Кристина Лорен - История любви одного парня

– Да, говорила, – она разглядывает себя в зеркале, растягивая футболку. – Как будто ты

больше не слышишь, что я говорю.

– Нет, прости. Я просто… – отталкиваю свою стопку листочков и полностью

оборачиваюсь к ней лицом. – Я просто втянулся в свой проект и отвлекся. Напомни, что ты

говорила.

– Ох, – произносит она, раздражение моментально угасает. – Я предлагала пойти вместе,

чтобы не пришлось создавать из этого такое большое событие.

Вау. Я – придурок. Она собственно пригласила меня на выпускной, а я ничего не ответил.

Я совсем не думал об этом. Правда в том, что мы с Отэм ходили вместе на танцы, когда ни у кого

из нас не было пары, но так было раньше.

До Себастиана?

Я – идиот.

Она изучает меня в отражении.

– В том смысле, только если больше нет никого, кого ты хотел бы пригласить?

Я отвожу взгляд, чтобы она не могла смотреть мне в глаза.

– Нет. Кажется, я просто забыл.

– Ты забыл про выпускной? Таннер. Это наш выпускной класс.

Я ворчу, пожимая плечами. Оставив мой шкаф в покое, она садится на край кровати рядом

со мной. Ее ноги обнажены, а моя футболка достает ей до середины бедра. В такие моменты, как

этот, я понимаю, насколько проще была бы моя жизнь, если бы я испытывал к ней все то, что

испытываю к Себастиану.

– Уверен, что никого не хочешь пригласить? Сашу? А Джемму?

Я морщу нос.

– Они обе мормонки.

Ох, какая ирония.

– Да, но они классные мормонки.

Я подтягиваю ее ближе.

– Давай представим как это будет, до того как примем решение. Я еще не потерял

надежды на то, что Эрик наконец– то соберется и сделает тебя порядочной женщиной. Как ты

говорила, это наш выпускной класс. Разве ты не хочешь, чтобы это стало большим событием?

– Я не хочу….– она начинает нерешительно, но я перетягиваю ее на себя, а затем

скручиваю в шар и щекочу. Отэм смеется, визжит и обзывает меня по разному, и только когда

Хейли начинает колотить в мою стену, а папа орет нам «потише», я, наконец– то, отодвигаюсь,

довольный тем, что тема выпускного забыта.

***

Жить здесь становится легче, когда сменяется время года и дни становятся длиннее. Кроме

внезапных походов или катания на лыжах, никто из нас не выходит на улицу по несколько

месяцев. И это оставляет мне, как буйно– помешанному в тюрьме, слишком много времени для

размышлений. К середине февраля меня настолько тошнит от своей комнаты, дома и школы, что

когда наступает первый, по– настоящему теплый день, я готов заниматься чем угодно и так долго,

пока это происходит на улице.

Снег сходит с тротуаров чуточку больше с каждым днем, пока не остается несколько

участков на лужайке.

Папа оставил мне грузовик с прицепом и список дел на сегодня с моим именем на

холодильнике утром в субботу. Я буксирую нашу яхту от торца дома к подъездной дорожке и

снимаю брезент. Мокрицы засеменили прочь; она заплесневела и потемнела внутри, и я изучаю

объем работы, который ожидает меня впереди. Мы не сможем использовать ее по– настоящему

еще несколько месяцев, но она нуждается в серьезном внимании и заботе.

На подъездной дорожке повсюду лужицы из подтаявшего снега. От уличного масла и

неразберихи из веток и листьев все это выглядит отвратительно, но я знаю, к чему все это ведет: к

солнцу и свежему воздуху и запаху барбекю на протяжении выходных. Мы отдаем сидения на

перетяжку и меняем ковровое покрытие в этом апреле, поэтому я начинаю вырывать старое

барахло вместе с клеем. Я не могу охарактеризовать эту работу, как приятную, но поскольку у

меня нет настоящей работы, а бензин сам себя не покупает, я выполняю то, что просит мой отец.

Я избавляюсь ото всего, что необходимо, раскладываю еще один брезент на траву, чтобы

облегчить транспортировку. Я только успеваю достать водительское сидение, когда слышу легкий

скрип тормозов, слышу, как шины останавливаются на дорожке позади меня.

Я оборачиваюсь, чтобы встретиться с Себастианом, который стоит рядом с велосипедом и

жмурится на солнце.

Я не видел его вне пределов занятий две недели, и это вызывает странную боль,

проходящую сквозь меня. Распрямившись, я подхожу к краю палубы.

– Привет.

– Привет, – отвечает он, улыбаясь. – Что ты там делаешь?

– Похоже, зарабатываю себе на жизнь. Но уверен, что ты называешь это «служением» –

произношу я, используя руки для воздушных кавычек.

Он смеется, а у меня сжимается желудок.

– Служение – в большей степени, – кавычки пальцами. – «помощь другим», и в меньшей

степени, – еще кавычки, – «ремонт причудливый папиной яхты», но все в порядке.

Черт возьми, он издевается надо мной. Я показываю на бардак у своих ног, усеивающий

брезент.

– Видишь этот ужас? Он не причудливый.

Он всматривается в бок яхты.

– Продолжай повторять себе это.

Опустившись на колени, я приближаюсь своим лицом к его до расстояния в несколько

сантиметров.

– Хотя, что здесь делаешь ты?

– Я проводил урок по соседству. Решил заехать.

– Значит, ты учишься, пишешь, работаешь наставником и занимаешься репетиторством? Я

– лентяй.

– И не забывай обо всех служениях в церкви, – отступив назад, он отводит взгляд, пылая

щеками. – Но, если честно, я не совсем был поблизости.

Моему мозгу требуется минута, чтобы добраться из пункта А в пункт Б, и когда точки

наконец соединяются, понимаю – он приехал сюда специально, чтобы увидеться со мной – и чуть

ли не отпрыгиваю в сторону и хватаюсь за него.

И естественно я этого не делаю. Я вижу по тому, как он сжимает руль, что ему не совсем

комфортно после признания, и внезапная надежда расцветает внутри меня. Именно так мы

проявляем себя: крошечные вспышки дискомфорта, реакции, которые мы не можем скрыть. В

некотором роде именно поэтому здесь так ужасно жить и надежно хранить информацию о моей

ориентации за закрытыми дверями дома. Вне пределов дома, я могу выдать себя, по подергиванию

губ на слово «педик», уставившись на кого– то слишком долго, позволив приятелю обнять себя и

сделать это неправильно.

Или просто нервничать из– за того, что он захотел заехать.

Возможно, я просто проецирую это, возможно, просто вижу это в собственной надежде, но

все равно, я хочу слезть, аккуратно оторвать его руки от руля и взять их в свои.

Но вместо этого я выдавливаю шутку.

– Замечу, что ты не отрицал часть с ленью. Теперь я понял, какой ты.

Линия его плеч расслабляется, и он отпускает руль.

– В том смысле, что я не хотел ничего такого сказать, но…

– Может, прекратишь отвлекать меня и поднимешься, чтобы помочь.

Себастиан отбрасывает свой велосипед на траву и выскальзывает из куртки, удивляя меня,

когда легко запрыгивает в прицеп и на корму.

– Вот, теперь ты поймешь, что такое служение.

Я понимаю, что у меня есть шутка о «служении», но умудряюсь сдержать ее при себе.

Уперев руки в бока, Себастиан оглядывается.

– Что нужно сделать?

– Мне нужно снять сидения и сорвать старое ковровое покрытие. Ох, и отскоблить весь

клей. Спорим, что ты теперь сожалеешь, что такой хороший человек, – я протягиваю ему свои

перчатки и позволяю себе три секунды попялиться на него. Он не морщится, нет и намека на

неуместность. Он тоже в последнее время находился на улице. Его кожа теплого оттенка загара.

– Тебе не обязательно давать мне перчатки, – он отталкивает их в сторону.

– Кажется, была еще пара в гараже.

Себастиан соглашается, и я спрыгиваю вниз, пользуясь секундой, чтобы вдохнуть, пока

медленно иду к гаражу и обратно к яхте. Если я прислушаюсь к совету мамы, то это будет