хорьков. Ее телефон спокойно лежит на журнальном столике. Экран мигает от уведомлений. Могу
поспорить, что все они от меня.
Я был в этом доме тысячи раз, ужинал здесь, делал уроки, просмотрел бесчисленное
количество фильмов вот на этом вот диване, но я никогда так не стоял здесь, с горой неловкости
между мной и Отэм. И я не знаю, как ее снять.
Я смотрю, как она уходит к дивану, сбрасывает большую часть одеял на пол, прежде чем
махнуть мне. Мы едва разговаривали здесь. Мы смотрим в тишине фильмы, едим на кухне, но
всегда – пока были лучшими друзьями – наши разговоры проходили в ее спальне.
Я не уверен, что кто– то из нас готов подняться туда.
Мой желудок скручивает в узлы. Какой был смысл сидеть в школе, приводить в порядок
мысли все утро, если сейчас я не могу придумать ни слова?
Я смотрю на нее и пытаюсь сосредоточиться. Когда я приехал прошлой ночью, она была в
черно– розовой пижаме. Вспышка цвета мелькает в моей голове, вдогонку с вопросом: Она
переоделась? Или сразу же залезла в душ?
Пыталась ли она смыть все то, что произошло так же быстро, как и я?
Сейчас она в спортивных штанах и в футболке Университета Юты, которую мы покупали
на игру прошлым летом. Они играли с УБЯ, и мы так сильно хотели чтобы университет Юты их
выиграл, что рыскали по земле в поисках счастливых центов и загадывали желание у фонтана.
Такое ощущение, что это было сотни лет назад от того места, где мы сейчас находимся. Ее волосы
собраны в простую косу на боку. Она, похоже, влажная. Почему я испытываю облегчение от того,
что она помылась? Но мои мысли уходят по другой касательной: я помню, как ощущались волосы
Себастиана напротив моего лица, когда он целовал дорожку от моей челюсти к груди, но я не
помню, были ли волосы Отэм собраны или распущены, и чувствовал ли я их вообще.
Это, похоже, вытягивает мою вину на поверхность, и вырываются слова.
– Когда я приехал, я не собирался… – я смахиваю слезу и пытаюсь сначала. – Я не
собирался….делать то, что произошло. Мне было больно, и я нетрезво мыслил, и я не хотел
воспользоваться тобой и…
Отэм поднимает руку, чтобы остановить меня.
– Стой. До того, как ты начнешь разыгрывать благородство, я скажу.
Я киваю. Мне так трудно дышать, как будто пробежал только что десять миль досюда.
– Окей.
– Когда я проснулась сегодня утром, я подумала, что это был сон, – произносит она,
уставившись взглядом на свои колени, пальцы перебирают завязки с ее пояса. – Я подумала, что
мне приснилось, как ты приехал, и мы сделали то, что сделали, – она смеется и поднимает на меня
взгляд. – Мне снилось такое раньше.
Я не знаю, что сказать. Не то, чтобы это удивило меня, но увлеченность мной Отэм всегда
была каким– то абстрактным понятием, ничем фундаментальным, ничем прочным, что могло бы
продлиться дольше.
– О.
Что, наверняка, не очень подходящий ответ.
Она тянется и накручивает кончик косы вокруг пальца, пока не белеет кожа.
– Я знаю, ты станешь говорить, будто воспользовался мной, и думаю…в ком– то смысле
да. Но не ты один. Я не солгу, когда скажу, что все связанное с Себастианом было очень тяжело
для меня, Тан. По нескольким причинам. Я думаю, часть тебя всегда знала некоторые из них.
Знала почему.
Отэм смотрит на меня, ожидая подтверждения, и у меня возникает то тошнотворное,
скользкое чувство в груди.
– Думаю, именно поэтому все так ужасно, – отвечаю я. – Из– за этой ясности в
использовании ситуации.
– Да, ладно…– она качает головой. – Но все не так просто. Наши отношения так сильно
изменились за прошедшие несколько месяцев, и я думаю, что все равно пыталась понять это.
Понять тебя.
– В смысле?
– Когда ты рассказал мне, что ты би – и господи, это делает меня просто ужасным
человеком, но с тех пор между нами буквально не было больше секретов, и мне нужно было
понять. Да? – я киваю, и она притягивает свои ноги к груди, устраивая подбородок на своих
коленях. – Думаю, я не поверила тебе сначала. Был момент, когда я подумала, классно, теперь мне
придется волноваться и о девочках и о мальчиках? А потом еще одна – может, я стану той, кто
изменит твое мнение.
– О, – снова произнес я, не зная, что еще ответить. Она, понятное дело, не первый
человек, кто считает, что бисексуальность – это выбор, а не то, какой ты, поэтому мне будет
трудно обвинять ее в этом. Особенно сейчас.
– Ты был такой расстроенный и просто…я знаю тебя. Я знаю твою реакцию, когда тебе
больно. Ты погружаешься в меня, в безопасное пространство своей лучшей подруги, и прошлой
ночью… – она прикусывает губу, пожевывая ее, пока думает. – Я притянула тебя к себе.
Возможно, я тоже воспользовалась ситуацией.
– Отти, нет…
– Когда ты сказал, что Себастиан не любит тебя, в моей груди как будто сгорел какой– то
предохранитель, – слезы наполняют ее глаза, и она качает головой, пытаясь сморгнуть их. – Я так
разозлилась на него. А потом стало еще хуже, как ты мог позволить ему причинить тебе боль? Это
же было так очевидно.
Я не знаю почему – честно, не знаю – но от этого мне смешно. Мой первый искренний
смех такое ощущение, что за несколько дней.
Она тянется ко мне, притягивая мою голову себе на плечо.
– Иди сюда, идиот.
Я прислоняюсь к ней, и от запаха ее шампуня и ощущения ее руки на моей шее, пленка
размытых образов проносится передо мной и срывается тихий всхлип.
– Отэм, мне так жаль.
– Мне тоже, – шепчет она. – Я заставила тебя изменить.
– Мы расстались.
– Должен пройти траурный период.
– Я хочу любить тебя так же, – признаюсь я.
Она позволяет словам просто так повиснуть между нами, а я продолжаю ждать, что они
уплотнятся, станут роковыми, но ничего не происходит.
– Скоро это все будет в нашем зеркале заднего вида, – она целует меня в висок. Так
говорила ее мама, наверное, тысячи раз. Прямо сейчас Отти похожа на девушку, которая постигает
мудрость, и от этого я сжимаю ее еще крепче.
– Ты в порядке?
Я чувствую, как она пожимает плечами.
– Больно.
– Больно, – повторяю я медленно, пытаясь догнать.
А потом она смеется, смущенно, и тормоза резко оставляют длинный черный шрам в моей
голове.
Как.
Как я мог забыть?
Как это вообще не всплыло в моей голове хоть в одну из долбанных секунд?
От ощущения, как сминает мою грудь, я заваливаюсь вперед.
– Отти. Твою мать.
Она отталкивается, пытаясь перехватить мое лицо своими руками.
– Тан…
– Боже мой, – я сгибаюсь, сжимая голову между своих коленей, чтобы не отключится. –
Ты была девственницей. Я знал это. Я знал и…
– Нет, нет, все в п…
Я издаю какой– то омерзительный стон, желая – в большей степени – сдохнуть на этом
диване, но Отти ударяет меня по руке, вздергивая вверх.
– Хватит уже.
– Я – дьявол.
– Прекрати, – она, кажется, бесится впервые за прошедшее время. – Нам было больно.
Мы были расстроены. Я была дома, делала уроки, читала. Я была в своем уме. Я не была пьяна. Я
знала, что происходит. Я хотела этого.
Я закрываю глаза. Вернись, статуя Таннера. Слушай, что она говорит и больше ничего.
– Хорошо? – спрашивает она и трясет меня. – Прояви немного снисхождения ко мне и к
себе. Ты был очень мил со мной, и мы предохранялись. Вот что важно.
Я качаю головой. Я помню только крошечные кадры. Большая часть которых странное,
эмоциональное нечто.
– Я хотела, чтобы это был ты, – говорит она. – Ты мой лучший друг, и в каком– то