находит, что ищет: таннбаннспасибомужик.

Смех вырывается из него.

Аккаунт Таннера не заблокирован, и Себастиан нажимает большим пальцем на

фотографию его профиля, увеличивая ее. Это ужасная идея. Он понимает это. Но когда появляется

лицо Таннера, его сердце, такое ощущение, будто затопляет теплой водой, отталкивая все

остальное в сторону. На фотографии Таннер держит огромный розовый цветок. Он закрывает

половину его лица, но его ресницы кажутся в три раза длиннее. Его глаза светятся, волосы

лохматее, чем было в последний раз, когда он видел его, рот изогнут в необычайно радостную

улыбку.

Instagram Таннера еще более увлекательный, чем ожидал Себастиан: фотография его на

заднем сидении его машины, притворяющимся, будто душит своего отца сзади. Фотография

Хейли,

крепко

спящей

рядом

с

ним

с

надписью,

МНЕ

НУЖНО

АЛИБИ#НИКАКИХСОЖАЛЕНИЙ. Фотография гамбургера, каких– то странных, фальшивых

инопланетян, «Камри» Таннера, припаркованной у тротуара здания под названием «Дикстра Хол»,

а затем – Себастиан едва слышно всхлипывает – снимок улыбающегося Таннера, стоящего в

пустой комнате общежития в футболке Калифорнийского университета.

Большой палец Себастиана зависает над иконкой «нравится». Если он коснется ее, Таннер

увидит. Это будет сильно ужасно? Таннер будет знать, что он думал о нем. Возможно, со

временем, они смогут подписаться друг на друга, поддерживать связь, общаться.

Но вот здесь у Себастиана возникнут проблемы. В его голове это никогда не

останавливается на разговорах. Это идет дальше с телефонными звонками, встречами, поцелуями

и бо́льшим. Потому что даже сейчас, пока люди прибывают в его дом – все они там ради него – он

все равно думает о Таннере.

Через несколько недель он прибудет в Священство Мелхиседеково, а затем пройдет через

Храм, и получит свой дар – а он думает о Таннере. Он пытается представить, как облачается в свое

храмовое белье – то, чего он с нетерпением ожидал всю свою жизнь…

И не может дышать.

Он – гей. Он никогда не будет другим. Сегодня все они ждут от Себастиана его

засвидетельствования и речи, как он полон радости, что его призвали распространять слово Божье

там, куда бы Он ни захотел отправить его, а он даже не знает, вписывается ли еще в Божье слово

или нет.

Что он творит?

***

Когда он входит в дом, во рту скапливается слюна – пахнет едой. Появляется его мать, она

сжимает его в объятиях и дает печенье.

Она выглядит такой счастливой, а Себастиан собирается все разрушить.

Он прочищает горло.

– Привет, ребят, – здесь еще не все, но важные лица уже пришли. Пять улыбающихся лиц

повернуты в его сторону. Фейт натягивает свое платье, гордо распрямляясь, когда он смотрит на

нее. Он вспоминает, каково это быть таким маленьким и наблюдать за кем– то, как они

собираются вскрывать свой конверт.

Сердце раскалывается.

– Вы все так прекрасны сегодня.

Его мать встает рядом с обеденным столом. Ее фартук гласит «ОСТАВАЙСЯ

СПОКОЙНОЙ И СЛУЖИ», и все, о чем он может думать, – о маме Таннера и ее радужном

фартуке, который смущает ее сына, и что Себастиан отдал бы все за родителей, которые

принимают его таким, какой он есть, не смотря ни на что.

– Себастиан? – обращается его мама, ступая на шаг ближе. – Милый, ты в порядке?

Он кивает, но ощущает, как нарастает всхлип в горле.

– Мне жаль. Мне так…так сильно жаль. Но, кажется, я должен поговорить с родителями

наедине несколько минут.

Эпилог.

Я недавно шутил с Отэм по телефону: что не знаю, что хуже, Прово или Лос– Анджелес.

Она не поняла, ну, естественно, потому что живет в идеальной стране чудес Коннектикут, носит

свитера с заплатками на локтях и гольфы. (Это правда; не губите фантазию). ЛА – классный, не

поймите меня неправильно. Просто он большой. Мое детство прошло недалеко от Сан–

Франциско, так что я знаю, что такое большие города, но ЛА совершенно другое дело, а

Калифорнийский университет – город внутри города. Вествуд Виладж – такая густая сеть артерий

и артериол в огромной кровеносной системе ЛА, зажатая между Уилшир и Сансет. Потребовалось

три недели, чтобы я перестал чувствовать, будто тону в городском океане.

Мама, папа и Хейли ехали со мной сюда в августе, как я думаю, самой худшей поездкой в

истории. В разные моменты, я уверен, каждый из нас молился о зомби– апокалипсисе, который

истребит наших родственников. В итоге: Хейли плохо в замкнутых пространствах, папа водит, как

слепой дед, и никто из нас не мог согласиться с музыкой.

Дальше: ориентация прошла, как в тумане. Было много тренингов о том, как не стать

насильником или не умереть от алкогольного отравления, что оба, я думаю, отличные темы для

обсуждения. Мы узнали о почетном кодексе – необычном, хорошо– продуманном пожелании в

сравнении с железобетонным, ужасным пожеланием, навязываемым в УБЯ. Три недели спустя, и

кажется я вообще не вспомню, что там было, потому что, ясное дело, никто не слушал.

Я получил комнату в Дикстра– Холл, что, очевидно, не так уж и плохо, потому что его

отремонтировали несколько лет назад. Но учитывая отсутствие моего предыдущего опыта в этом

вопросе, я могу только сказать, что это общага. Две односпальные кровати, отдельные душевые

для мальчиков и девочек, с длинным рядом душевых у одной стены, и длинным рядом туалетов с

другой. Прачечные. Wi– Fi. Моего соседа, Райкера, можно легко назвать самым диким человеком,

которого я встречал. Как будто вселенная говорила: «Ах, ты хочешь покинуть Прово ради чего–

то более живого? Получай», Плохие новости: он постоянно таскается на вечеринки и от него

вечно несет пивом. Хорошие новости: он редко бывает в комнате.

Нам не нужно определяться с профилирующим предметом до второго курса, но я точно

уверен, что пойду на медицинский. Кто знал, да? Здесь замечательные научные программы, и если

я слаб в английском, то он будет разумной нагрузкой на курсе. Посмотрите на меня, на такого

инициативного.

Естественные науки стали очевидным выбором, но я думаю, мы все знаем, что я не далеко

уйду от английского. Во– первых, потому что Отэм очень хорошо натаскала меня, и это будет чуть

ли расточительством, отбросить его в сторону. И во– вторых, писательство что– то открыло во

мне, о существовании чего я не знал. Возможно, что– то, на самом деле, получится с этой книгой.

А может, и нет, и меня снова что– то вдохновит, и я напишу другую. Без разницы. Писательство –

связь – несмотря на то, что слабая – с ним. И я могу сейчас признать, что нуждаюсь в этом.

Он все еще здесь – буквально в каждом шаге, что я делаю. На первой вечеринке, куда я

пошел, я поиграл в командную игру, познакомился с парочкой людей, выпил пива, пофлиртовал

немного, но ушел домой один. Интересно, когда эта постоянная боль уйдет и я, на самом деле,

захочу кого– то еще. Были ситуации, когда я думал, если бы не Себастиан, я, наверное, переспал

бы сегодня. Но я хочу его. Так же безумно, как это кажется, я думаю о том, что эта книга только

для меня – особенно после всего, что было – и можно с уверенностью сказать: я не утратил

надежду. Его реакция на мое появление в том книжном магазине запала мне в душу. И он

нарисовал мне смайлик с горой в книге. Он любит меня. Я знаю, любит.

Или, любил.

И жизнь здесь отличается сильнее, чем только в масштабах города. Не важно, что творится