет ее и уломать.

Мы встретились, когда я на другой день прибыл в бург Незерби. Конечно саксонский бург не мог произвести впечатление на человека, который видел каменные громады Моавского Крака, Сафарда и Крак де Монреаль.[14] И все же Незерби выглядел внушительно. Усадьбу двойной частокол из заостренных бревен, а над воротами была бревенчатая дозорная вышка. Далее виднелись крытые тростником кровли с вырезанными еще по датскому обычаю головами драконов на стыках. Усадьба Незерби была замечательна не своей архитектурой, а размерами. Частоколы обхватывали значительное пространство с несколькими дворами и хозяйственными постройками. Все это было знакомо мне с детства, но все же сердце мое застучало где-то у самого горла. Я вернулся домой.

Первыми нас заметили возвращавшиеся от реки с корзинами белья женщины. Они поставили свою ношу на землю и бегом кинулись к воротам, громко крича. И тут же раздался звук рога, крики, целая толпа слуг выбежала навстречу.

Мы проехали по перекинутому через ров мосту, проскакали под аркой деревянной башни и остановились во дворе, где раздался хор приветствий. Я узнавал кое-кого из челяди, но большинство были незнакомые мне лица. Что не мешало им орать и радостно приветствовать меня по старой саксонской традиции, уходящей еще в древние патриархальные времена, когда господин и его люди были одной семьей. По крайней мере в моих саксах была искренняя привязанность, без той забитости и раболепия, какие я столь часто видел в других краях.

Я заметил Пенду, пробиравшегося ко мне сквозь толпу. Как ни в чем ни бывало, он с ходу заговорил о делах: товары распакованы и прибраны, лошадям отведены лучшие стойла, а всем остальным распорядилась леди Риган.

— Она толковая девка, — лаконично закончил свою речь мой верный спутник, а высшей похвалы женщине он не мог и подыскать.

«Толковая девка», как и положено хозяйке, стояла на крыльце дома. Вид у нее был такой, словно вот-вот лишится чувств. Но пока я спешивался и шел через двор, уже взяла себя в руки, даже выдавила некое подобие улыбки.

«Как она некрасива», — было первой моей мыслью. А второй: «Как элегантна».

Вдова моего младшего брата была низенькой коренастой толстушкой. Лицо круглое, с грубыми почти мужскими чертами, кожа пористая, с нездоровым жирным блеском. Хороши были только глаза — выразительные, темно карие, почти черные. Но одета она была с изяществом дамы, привыкшей жить при дворе. Одеяние темных траурных тонов, как и положено вдове, только на голове шапочка из белого полотна, плотно обрамлявшая щеки и подбородок, а поверх нее было накинуто покрывало из мягкой черной шерсти, которое плавными складками ниспадало на плечи и спускалось на темную, хорошо сшитую одежду. Из украшений только застежка у горла. Леди Риган была одета на саксонский манер, но как дама самых благородных кровей.

Она приняла у служанки окованный в кольца рог и с поклоном протянула мне.

— За встречу и ваше возвращение домой, сэр Эдгар.

Чтобы показать, что вино не отравлено, она сделала традиционный глоток. Я же с удовольствием допил родной пенный эль и проследовал в дом. Всю его центральную часть занимал обширный зал. Пол был глинобитный, но застланный свежим тростником. Посредине располагались два больших открытых очага на каменных подиумах. Огонь в них был разведен и дым поднимался к открытым наверху отдушинам. Сам зал был такой ширины, что поперечные балки подпирались резными столбами — это создавало впечатление, словно мы в храме. На стенах под скатами кровли располагался ряд окон закрытых сейчас ставнями, как и полагалось в холодное время. Вдоль них шли галереи на подпорах, на которые выводили двери из боковых покоев и спален.