извращенном смысле, это значило, что это будешь ты. Даже если ты сделал это, пытаясь
отключить голову на полчаса…– я прямо фыркаю на это, определенно это было не полчаса, и она
снова меня бьет, но я вижу, что она улыбается. – Я – единственная, с кем ты совершил эту
ошибку. Этот человек я.
– Правда?
– Правда, – отвечает она. Ее взгляд становится ярким сиянием уязвимости, и мне хочется
врезать себе по лицу. – Пожалуйста, не говори, что ты сожалеешь. Это будет ужасно.
– Я хочу, – начинаю я, желая быть честным. – Я не знаю, что сказать на это. Нравится ли
мне в каком– то роде, что я твой первый? Да, – она улыбается. – Но это дерьмово, Отти. Это
должен был быть…
Она приподнимает бровь, скептично выжидая.
– Да, не Эрик, – признаю я. – Я не знаю. Кто– то, кто будет любить тебя так же. Кто не
будет спешить и все такое.
– Кто не будет спешить и все такое, – повторяет она. – Честное слово, ты такой милый,
что я даже понятия не имею, почему Себастиан порвал с тобой.
Я хохочу на это, что кажется убивает сразу же тишину.
– Так значит у нас все нормально? – спрашиваю я, спустя минуту или около.
– У меня – да, – Отти пробегается пальцами по моим волосам. – Ты разговаривал с ним?
Я снова стону. Это как вернуться к двери из дерьма. Я прошел через холл Ужасное
Поведение Лучшего Друга и вошел в комнату Разбитое Сердце и Религиозное Ханжество.
– Он приходил сегодня, чтобы извинится.
– Так вы снова вместе? – я люблю ее за росток надежды в ее голосе.
– Нет.
Она издает небольшой сочувствующий звук, что напоминает мне, как легко все прошло
вчера.
Я думаю, мы оба осознали это одновременно. Отэм убирает руки, пропихивая их между
своих колен. Я смещаюсь, чтобы сесть прямо.
– Я думаю, что он просто хотел признать, что повел себя дерьмово. И как бы я не хотел
его ненавидеть, я не думаю, что он намеренно причинил мне боль.
– Мне кажется, он не думал, что все так далеко зайдет, – говорит она.
Я поднимаю подбородок, чтобы посмотреть на нее.
– В каком смысле?
– Я думаю, что сначала он был просто заинтригован. Иногда ты можешь быть таким
очаровательным, каким себя считаешь. Я думаю, он увидел в тебе способ принять какое– то
решение, а потом произошло обратное.
– Господи, это угнетает.
– Ужасно, что я испытываю какого– то рода жалость к нему? – спрашивает она. – Я хочу
сказать, что понимаю то болезненное ощущение, будто ничего больше не будет нормальным, но
это не так. Однажды. Ты проснешься, и боли будет немного меньше, пока какой– то парень или
девушка не улыбнется тебе, и ты снова станешь вести себя, как идиот.
Это звучит очень правдоподобно.
– Вся моя книга о нем, – рассказываю я. – Он собирался помочь мне с редактурой,
вырезать себя из нее, заменить на кого– то другого. Я так и не отправил ее ему. Теперь все усилия
насмарку, и честно я не знаю, что мне теперь делать.
Глава 19.
Я быстро уясняю, что даже если кажется, будто все нормально, после того разговора с
Отти, еще не означает, что это правда.
Что бы там ни было нормальным – больше не так.
Отэм возвращается обратно в школу в среду, но то условное общение, которое
образовалось между нами, кажется, только отдаляло нас. Мы выбираемся из моей машины, и она
пытается пошутить, показывая на мою расстегнутую ширинку. Мы оба превращаемся в неловких
роботов, когда я тянусь к молнии, застегивая ее. Я забрасываю на нее свою руку, пока мы идем по
коридору, и она напрягается прежде, чем прислонится ко мне, и это настолько вымучено, что мне
хочется смеяться. Один взгляд на ее лицо – взволнованное, с надеждой и желанием все исправить
– и я пытаюсь притянуть ее в медвежьи объятия, но мы врезаемся в пару учеников, бегущих по
коридору. Наше возвращение к непринужденному физическому контакту займет некоторое время.
Интересно – это из– за того, что после хаотичных, взаимных извинений, реальность,
наконец– то, доходит до нас – мы переспали. Есть такие вещи, которые мы обычно анализировали
вместе. И если бы это был кто– то другой, то я мог бы пожаловаться Отти о том, как все
изменилось, но вы же видите очевидную проблему.
Я так же не обсуждаю это с мамой и папой, потому что не важно, как бы сильно они меня
не любили, новость, что я сделал нечто подобное, может изменить то, каким они видят меня. Я
знаю, что так и будет. Все, что они знают, что мы с Себастианом расстались, и я в плачевном
состоянии.
Мамины наклейки на бампер набирают полную силу. За прошедшие три дня я получил в
наволочку своей подушки послания, якобы, от Моргана Фримена, Эллен Дедженерес и Теннесси
Уильямса. И сколько бы я не дразнил ее этим, я не могу отрицать, что они помогают. Я протяжно
выдыхаю, когда вхожу в дом. Я никогда не стеснялся ее объятий. Мне не нужно постоянно
говорить об этом вслух, чтобы дать понять, что я испытываю.
Часы отсчитывают время до выпускного, что одновременно радует и страшит – не могу
дождаться, когда уже уберусь отсюда подальше, но выпускной сигнализирует о сдаче книги, и
моей единственной стратегией прямо сейчас – предложить Фуджите первые двадцать страниц,
сказать, что остальное слишком личное, чтобы делиться этим, и надеяться, что он поймет.
И еще плюсуется к колонке «страшит», что мы с Отти сглупили и не подали документы в
один и тот же университет. Так что когда я получаю письма о приеме в Калифорнийский
университет, Вашингтонский университет, Университет Тафтса и Тулейнский университет, Отэм
принимают в Университет Юты, Йель, Райса, Северо– Западный университет и Орегонский
университет. Она пойдет в Йель. А я – в Калифорнийский.
Я повторяю это снова и снова.
Отэм пойдет в Йель, А я – в Калифорнийский.
Мы просто не могли разъехаться еще дальше. Осталось несколько месяцев, а я уже
страшусь боли от этого расставания. Это вырежет полую яму внутри меня, как будто я потеряю
больше, чем просто географический якорь. Я потеряю целую эпоху. Глупо ли это? Возможно. Все,
похоже, ныряют с головой в окончание школы. А потом наши родители слушают нас и смеются,
как будто мы все еще маленькие и ничего не знаем.
Что, скорее всего, правда. Хотя, я кое– что знаю.
Я знаю, что мои чувства к Себастиану, похоже, не тускнеют за прошедшие две недели. Я
понимаю, что книга, которую я пишу, кажется врагом, рутинной работой. В ней нет сердца, и нет
финала. Теперь я понимаю, то, что я считал легким – написать книгу – действительно было легко.
Обоснованно говоря. Любой может ее начать. Закончить – вот невозможное.
Отэм предлагает заменить все имена и места, но я убеждаю ее, что это не сработало в
первый раз. Таненр подтверждает это. Она быстро предлагает мне переписать ее, или она сама
перепишет, или мы можем вместе. Она считает, что существуют миллионы способов, как я могу
проработать книгу, не выдав Себастиана. Я в этом не уверен.
Оглядываясь назад, эта книга настолько простая, что даже немного неловко. Это просто
история одного парня, глупая автобиография о влюбленности. Любовь терпит неудачу по
миллионам причин – расстояние, измена, гордость, религия, деньги, болезнь. Чем эта история
достойней?
Такое чувство, что достойней. Она кажется важной. Жизнь в этом городе – удушающая по
различным причинам.
Но если дерево падает в лесу, возможно, оно не издает звука.
И если парень влюбляется в «закрытого» сына епископа, возможно, тут нет никакой