Неожиданно Нилкой овладело странное сосущее чувство, похожее на ревность.

Пальцы ощутили тоску по куску материи – все равно какой, лишь бы она оказалась в полной и безраздельной власти.

В ту же минуту Нилка испытала странную легкость, как будто обнажилась перед собой и поняла: никаких желаний, кроме единственного желания создавать нечто невероятное из подобных тканей, у нее нет. И никакой страсти в ее сердце, кроме этой единственной, тоже нет…

Открытие испугало Нилку: это неправильно, это отвратительно! Нет! Это порочно. Нилка прижала руки к горлу: о господи, кто же она есть на самом деле?

Воровски косясь на видеокамеры, Нила продолжала переходить от одной стойки к другой, ласкала ткани взглядом и думала: как жаль, что она еще не доросла до таких вещей. Такие образы достойны демонстрировать только стильные блондинки вроде Жизель Бундхен и Кейт Мосс.

Только у них хватит вкуса пронести на себе изысканные луки, созданные из невесомого гипюра и батиста, льна и тяжелых, грубого плетения кружев, из нежнейшей замши и трикотажа крупной вязки.

Не нужны никакие экзотические цвета – только палевый, папайя и кремовый, как в этой коллекции. Чей это офис, кстати?

Усилием воли Нилка отлепила глаза от гипюровой паутинки карамельного цвета, устремилась к выходу и заглянула за распахнутую дверь.

На латунной табличке с внешней стороны были выгравированы два слова: «Мерседес Одди».

Мысли сорвались с места и понеслись аллюром: неизвестный модельер?

У кутюрье первый показ? Что, если Вадим проводит время с нею?

…Звонок на мобильный ворвался в поток гнетущих мыслей.

– Ненила? – как всегда, перевирая ее имя, звал Рене.

– Да.

– Завтра на кастинги ты не едешь, завтра у тебя примерка луков.

Нилка прижала трубку плечом и полезла в сумочку, где в тонком блокноте с тисненой надписью «Fashion Week in Milan» лежала ручка.

– Спасибо, а где?

– В торговом центре. Одиннадцатый офис, модельер Мерседес Одди.

У Нилки пропал дар речи. Да эта Мерседес Одди просто преследует ее!

– Алло? Ты меня слышишь? – забеспокоился Рене.

– Да! Слышу, поняла, – пришла в себя и заорала Нилка. – Спасибо!

…Нилкин плохонький английский (откуда ему взяться – хорошему?) не позволял им общаться, но выражение счастья на Нилкиной физиономии не требовало перевода.

Примерка затянулась, и у Нилки перед глазами уже плыли белые круги.

Весьма кстати впившаяся в бок игла привела Нилку в чувство. Краски на лице ожили, мелькание кругов в глазах прекратилось, звон в ушах исчез.

– Скузи, – подняла голову и сочувствующе сморщила узкое личико Мерседес.

– Ничего-ничего, – прошелестела сухим ртом Нилка. Голос провалился куда-то внутрь.

Зрачки Мерседес расширились.

– Коза? Медико?

– Ноу, – мотнула головой Нилка, – не нужно. – Седьмым чувством она угадала, что Мерседес предлагает вызвать врача.

Не дождетесь. Стоит только сойти с места, как его тут же займут конкурентки.

Лучшие луки из коллекции – так, во всяком случае, считала Нилка – достались ей: длинное, в пол, льняное платье в этническом стиле, с объемной юбкой, прошитой деревенскими кружевами, с жилетом из замши темно-лососевого оттенка и немыслимой красоты палевое платье-плащ – тоже из замши – с замшевыми сапогами и замшевым баскским беретом. О том, что на свете существует такая невесомая замша, Нилка даже не предполагала.

Без ногтей, исколотые, руки Мерседес порхали по Нилке и напоминали о том времени, когда сама она еще портняжничала.

В эту самую минуту Нилка испытала острое чувство зависти – не к Мерседес, а к самой возможности шить. Предложи ей кто-нибудь сейчас бросить дефиле и пойти в подмастерье к Мерседес – Нилка не раздумывала бы ни секунды.

Она бы сидела на хлебе и воде, лишь бы учиться у такого мастера. Даже Валежанин не остановил бы ее…

Валежанин явно добавил кутюрье возраста – Мерседес было около сорока.

Нилке совсем не хотелось думать, почему любимый это сделал.

Крючковатый нос, узкие губы и выразительные карие глаза делали Мерседес похожей на грузинку. Сухая и аристократичная (вот откуда этот выбор цвета), она вызывала в Нилке своим мастерством экстаз, сравнимый с молитвенным.

– Ю о’кей? – волновалась Мерседес.

– О’кей, о’кей. – Нилка интенсивно затрясла головой.

В подмастерья тебе, Неонила, не светит – нужно учить язык.

Интересно, французский или итальянский?

– Скузи. Вы француженка? – отважилась спросить Нила.

– Француженка? – с милой полуулыбкой и вопросом в темных глазах переспросила Мерседес.

– Или итальянка?

– О! Итальяно, – закивала грузинистая Мерседес.

Значит, нужно учить итальянский.

Нилка подавила вздох. Какой к лешему итальянский? По идее через несколько месяцев ей нужно вернуться в техникум. По идее, через девять месяцев она должна рожать…

Попытка представить себя с животиком прилежной ученицей среди сверстников, на занятиях, с книжками и тетрадками потерпела фиаско. Что она станет делать в техникуме? Ее ровесники еще дети, а она – умудренная жизнью, опытная женщина. К тому же будущая мать.

Нилка впервые за эти две недели задумалась, не помешает ли ребенок карьере, и сразу отвергла эту мысль. Клаудии Шиффер и Водяновой не помешал, и ей не помешает.

Вспышки фотоаппаратов, дефиле, телекамеры, аплодисменты и – главное – шикарные наряды прочно вошли в ее жизнь. Калиф на час? Да! Ну и пусть. Безумие – отказаться от такой жизни. И потом – Вадим. Отказаться от Вадима?

Нилке стало грустно. Время идет, а она ни на шаг, ни на йоту не приблизилась к своей мечте. Все наоборот: чем успешнее проходят ее дефиле, тем глубже становится пропасть между ними – Вадимом и ею.

– Баста, – услышала Нилка и поразилась: за то время, что она переодевалась, аристократичная Мерседес преобразилась в базарную торговку.

Что-то привело Мареседес в ярость, она размахивала шпулькой для ниток – очевидно, дело было в неподходящем цвете.

Ноздри модельерши раздувались, глаза, несколько минут назад кроткие и умиротворенные, метали молнии. Потрясая платьем перед носом испуганной портнихи – толстушки со славянским лицом, Мерседес одним рывком оторвала приметанный подол юбки. Толстушка бросилась подбирать с пола все это великолепие, а Мерседес, бормоча себе под нос «Мамма миа» и «идиото», почти как Миронов в «Приключениях итальянцев в России», продолжала швырять вещи.

Не скрывая любопытства, Нилка таращилась на новую Мерседес, которая перед дебютом переживала жесточайший приступ стервозности.

После портнихи очередь дошла до фотографа, потом до стилиста. Прима выдавала тирады, возводила глаза к потолку, усиленно жестикулировала и топала ногами – накануне показа творец нуждался в живой, еще теплой крови. Распространенный прием вампира.

Стараясь не производить шума, Нилка заглянула в корзину с шитьем, забытую несчастной портнихой на окне. С края живописно свисали кончики атласных лент нескольких цветов. Облитые солнцем, они выглядели обещанием.

Руки сами потянулись к мотку темно-лососевого оттенка…

– Господи. – Нилка вдохнула всей грудью.

Приложила ленту к кружеву на оторванном подоле и все вместе поднесла к замшевому жилету. Цвета зазвучали и полились потоком, перекликаясь, как ручьи весной.

В это самое мгновение истеричные выкрики Мерседес прекратились, стремительный ветерок коснулся Нилкиной щеки.

– Коза фа? – раздался недовольный голос.

– Что вы делаете? – перевела встрепанная портниха – явно русская.

Нилка бросила быстрый взгляд на кутюрье.

– А вот что, – снова приложила ленту к подолу.

Сведенные к переносице брови Мерседес удивленно приподнялись.

– Беллисимо, – лицо ее просветлело, – белиссимо.

Быстрым движением Нилка приложила ленту к жилету и подняла на кутюрье глаза.

– О-о! – протянула Мерседес с любопытством глядя на белесую модельку. – Мольто бене, моль-то бене.

– Ну да, а когда я говорила, она слышать не хотела ни о каких лентах, – проворчала портниха.

– Ты откуда? – быстро спросила Нилка.

– Из Тулы. Очень хотела учиться у этой стервы. Нет, ничего не могу сказать – мастер она великолепный, но такая злюка, что иногда мне ее хочется убить.

– А как ты к ней попала?

– Это целая история. Приехала в Милан три года назад, и черт меня занес в ее магазинчик. Просто башню снесло – захотела стать дизайнером. Вернулась домой, отцу говорю: хочу учиться за границей. Валяй, говорит, я оплачу. Написала ей письмо, она ответила согласием. Так я и оказалась у нее в рабстве. Еще полгода потерплю ее выходки и поеду домой.