хотел во всех повторяющихся фантазиях. Но внутри очень много рубцов, и я не уверен, как и
смогу ли начисто избавиться от них рядом с ним, внимательно наблюдающим за мной. Мне нужно
как минимум полчаса на то, чтобы разобраться, как реагировать на то, что он сказал, что немного
важнее, чем потянуть его на себя и уложить поверх на лужайке.
– Мне нужно минуту, чтобы осмыслить все, – произношу я. – Расскажи, что произошло.
Он кивает с горящими щеками.
– Ладно, значит, помнишь того парня, Бретта, которого обсуждали мои родители? –
спрашивает он. – Когда мы подслушивали их?
Тот парень, который вышел за своего парня, и мать Себастиана больше беспокоило
состояние его родителей.
– Ага. Помню.
– Он со своим парнем переехали из Калифорнии в Солт– Лейк– Сити. Кажется, там
разыгралась какая– то драма в приходе насчет этого, – Себастиан переворачивает наши руки,
проводя по моим сухожилиям своим указательным пальцем. – Так ничего?
– Думаю, нет, – смеюсь я, потому что голос дает петуха, но я даже не думаю смущаться
из– за этого.
– Ну, он вернулся обратно, и мои родители обсуждали это за ужином. Мои бабушка с
дедом тоже были там, – он смеется и смотрит поверх меня. – Я выбрал неудачное время для
подобного, знаю, но это в каком– то роде был…камин– аут.
– Если можно так сказать.
Он снова смеется.
– Итак, ужин, они обсуждали Бретта и Джоши, а я просто отложил приборы на стол и в
упор спросил их, что бы случилось, если бы один из нас оказался геем.
– Так и спросил?
– Ага, – он кивает и продолжает кивать так, будто едва верит в это. – Мне было плохо
последние несколько недель. Я не знаю, мог ли вернуться к мысли, что все само рассосется. Я
перепробовал все гипотезы на себе, как например, что если ты уедешь отсюда, перестанут ли меня
привлекать парни? Смогу ли я однажды жениться на ком– то таком, как Манда? Но, правда в том,
что я не смогу. Все мои чувства правильные только с тобой. Частично потому что ты – это ты, и
частично потому…
Я тычу себе в грудь.
– Парень.
Себастиан улыбается по– настоящему.
– Да, – он замолкает, и я знаю, что последует дальше даже до того, как он произнесет это,
и солнце будто выбирает именно этот момент, чтобы пробиться сквозь густые ветви. – Я
стопроцентный гей.
Из меня вырывается радостный смех.
Я закидываю руки на его шею и заваливаю.
Он смеется подо мной, позволяя мне зацеловать всю его шею и лицо.
– Я хочу сказать наименее снисходительным образом их возможных: я так горжусь тем,
что слышу это от тебя.
– Я тренировался, – признается он. – Я повторял это в подушку. Потом шептал, пока
ездил на велосипеде. Я повторял это каждый день после того, как мы расстались. Для меня это
больше не странно.
– Потому что так и есть, – я даю ему подняться и вспоминаю, что он посреди своего
рассказа. – Ладно, так значит, ты спросил их гипотетически…
– Мама сразу замолчала, – продолжает он, и обе наши улыбки спадают, потому что это
больше не глупая, веселая борьба. – Папа и дед переглянулись, как будто «ох, ну приехали». Дед
сосредоточился на резке своего стейка на очень– очень– крошечные кусочки. Лиззи встала,
забрала Аарона и Фейт и вывела их из столовой, – он с болью смотрит на меня. – Лиззи, мой
самый близкий друг, захотела избавить их от разговора. Как будто, никто не был удивлен этому.
Вот что, я думаю, ощущаешь при разбитом сердце. Я издаю какой– то искаженный,
сочувствующий звук.
– И наконец, отец сказал, «Ты говоришь о поведении или влечении, Себастиан?» А он
никогда не использовал мое полное имя, – он сглатывает, с усилием. – Я ответил ему, «И то и
другое. Оба». И он фактически сказал, что наша семья верит, что священный акт продолжения
рода может быть разделен только между мужчиной и его женой, а все остальное подрывает
основы нашей веры.
– То есть, фактически, что ты ожидал, – осторожно произношу я. Я хочу сказать, что это
свидетельство того, как все запутанно, исходя из услышанного мной, и я думаю, что «могло бы
быть и хуже!» – Как ты думаешь они, по крайней мере, открыты для разговора?
– Это было неделю назад, – шепчет он. Когда он поднимает глаза на меня со слезами в
них, он добавляет. – Никто не разговаривал со мной с тех пор.
***
Неделю.
Неделю!
Я даже понять не могу, как можно не разговаривать с родителями неделю. Даже когда они
в командировках, они звонят и проверяют нас каждый вечер, требуя детального отчета о делах,
что выходит далеко за пределы их обычной, рассеянной «домашней» проверки. А Себастиан
живет в доме с семьей, которая ходит вокруг него, как будто он призрак.
Я не знаю, когда именно мы меняем положение, но это происходит вскоре после его
признания. Я ничего не могу сказать, чтобы все казалось менее ужасным. Я пытаюсь, но
проваливаюсь, и по сути просто сосредотачиваюсь на том, чтобы уложить его на спину рядом со
собой, глядя вверх на дерево, и пересказать ему все самые дурацкие сплетни, которые передавала
мне Отэм.
Оох. Отэм. Мне нужно и к этому как– то прийти.
Но не сейчас. Прямо сейчас мы лежим и держимся за руки. Наши ладони становятся
липкими и скользкими, но он не отпускает мою руку, как и я.
– Чем ты занимался?
– Хандрил, – отвечаю я. – Учился. Но в большей степени хандрил.
– И я, – он поднимает вторую свою руку и чешет свою челюсть. Она покрыта
однодневной щетиной, и мне нравится это. – Ну, и еще в церковь ходил. Я практически жил там.
– Что ты собираешься делать?
– Не знаю, – он перекатывает голову, чтобы посмотреть на меня. – Через три недели я
уезжаю в тур по книге. Честно, не думаю, что родители будут продолжать в том же духе, когда
выйдет книга. Я знаю, что они гордятся. Они захотят поделиться своей гордостью со всеми.
Я совсем забыл о книге. Как будто тур просто в каком– то роде перетек в его миссию и
перестал иметь какие– то закономерные цели. Я – тряпка.
– И они не захотят, чтобы кто– то увидел их скотское поведение.
Он ничего не отвечает на это, но это и не означает, что он не согласен.
– Прости, – произношу я. – Я не хочу порочить твоих родители, потому что понимаю, как
вы все супер близки. Я просто в бешенстве.
– Как и я, – он ерзает, укладываясь головой на мое плечо. Следующие десять слов
выходят настолько слабыми, как будто они проносились в его голове так много раз, что
истончились, затерлись. – Никогда бы не подумал, что буду чувствовать себя таким никчемным.
Это как ножом в живот, и я моментально хочу, чтобы он нахрен убрался из Прово. Я
надеюсь, что его книга разойдется миллионами копий за неделю, и все будут с ума сходить от
того, какой он классный. Я надеюсь, что его эго возрастет до громадных размеров, и он станет
несносным – ничем не похожим на этот его дрожащий голос, снова произносящий эти слова.
Я притягиваю его к себе, и он перекатывается на бок, выпуская придушенный всхлип в
мою шею.
Так много банальностей скапливается на кончике моего языка, но они все будут
ужасными.
Ты удивительный.
Не позволяй никому вызывать в тебе чувство никчемности.
Я в жизни не знал никого похожего на тебя.
И все в таком духе.
Но нас обоих воспитывали больше волноваться о том, что наши семьи подумают о нас – их
уважение – наше все. И в довершении всего, на Себастиана надвигается осуждение церкви,