Поистине для меня этот год обещал быть удачным во всех отношениях.

Увы, я рано радовался. Потому, что гораздо позднее, уже в ноябре, я получил от короля тайное послание. В нем говорилось, чтоя должен приложить все усилия, чтобы выследить и задержать человека, которго, по некоторым сведениям, видели в Норфолке и которого я хоршо знаю. Этот человек являлся личным врагом короля, и за его голову назначена неслыханная награда — триста фунтов добрым английским серебром. Имя этого человека — гай Круэльский.

Только дочитав до этого места я понял, что этот человек — мой родственник.


* * *

Сырым и промозглым ноябрьским вечером я приближался к Незерби. От боков моего разгоряченного скачкой коня шел пар. Я ехал без охраны. Небесный свод раскинулся над дорогой, как перевернутая чаша — темной посредине и бледно-голубой ближе к горизонту.

Бург Незерби возник впереди темной призрачной массой. Я видел дым над ним, слышал лай собак. Это был час, когда люди уже окончили трапезу и укладываются на ночлег. Но я знал, что Риган обычно ложится позже всех. И мне надо было переговорить с ней наедине.

Она была удивлена моим поздним визитом.

— Эдгар? Я немедленно велю подать тебе закусить с дороги.

Я поднял руку, останавливая ее, сказал, что не голоден и прибыл поговорить с глазу на глаз. Она все еще улыбалась, пока по моему мрачному виду не поняла, что что-то случилось.

— Какие вести я услышу от тебя?

Я протянул ей свиток, с которого на шнуре свисала королевская печать.

— Имя Ги, это ведь по-английски Гай? — спросил я. — Здесь перечислены все его имена: Ги де Шампер, Гай Круэльский, сэр Гай из Тавистока или Ги д'Орнейль.

Пробежав глазами послание, она положила его на скамью подле себя. Казалась спокойной, только руки ее чуть дрожали.

— Да, это мой брат. Я не имела о нем известий лет десять. И не ведаю, что он натворил.

— Он личный враг короля Генриха Английского.

Она пожала плечами.

— Слишком громко для простого рыцаря. Хотя… Чтож, Гай всегда был, как говориться, latfo fаmosus.[20]

И все же он твой брат! Единая плоть и кровь!

Что-то заплескалось в ее темных глазах. Уголки губ задрожали.

— Эдгар, я понимаю, что если ты объявишь розыск этого человека… моего брата… ты только исполнишь свой долг. И говорю тебе — делай, что считаешь нужным. Мы с Гаем расстались, когда я была очень молода, а он совсем мальчишкой. Ему тогда было тринадцать, самое время, чтобы поступить на службу и обучение к знатной особе. И Гай в качестве пажа был отправлен ко двору старого Фулька Анжуйского. Более мы с ним не общались. И, помоги мне Боже, я не очень тосковала от этого. Ведь мы никогда не ладили с младшим братом, он дразнил и обижал меня. Почему я ему прощала? Это трудно объяснить. Было в нем нечто… некое дьявольское обаяние… и дьявольское беспутство. И хотя с тех пор, как он покинул Анжу, я не имела о нем вестей, но всегда подозревала, что если ему и суждено как-то проявить себя — это будет недобрая слава.

— Зря ты такого мнения о нем, — сказал я почти зло.

Она выглядела растерянной.

Я подошел к огню, поставил ногу на край очага и, упершись в колено ладонями, долго стоял так, не сводя взгляда с языков пламени на сосновых поленьях.

— Я приехал сегодня в Незерби, не для того, чтобы спросить даешь ли ты, Риган, добро на поимку сэра Гая. Я приехал сказать, что рад, что ты его сестра. Грешник он или святой, бандит или неудачник, но то, что я до сих пор жив и свободен — это благодаря ему. Гай Круэльский. Я же знал его под другим именем. Помнишь ты упоминала, что среди ваших имений одно имеет название Орнейль? Еще тогда это звучание показалось мне знакомым. Ги д'Орнейль звался твой брат в Святой Земле. И это был лучший рыцарь в свите короля Иерусалимского Бодуэна II. Потом его прозвали Черный Ястреб. Но расскажу все по порядку.

Я сел подле нее и начал свое повествование.

Еще когда я только прибыл в Палестину, там много говорили о молодом рыцаре Ги д'Орнейле, которого сам король Бодуэн приблизил к своей особе и которым неизменно восхищался. Он входил в штат личных телохранителей короля и говорили нет лучшего мастера боя на мечах. Рыцарь Ги ведь не просто рубил, когда сражался, он разработал сложные приемы защиты и нападения, особой тактики боя, и люди думали, что его клинок словно чувствует душу хозяина, зная как вести атаку. Раньше в поединке на мечах побеждал тот, кто сильнее физически, теперь воины, учившиеся у Ги д'Орнейля, говорили, что побеждает тот, кто более искусный и ловкий.

Я в то время очень увлекался воинскими искусствами. Мой Пенда научил меня старому саксонскому бою с секирой, воин-араб тренировал меня метать ножи, а конной атаке с копьем я обучался у самого великого магистра Гуго де Пайена — командора ордена Храма. С мечом я так же упражнялся немало, но то и дело слышал — чтобы познать истинную красоту схватки с мечом, необходимо взять урок у этого отчаянного юнца Ги.

Мне не терпелось с ним встретиться, однако судьба все время разводила нас. Ведь в Святой Земле не приходится вести оседлую жизнь, все время куда-то скачешь, где-то несешь службу, сражаешься. И так уж выходило, что когда я бывал в Иерусалиме, Ги д'Орнейль нес службу на границе, а когда я уезжал по делам Ордена, он посещал двор короля Бодуэна или сопровождал его величество в поездках.

А потом случилось несчастье. Бодуэн Иерусалимский гостил у графа Моавского, и с находился верный Ги д'Орнейль. Граф Моавский устроил охоту для Бодуэна, но во время лова король в пылу травли пересек границу графства и был пленен турецким эмиром Балоком. Это был огромный позор для всего христианского мира. Позор несколько уменьшало лишь то, что на месте, где схватили короля, произошло настоящее побоище. Охранники его величества стояли за своего сеньора насмерть и земля была просто усеяна их трупами. Как и трупами турок. Однако следов Ги д'Орнейля не было обнаружено. Он просто исчез. Поэтому все решили, что именно он и был тем Иудой, который навел людей Балока на короля.

В том балансе равновесия сил в Палестине, когда мир христиан и сарацин столь тесно переплетен, предательство — вещь не самая удивительная. И никто не сомневался, что д'Орейль предатель. Его заклеймили позором и, прокляв, занялись более насущным делом — надо было собирать деньги за выкуп короля и охранять границы его владений.

Почти два года мы ничего не знали о Ги д'Орнейле. Потом король совершил побег из плена и был радостно встречен как христианами, так и своими мусульманскими подданными. Тогда Бодуэн вскользь упомянул, что Ги отчаянно сражался за него, убил немало воинов-сарацин, но в конце концов, на него набросили аркан, и эмир Балок велел живым доставить к нему столь искусного воина. Позже стало известно, что Ги принял мусульманство и живет в почете у эмира. В любом случае имя его осталось проклятым и люди плевались, вспоминая его.

Прошел еще год. И до нас дошла весть, что в районе Эдесского графства и землями атабега Алеппо появилась банда, которая совершает отчаянные набеги на караванные пути. Атабег был в мире с королем Иерусалима и он обратился к Бодуэну, прося помочь ему обезвредить разбойников, наносивших его торговле такой урон. Особо он назначил награду за голову главаря банды — Черного Сокола, как именовали его местные жители. Такого рода работа, по поимке бандитов, всегда выпадала на долу тамплиеров. И магистр Ордена Храма поручил это задание мне.

Я не стал рассказывать Риган, как долго мы охотились за людьми Черного Сокола, сколь они были неуловимы и как исчезали, словно растворяясь среди камней Сирии, когда нам казалось, что уже окружили их. Но я сказал ей, что мы невольно прониклись уважением к предводителю банды, восхищались его тактикой, ловкостью, отвагой. Мы не стеснялись выражать свой восторг, уже потому, что набезчики грабили только купцов-арабов, но ни разу не обидели паломников-христиан. А для нас, христиан Святой Земли, это много значило. И хотя мы обязаны были охранять караваны союзников-мусульман, но по сути сочувствовали Черному Соколу.

— Но однажды, — продолжал я, — мы все же столкнулись с бандой и вступили в схватку. Отряд разбойников оказался куда многочисленнее, чем мы ожидали, и они лучше знали местность. Мы попали в западню, оказались окружены. Я видел, как один за другим гибли мои соратники, пока сам не был ранен и упал с коня.

Очнулся в какой-то пещере. Я так ослаб от потери крови, что еле мог пошевелиться, и из своего закутка наблюдал, как пировали разбойника, как веселились и делили добытое в схватке. И тогда я увидел его. Сразу понял — это главарь. Он был спокоен и величав, он не принимал участия в общем ликовании, сидел в стороне и вид у него был отсутствующий, даже печальный. Одет он был как кочевники бедуины: на голове покрывало, схваченное вокруг лба войлочным кольцом, одежда восточного кроя, широкие шаровары. Он был молод, смугл и черноглаз, но что-то в его чертах подсказало мне, что он не араб, а европеец. Главарь вскоре почувствовал мой взгляд и глаза наши встретились. И сколько же тоски было в его бездонных темных очах!