Свежий воздух в нашем распоряжении, и мы карабкаемся по скользкому горному склону,
пока дома в долине не становятся крошечными пятнами, и у нас у обоих сбивается дыхание.
Только когда мы останавливаемся, я понимаю, как мы оба усиленно выкладывались на тропе,
изгоняя некоторых своих демонов.
Может, одних и тех же.
Мое сердце бешено колотится. Мы определенно движемся к большой букве «Р» Разговор –
хотя с другой стороны, почему просто не отложить домашнюю работу в сторону и включить
Xbox? – и возможность того, где он может состояться, вызывает во мне немного безумные
чувства.
Это никуда не приведет, Таннер. Никуда.
Себастиан садится на валун, наклоняется, чтобы устроить свои руки на бедрах и переводит
дыхание.
Я наблюдаю за тем, как поднимается и опадает его спина через куртку, с крепкими
мускулами – но с прямой спиной, его уникальной позой – с совершенно пошлыми мыслями в моей
голове. Мои руки повсюду на нем, его руки повсюду на мне.
Я хочу его.
Коротко рыкнув, я отвожу взгляд и смотрю на монумент УБЯ11 вдалеке, и честно говоря,
это последнее, что я хочу видеть. Он сделан из бетона, и по моему мнению кажется полным
убожеством, но его почитают в городе и на территории университета.
– Тебе не нравится «Y»?
Я оглядываюсь на него.
– Нет, нормально.
Он смеется – над моей интонацией, я думаю.
– Существует мормонская легенда, что коренные американцы, жившие здесь много лет
назад, рассказали церковным поселенцам, что ангелы им сказали, будто любой кто сюда переедет,
будет благословлен и богат.
– Интересно, что коренные американцы больше не живут здесь из– за тех поселенцев.
Он наклоняется вперед, перехватывая мой взгляд.
– Ты кажется, действительно, расстроился.
– Я расстроился.
– Из– за моей миссии?
– Определенно не из– за «Y».
Он отшатывается, брови опускаются вниз.
11 Большая буква «Y» «смотрит» с горы на Университет Бригама Янга. По легенде хотели выложить все
сокращение целиком «BYU», но энтузиазма хватило только на одну букву (прим. пер.)
– В смысле, разве ты не знал, чем большинство из нас занимается?
– Да, но, кажется, я думал…
Я поднимаю взгляд в небо и давлюсь смехом. Я такой кретин.
Был ли тот момент, когда я мог остановить этот поезд чувств, несущийся в мой кровоток?
– Таннер, я уеду всего на два года.
Мой смех настолько сухой, что он даже неприятен.
– Всего, – качаю головой, опуская взгляд на землю к своим ногам. – Ну, в таком случае, я
точно больше не расстроен.
Мы замолкаем, и как будто кусок льда бросают между нами. Я – невероятный придурок. Я
так по– детски себя сейчас веду. Я продолжаю создавать бесконечно неловкие ситуации.
– Ты можешь, по крайней мере, звонить мне, когда уедешь? – спрашиваю я. Мне плевать
уже насколько это безумно звучит.
Себастиан качает головой.
– Электронная почта…сообщения?
– Я могу писать своей семье, – уточняет он. – Я могу выйти в Facebook, но…только ради
связанных с церковью вещей.
Я чувствую, когда он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, и ветер бьет мне в лицо
так сильно, что даже больно, но так же кажется, будто небо пытается привести меня хоть немного
в чувства.
Очнись, Таннер. Очнись, твою мать.
– Таннер, я не… – он растирает ладонью свое лицо и качает головой.
Когда он не заканчивает свою мысль, я давлю.
– Ты не что?
– Я не понимаю, почему ты расстроился.
Он смотрит исключительно на меня, брови низко сведены. Но это не от смятения, по
крайней мере, я так не думаю. То есть, я знаю, что он знает. Он хочет, чтобы я просто произнес
это? Он хочет, чтобы я произнес это, чтобы иметь возможность объяснить мягко, почему наши
отношения невозможны? Или он хочет, чтобы я признался, что чувствую, чтобы он мог…?
Мне вообще– то плевать почему. Эти слова – тяжеленая глыба в моих мыслях, в каждой
зарождающейся мысли, и если я просто не дам этому вырваться, то оно размажет и сломает все
нежное внутри меня.
– Ты мне нравишься, – произношу я.
Но когда я оглядываюсь, то вижу, что этих слов не достаточно; они не стирают выражение
на его лице.
– И я понимаю, что твоя церковь не позволяет такого рода чувства.
Он ждет, по– прежнему замерев, как будто задерживает дыхание.
– Не позволяет парням испытывать подобные чувства…к другим парням.
Он едва слышно выдыхает.
– Нет.
– Но я не мормон, – произношу я, едва ли громче, чем он. – В моей семье это не считается
плохим. И я не знаю, что делать с этими чувствами или как остановить их в отношении тебя.
Я был прав. Это совсем не удивляет его. Его лицо светлеет, но ненадолго, прежде чем
затуманиться по другому поводу. Каждая черта напрягается. Интересно, может, он сожалеет, что я
вообще что– то сказал, или хочет, чтобы я просто притворился, что он мой новый, любимый друг,
и я буду скучать по платоническим встречам и копошению с этой дурацкой книгой следующие два
года.
– Я… – начинает он, а затем выдыхает контролируемым потоком, как будто каждая
молекула воздуха несет в себе что– то.
– Ты не обязан что– то говорить, – сообщаю ему. Мое сердце бешено несется. Оно бьется
удар, за ударом, за ударом внутри меня. Глупо, глупо, глупо. – Я просто хотел объяснить, почему
расстроился. И, – добавляю я, желая, чтобы разверзлась земля под ногами и поглотила меня. –
Еще моя книга в основном о том, каково это влюбляться в тебя.
Я слежу за его горлом, как он густо сглатывает.
– Думаю, я знал.
– Я тоже так думал.
Его дыхание становится таким быстрым и тяжелым. Его щеки – розовые.
– Тебе всегда…нравились мальчики?
– Мне всегда нравились все, – говорю я. – Я, на самом деле, би. Здесь дело в личности, а
не в половом признаке, полагаю.
Себастиан кивает, а затем не останавливается. Он просто кивает, и кивает, и кивает,
уставившись в свои руки между коленей.
– Тогда почему ты просто не стал встречаться с девушкой? – спрашивает он тихо. – Если
они тебя привлекают? Не было бы это намного проще?
– Это не то в чем приходится выбирать.
Это намного хуже, чем я мог представить. Это даже тяжелее, чем говорил мне отец. В том
смысле, что когда я открылся, я мог сказать, что он волновался о том, как мир может обращаться
со мной и с какими рода препятствиями я мог столкнуться, в которых он не сможет мне помочь. И
я видел, что эта реакция замаскирована под жесткую дисциплину. Он хочет, чтобы меня
принимали и сделает все, что в его силах, чтобы скрыть свои страхи от меня.
Но сейчас…Я настолько ошибался в этом. Я не должен был ничего рассказывать
Себастиану. Как мы вообще сможем остаться друзьями после этого? У меня есть
мелодраматические мысли, что это, как оно есть, приведет к разбитому сердцу. Не будет никакого
разрыва; просто медленная, болезненная трещина, которая образуется прямо посередине.
– Думаю…мне всегда нравились парни, – шепчет он.
Мои глаза взлетают к его лицу.
Он опускает веки, потяжелевшие от слез.
– В смысле, я знаю это.
Боже мой.
– Меня даже не привлекали девочки. Я завидую тебе в этом. Я продолжаю молиться, что
окажусь в таком же положении, – он выдыхает. – Я никогда не произносил этого вслух, – когда
он моргает, слезы соскальзывают по его щекам. Себастиан запрокидывает голову вверх, глядя в
облака и грустно смеется.– Не могу сказать хорошо это или ужасно.
Мои мысли – ураган; моя кровь – река, вышедшая из берегов. Я пытаюсь придумать, что
лучше всего сказать, что бы мне хотелось услышать в такой ситуации. Проблема, в которой он