— А кто открывает эту салумерию? — спросила я.
— Похоже, об этом никто не знает. — Беппи ликовал. — Все окна заклеены газетами, но внутри трудятся рабочие, так что не сегодня завтра магазин откроется.
Через три дня над входной дверью появилась вывеска, на которой огромными ярко-красными буквами было выведено: «Де Маттео, итальянский бакалейщик».
— Этого не может быть, — уверенно заявил Беппи.
— Еще как может, — возразила я и все ему объяснила.
Теперь настала его очередь сторониться людей. Всю следующую неделю он едва вспоминал, что у него есть жена и дочь. Я позволила ему самому сражаться с мрачными мыслями, но, когда однажды он взял выходной и утром не пожелал подниматься с постели, оставив Альдо одного управляться на кухне, я забеспокоилась.
— Что тебе не нравится? Ты же полжизни проводишь в кровати, — заметил Беппи. — Я работаю как каторжный, так почему бы мне не полежать один денек, если мне этого хочется?
Я присела на край постели, но не решилась прикоснуться к мужу.
— Потому что это совсем на тебя не похоже, — сказала я. — Это не в твоих привычках.
— Mannagia… — вполголоса выбранился он и с головой зарылся в одеяло.
— Но, Беппи, как нам теперь быть?
— Как нам быть с кем? — раздраженно осведомился он из-под одеяла.
— С Джанфранко, с кем же еще.
— Просто игнорировать. Не разговаривать с ним. Если случайно с ним встретишься, немедленно отворачиваться.
— Но я не хочу жить здесь, зная, что он за углом.
Беппи рывком отбросил одеяло.
— Мы первые сюда приехали, — сердито заявил он. — Если он задумал спугнуть меня, открыв бакалейную лавку, или уничтожить «Маленькую Италию», у него ничего не выйдет. Мы никуда не уедем, Катерина.
— Ладно. Значит, просто игнорировать… отворачиваться, — пробормотала я, боясь еще больше разозлить Беппи. — Кто знает, может, у него ничего не получится и он уедет отсюда.
Он выпростал из-под одеяла руку и дотронулся до моей руки.
— Всякий раз, когда я вижу его, я вспоминаю, как он поступил с моей сестрой и что пытался сделать с тобой. Это меня убивает. — Казалось, каждое слово причиняло ему боль.
Я придвинулась поближе, и он обнял меня. Так мы и лежали рядом в полумраке комнаты и слушали дыхание друг друга. Сама не знаю почему, но, несмотря на то что произошло такое неприятное событие, мне стало легче.
Вскоре Джанфранко Де Маттео с помпой открыл свою салумерию. Он нанял музыкантов, вывесил праздничные украшения цветов итальянского флага и бесплатно угостил всех желающих ветчиной и сыром. Мы с Беппи держались в стороне, но узнали подробности от тех, кто заходил в «Маленькую Италию». Я сидела на солнышке, сворачивая салфетки, и прислушивалась к разговорам.
— Замечательные сыры: пармиджано, пекорино, дольчелатте, — рассказывал мне Эрнесто. — На железных крюках висят колбасы, прямо как дома. Полки уставлены коробками с пастой, банками с анчоусами, бутылками с оливковым маслом… Там даже пахнет как в Италии.
И меня и Беппи интересовал один и тот же вопрос: где Джанфранко раздобыл деньги на такую авантюру?
— Я думаю, одолжил, — предположил Эрнесто. — Пошел на риск, как и вы, когда открывали это заведение. Кто не рискует, тот не пьет шампанского, верно, Беппи?
Время от времени я проходила мимо бакалейной лавки Де Маттео. У меня появилась привычка заглядывать внутрь, чтобы проверить, много ли у него покупателей. И всякий раз там обязательно кто-нибудь ожидал, пока ему завернут кусок сыра в глянцевитую белую бумагу, или пополнял запасы бальзамического уксуса и оливкового масла. Стоило Джанфранко поднять голову и заметить меня, я тотчас отворачивалась и уходила. Мне так было спокойнее: раз он занят, обслуживая покупателей, значит, не сможет подкараулить меня где-нибудь на дороге.
Вскоре я снова начала помогать Беппи в «Маленькой Италии», беря с собой и малышку. Я старалась не маячить перед посетителями, зато накрывала столы, чистила овощи, писала на доске меню. Это означало, что теперь я могла чаще видеться с мужем, даже если мы оба были заняты.
С каждым днем отношения наши все больше налаживались, и я поняла, что вместо того, чтобы вбить между нами клин, Джанфранко, сам того не желая, укрепил наши чувства. Мы с Беппи долго ломали голову, пытаясь понять, как он нас нашел. Оказалось, все очень просто. Беппи по-прежнему регулярно писал матери. Однажды он попросил меня сфотографировать его на фоне «Маленькой Италии» в обнимку с огромным свиным окороком и отослал ей снимок. Он хотел, чтобы все знали, как хорошо у него идут дела.
Поэтому неудивительно, что его мать рассказывала о нем всем своим соседям и знакомым, гордо демонстрируя фотографию единственного сына, добившегося в Англии таких успехов. Равенно совсем маленький городишко, и вскоре о Беппи узнали все, даже родители Джанфранко.
— Но почему он потащился следом за мной в Лондон? — недоумевал Беппи. — Это какой-то абсурд.
— Почему? По той же причине, по какой проделывал все остальное. Он хочет иметь все то, что имеешь ты.
— Может, он по-прежнему в тебя влюблен, — ревниво добавил Беппи.
— Теперь у него есть жена. Я все время ее вижу. И у них маленький мальчик.
— Надеюсь, ты с ней не разговариваешь?
— Нет… Хотя, на мой взгляд, она милая… И наверняка очень одинокая.
— Но она жена Джанфранко.
— Значит, мне не стоит с ней разговаривать, — согласилась я.
Хотя временами, когда мы случайно сталкивались с ней на улице с колясками, я робко улыбалась ей, и она отвечала мне робкой улыбкой.
Только-только наши дела понемногу пошли на лад, как я опять заметила характерные признаки. Моя талия расплылась, живот округлился, и от запаха жареного чеснока на кухне «Маленькой Италии» меня снова стало тошнить. Нашей дочке еще и годика не исполнилось, а я опять забеременела. Я просто не могла в это поверить.
На этот раз Беппи был более сдержан в выражении восторга. Разумеется, он мечтал еще об одном ребенке, но в то же время ему не хотелось, чтобы его жена превратилась в унылую полусонную амебу.
— На этот раз все будет совсем по-другому, — пообещала я. Так оно и вышло.
Думаю, второго ребенка я любила слишком сильно. С той самой минуты, когда я в первый раз взяла дочку на руки, я поняла, что в моей душе не хватит места, чтобы вместить все мои страхи. Я ходила по квартире, засунув себе под блузку ее одежки, чтобы теплом своего тела досушить влажную ткань. Я просыпалась раз по десять за ночь и, встав над кроваткой, прислушивалась к ее дыханию. Я была как одержимая: переживала, хорошо ли она ест, достаточно ли спит, как часто надо менять ей пеленки. Не помогло даже то, что старшая девочка, вероятно почувствовав, что ее игнорируют, сделалась очень беспокойной и капризной. Иногда она кричала так громко, что ее плач был слышен в обеденном зале.
Мы с Беппи измучились и были несчастны. Однажды утром я услышала, как он, давая бутылочку младшей, что-то бормочет, и поняла, что он называет ее Адолоратой[32]. Поначалу мы не собирались так называть ее, но каким-то образом это имя само к ней приклеилось. Когда нашу дочь крестили в церкви Святого Петра, даже священник удивлялся, что нашу первую малышку мы назвали Жалостью, а вторую — Печалью.
Не представляю, как мы справились бы без Маргарет. Скорее всего, Беппи рассказал ей, как неважно у нас обстоят дела, потому что она начала регулярно бывать у нас, как только у нее появлялось свободное время, чтобы посидеть хотя бы с одной из моих дочек и разгрузить меня. Сначала я упиралась, поскольку всей душой верила в то, что никто не сумеет позаботиться о моих детях так же хорошо, как я сама.
— Ради бога, Кэтрин, я все-таки профессиональная няня — или ты забыла? Сама графиня доверяла мне своих ребятишек.
Постепенно я начала ценить ее помощь, особенно когда она уходила с обеими малышками на долгие прогулки. Помню, я замирала, прислушиваясь, как стихает их плач, когда Маргарет увозила их в коляске. Потом рев раздавался вновь: они возвращались домой. Иногда, если в это время поблизости оказывался Эрнесто, он составлял ей компанию. Теперь при упоминании его имени Маргарет всякий раз начинала кокетливо хлопать ресницами.
— А я-то думала, тебя не интересуют итальянцы, — сказала я, когда до меня наконец дошло, что происходит. — Ты ведь не раз говорила мне, что никогда не влюбилась бы в итальянца.