— Не нужно ли созвать консилиум? — спросила его однажды Раиса.

Старый доктор покачал головой.

— К чему? Жизнь покидает его!

Действительно, жизнь Порова угасала... Он таял медленно, без страданий. Он потерял память, ничего не просил и ни на что не жаловался... Едва возвращалось к нему сознание, он смотрел на свою дочь с выражением нежной озабоченности и скорби.

Раиса в такие минуты тотчас же с улыбкой приближалась к нему, как в прежнее время. Сидя у его постели и ласково улыбаясь, она говорила ему о веселых вещах, о весне, надвигающемся лете и их будущих прогулках.

Отец, слушая ее, однажды сказал, указывая на ее черное платье.

— Ты будешь еще долго носить траур, а это тяжело в твои годы... Не носи траура по мне: мне это будет больно!

Тщетно молодая женщина силилась отогнать от отца грустные мысли: он понимал, что конец его близок...

Он снова впал в беспамятство и еще только один раз в марте пришел в полное сознание.

Как раз в это время чиновник опекунского совета принес Раисе доходы с имений сосланных. Часть Грецки не была присоединена: это были доходы Собакина и Резова.

Раиса, попросив чиновника положить большие связки билетов на стол, выдала расписку. Оставшись одна с отцом, который занялся пересчитыванием денег, Раиса услышала от него:

— Нужно все эти деньги послать им: они нам не принадлежат. Слышишь ли ты?

— Будьте покойны, отец, — ответила Раиса, — я это сама знаю!

— Это хорошо! — одобрил отец. — Так напиши сейчас же!

Дрожащей рукой он указал на бюро, в котором хранилась бумага. Раиса, взяв два листа, написала на заголовке имена адресатов и, переписав счета, оставленные ей чиновником, приложила к ним деньги. Перед тем как запечатать конверты, она остановилась, вспомнив, что необходимо обозначить, от кого посланы деньги.

Отец наблюдал за меняющимся выражением лица молодой женщины и, чтобы обратить на себя внимание, дважды стукнул рукой по столу. Язык давно плохо служил ему, и они с дочерью часто пользовались мимикой.

— Как подписаться? — спросила Раиса скорее самое себя, чем отца.

— Подпишись своим именем — Раиса Грецки, — сказал старик твердым голосом.

Молодая женщина с удивлением взглянула на отца и быстро подписала свою новую фамилию.

— Раиса Грецки? — медленно проговорила она. — Так я подписываюсь в первый раз!

— Это принесет тебе счастье! Ты выполнила свой долг! — сказал торжественно старик, протягивая к дочери руку, которую та с чувством поцеловала.

Оба письма к большому удовольствию Порова в тот же день были отосланы...

Последнее нравственное усилие, казалось, истощило слабые силы старика. Прожив еще несколько дней, он около шести часов вечера сказал дочери изменившимся голосом:

— Есть у тебя еще деньги?

— Да, — ответила Раиса, — немного осталось от пенсии и хватит до конца месяца.

— После первого, — сказал Поров, голос которого все более и более слабел, — как получишь пенсию, отслужи панихиду по матери. Мы уже давно не были на ее могиле!

Раиса, прошептав отцу несколько ласковых слов, подошла к нему, чтобы приласкать. Он положил голову на руки дочери и как-то тяжелее задышал.

Раиса с беспокойством прислушивалась... Еще два-три вздоха и затем... ничего! Она склонилась к нему и взглянула в его глаза: отец был мертв! Она осталась круглой сиротой.

Весь околоток удивился, узнав, что Раиса не устроила блестящих похорон своему отцу.

„Она, вероятно, скупа, — говорили многие, — с такими доходами и не истратить таких пустяков!“

Но никто не знал того, что было на самом деле...

Когда молодая женщина вернулась с похорон пешком по глубокому снегу, кухарка сказала ей:

— Сударыня, вы забыли заказать обед!

Раиса опустила руку в карман, вынула оттуда маленькое портмоне, из которого взяла десятирублевую бумажку и подала служанке.

— Береги! Это все, что у меня осталось! — сказала она ей.

— Господи! — всплеснула руками кухарка. — Что же вы будете делать?

Раиса махнула рукой.

— С голоду не умрем! — заметила она.

А вечером этого грустного дня пришел к ней Фаддей.

Старый слуга чувствовал к госпоже, случайно посланной ему судьбой, уважение, граничащее с любовью. Для всех эта женщина была врагом его барина, для него же после посылки чемодана она была другом его господина.

Фаддей был настоящий фамильный слуга! С одной стороны, он знал только своего господина, с другой — верил в судьбу и был очень набожен.

— Господь послал графу это наказание, — сказал он однажды на кухне графа Валериана, — чтобы он остепенился! Он дозволял себе чересчур много и вел жизнь далеко не христианскую! Господь и архангел Михаил остановили его на пути к погибели!

— Да? Неправда ли? Он раскается в Сибири? — насмешливо спросил повар.

Повар был очень раздражен тем, что ему теперь не приходилось готовить тонких блюд. Он все бы простил Раисе, если бы она задавала обеды, на которых он мог бы показать свое искусство, которое не только доставляло ему много похвал, но еще приносило и немалый доход. А сейчас повар не мог ничем прославиться, а уж выгадать что-либо от каши и щей, обычной пищи прислуги, не представлялось никакой возможности.

Фаддей покачал головой с видом знающего человека.

— Я знаю, что говорю! — сказал он тоном пророка. — Я вам говорю, что молодой барин наказан за грехи, но десница Господня поддерживает его, а то он еще больше упал бы! И меня никто не разуверит в этом!

Фаддей и перед своей новой госпожой предстал с видом человека, подчинившегося воле свыше.

— Господь послал вам испытание, ваше сиятельство! — сказал он, низко кланяясь. — Да пошлет Он успокоение душе усопшего вашего батюшки!

— Благодарю вас! — ответила Раиса. — А у вас все в порядке? — добавила она, помолчав.

— Слава Богу, все исправно! Я пришел за приказаниями относительно траура. Быть может, вы пожелаете, чтобы прислуга была одета в траур!

— Нет, — сказала она, — слуги графа не должны носить траура по Порове, армейском фельдшере в отставке... Благодарю вас, что вы об этом подумали!

Уважение Фаддея возросло еще больше к этой молодой женщине, понимавшей свое положение и умевшей так держать себя.

— Я также пришел доложить вашему сиятельству, — сказал он, — что управлявший графа Валериана писал, что высылает деньги за проданную в Комарине рожь!

— Комарино? — переспросила Раиса.

— Да, усадьба графа. Он иногда проводил там лето. Это хорошее имение, с барским каменным домом и рекой.

Фаддей замолчал, ожидая, что скажет Раиса, но видя, что она продолжает молчать, он продолжал:

— Ваше сиятельство, весь запас сена вышел, а также и все дрова, и люди не получали жалования после отъезда барина...

— Хорошо, — проговорила Раиса, — я позабочусь обо всем. Сколько высылает управляющий?

— Двадцать три тысячи серебром, ваше сиятельство!

Раиса невольно задумалась, вспомнив об умершей от горя матери, о своем отце, умершем от нравственной слабости, о своей разбитой жизни и с горечью сказала самой себе:

„Деньги!.. Что они значат в сравнении с тем, чего я лишилась?“

— Есть много вопросов, достойных внимания вашего сиятельства, — продолжал Фаддей, кашлянув в руку. — Лошади ничего не делают, потому что вы не пользуетесь ими! Быть может, возможно их послать в Комарино, где прокорм ничего не стоил бы, между тем, как здесь... Да и люди... Их бы тоже можно послать в деревню, а то в Петербурге они только портятся и даром тратят деньги.

— Я приду завтра к вам, — сказала Раиса, понимая, что новая тяжелая обязанность падает на ее слабые плечи.

— В котором часу графиня прикажет ожидать себя? — почтительно спросил Фаддей.

— В три часа! — ответила она.

— Графиня удостоит обедать у себя? — спросил старый слуга.

— Нет, нет! — прошептала Раиса.

Фаддей откланялся.

— Не прикажете ли прислать карету? — спросил он на пороге. — Лошади болеют без прогулки! Им бы это было полезно!

— Пришлите карету в три часа, — сказала Раиса, краснея.

Странное чувство овладело ее. Все, что относилось к Валериану, ложилось на нее печатью стыда и было для нее недосягаемо. Она невольно краснела перед домом мужа и всем, что ему принадлежало, как перед ним самим, а отчего — и сама не знала.