– Себастиан…
Он качает головой, стирая слезы тыльной стороной ладони.
– Знаешь, мне снятся сны, где я рассказываю им обо всем, о том, что влюбился в мальчика
в восьмом классе, и о парочке парней после этого, и об этом никто не знал. Во снах, я рассказываю
им, что никогда не хотел целовать девушек – ни разу – и не могу пообещать, что хоть когда– то
захочу жениться. А потом я жду в лесу, и никто не приходит. Все поднимаются, направляясь к
своим семьям, но я сижу там с закрытыми глазами и просто жду, – он поднимает глаза к потолку.
– Я испытал такое облегчение, когда отец был на этих выходных там, что практически пообещал
себе, что никогда не сделаю ничего, что могло бы угрожать этому. Но, что если я никогда не
захочу того, что он хочет для меня? Что если я не смогу сделать это?
В горло, будто песка сырого насыпали. Я даже не знаю, что сказать. Вместо этого, я
притягиваю его к себе и прижимаю его лицо к изгибу моей шеи.
– Просто я много думаю об этом в последнее время, – произносит он, его голос
приглушен из– за моей кожи. – И пытаюсь понять, что это значит, но нигде нет на это ответов.
Есть множество статей, написанных для нас, о влюбленности, женитьбе и детях. Даже о потере
ребенка или сомнениях в своей вере. Но ничего об этом, ничего полезного, по крайней мере.
Всюду нечто наподобие: «Однополая любовь – всего лишь технический термин; а не тот, кто ты
есть. Ты можешь быть не в состоянии контролировать свои чувства, но можешь контролировать,
как реагируешь на них», и это такая чушь. Нас учат посвящать свои жизни Господу, и он укажет
нам путь. А когда я молюсь? Отец Небесный говорит «да», – он трет глаза основанием своих
ладоней. – Он говорит, что гордится мной и любит меня. Когда я целую тебя, это кажется
правильным, даже несмотря на то, что все, что я читал, говорит об обратном. И это сводит меня с
ума.
Он поворачивается, и я целую его в висок, стараясь не сорваться вместе с ним прямо
сейчас. Не удивительно, что он «нет… такой» – ярлык, который заберет у него все, что он имеет.
Я хочу быть сильным. Мне намного проще. У меня так много поддержки. Больно видеть, что у
него ничего из этого нет.
– Детка, мне так жаль, – шепчу я.
– Мы должны молиться и слушать – поэтому я так и делаю. Но потом, когда я
поворачиваюсь к другим, это похоже…. – он качает головой. – Такое ощущение, что я пробираюсь
сквозь темноту и понимаю, что впереди безопасно, но никто не идет за мной вслед.
***
Я все еще потрясен, когда еду к дому Себастиана несколько дней спустя.
После признания, он встал и воспользовался ванной, а когда вернулся обратно и сел рядом
со мной, он улыбался, как будто ничего вообще не произошло. Я никогда не встречал раньше
никого, кто был бы так хорош в смене масок и задвигании свои чувства в сторону, чтобы
разобраться с ними позже. Не уверен, это самое впечатляющее, что я и видел в жизни, или самое
угнетающее.
Мы держались за руки и смотрели телевизор, но когда его телефон снова ожил, он сказал,
что ему нужно возвращаться домой. Он поцеловал меня у двери и оглядывался через плечо, пока
шел по подъездной дорожке, и написал мне на электронку тем же вечером, что все в порядке.
Себастиан действительно хорош в его «все в порядке».
Церковь сменила некоторые из своих формулировок в последнее время, и как говорил
Себастиан, это подчеркивает принятие и доброжелательность – постоянную доброжелательность –
к тем, кто борется со своей ориентацией. Но это совсем не меняет их позицию; это способ
противостоят аргументам, что церковь не приемлет ЛГБТ– сообщество. Я прочитал, что только
недавно начали высказываться против конверсионной терапии, говорят, что смена влечения не
должна ожидаться или требоваться от родителей или глав. Так что Себастиан технически мог
сказать, что он гей и не будет вынужден покинуть церковь, но он не сможет быть со мной.
Отношения с парнем означали бы, что он ведет активный гомосексуальный «образ жизни», а это
то же самое, что пойти против правил.
Короче говоря, ничего не изменилось.
Я остановил машину и выпрыгнул из нее. Мама Себастиана разгружает продукты, и даже
не смотря на то, что я правда хочу спросить ее, кто, черт возьми, выбирает религию, которая
исключает людей, которых они любят, я бегу по подъездной дорожке, чтобы вместо этого помочь
ей.
– О Господи, Таннер. Ты такой милый. Спасибо, – говорит она, потянувшись за своей
сумочкой.
Я иду следом за ней в дом, складываю пакеты на столешницу и ухожу за остальным. Я
нигде не вижу Себастиана, но Фейт в гостиной, растянулась на ковре и рисует.
– Привет, Таннер, – здоровается она, сверкая беззубой улыбкой.
– Привет, Фейт, – я опускаю взгляд на ее рисунок и понимаю, что это своего рода
раскраска про «Десять заповедей». У этих людей есть что– то не связанное с церковью? Она
наполовину раскрасила текущую страницу, на которой Иисус с голубыми волосам стоит на горе,
обращаясь к радужной толпе. Мне начинает нравиться этот ребенок. – Классная картинка, – я
показываю на верблюда, украшенного крыльями.– Очень креативно.
– Я потом приклею немного блесток, но мне можно клеить только на кухне. Ты ищешь
моего брата?
– Да, – отвечаю я. – Он поможет мне с книгой.
Это не так, но остается превосходным алиби.
Миссис Бразер заходит в гостиную и улыбается нам обоим.
– Вау, – обращается она к Фейт. – Голубые волосы?
– У Иисуса могут быть голубые волосы, – она демонстративно трет карандашом по
бумаге, и я хочу ее попросить, чтобы она помнила об этом, помнила о том, во что верит и не
позволяла ничьим правилам изменить это.
– Да, думаю, у него определенно могут быть такие, – миссис Бразер поворачивается ко
мне. – Таннер, милый, думаю Себастиан внизу, в своей комнате.
– Спасибо, – благодарю ее. – Классный рисунок, Фейт.
– Знаю, – отвечает она, улыбаясь мне в ответ.
– Таннер на столе есть немного печенья, – миссис Бразер выпрямляется и указывает на
кухню. – Можешь прихватить его с собой? Он над чем– то работает и почти без перерывов.
Конечно, миссис Бразер, я, несомненно, могу отнести печенье в комнату вашего
сексуального сына. С удовольствием.
– Конечно, – забираю свои вещи и иду вслед за ней на кухню.
– Я скоро повезу Фейт на танцы, так что если что– то захотите, приготовьте сами.
Тарелка с шестью печеньями с шоколадной крошкой стоит на гранитной столешнице. Я
только собираюсь отправиться к лестнице, когда что– то на улице привлекает мое внимание,
вспышка голубого у качелей. На Себастиане сегодня голубая футболка. Она растягивается на
четко определенной ширине его груди и выделяет бицепсы. Я едва могу уделить внимание чему–
то еще. Интересно, одевается ли он каждое утро, чтобы помучить меня.
Стеклянная дверь бесшумно скользит по направляющей, и я выхожу во внутренний
дворик. Я вижу его отсюда, с опущенной головой, он сидит на одной из качелей, подчеркивая
длинный ряд строчек желтым маркером в своей книге.
Я пересекаю траву, и он поднимает глаза, когда замечает меня.
– Привет, – здоровается он, опуская взгляд на тарелку в моих руках. – Ты принес мне
печенье?
– Технически, это печенье твоей мамы. Она просто отдала его мне.
– Ты ей нравишься, – говорит он, подтягивая ноги по траве. – Всем им. Я знаю это.
Я смеюсь.
– Понятия не имею почему.
– Да ладно тебе, ты всем нравишься. Девочкам, мальчикам, учителям, родителям. Моя