Как же она ненавидит этого прилипчивого как репей французишку!
– Правда, помнит? – Подбородок дрожал, Нилка не сразу справилась с волнением.
– Ну, зачем мне врать?
Глаза у Ники сузились от внезапно накатившей злости.
– Всем есть зачем, а тебе – нет? Нашелся святоша.
Тонька подпрыгнула от возмущения:
– Ты чего набрасываешься на человека?
Нилка тут же развернула полки на два фронта.
– А ты чего его защищаешь? Что ему нужно? Ездит и ездит, вынюхивает что-то и вынюхивает! – несло ее.
На шум выскочила из кухни баба Катя:
– Что, Нилушка? Что случилось?
– Да крыша у нее едет от сидения дома, – поставила диагноз Тонька, – на людей бросается уже. Пошла бы в ателье работать, что ли? Ведь руки золотые.
– Кто меня возьмет без диплома? – совсем озверела Нилка. – И не лезь не в свое дело, тебя это не касается!
Ателье, куда Нилка сунулась в поисках места, процветающим не выглядело.
Двухкомнатная квартира, переведенная в нежилое помещение, была приспособлена под мастерскую. Окна мастерской выходили на запад, света не хватало, мастерицы слепли и зарабатывали сколиозы, как крепостные девки или работницы первых артелей.
Директриса сама вела прием клиентов, и на Нилкин вопрос, с кем поговорить о трудоустройстве, виновато улыбнулась:
– Нам не нужны швеи. Во всяком случае, пока не нужны.
– А закройщики?
– А диплом у тебя есть?
– Нет. – Нилка стояла как оплеванная.
– Без диплома не могу взять тебя.
Странное дело: Нилке не только не было себя жалко – она испытывала даже некое облегчение. Более того, даже слегка упивалась своим невезением. «Так тебе и надо, дуре стоеросовой, – сказала себе, выметаясь из ателье, – и нечего было соваться. Никому ты не нужна – это же ясно как божий день. Так и будешь прозябать, пока не загнешься».
Лишенная чуткости Тонька наступила на больную мозоль.
– Учить меня вздумала, свое дерьмо сначала разгреби, а потом лезь с советами! – орала Нилка.
– Руки золотые? – не обращая внимания на Нилкину истерику, спросил у Тоньки Рене.
– А вот приезжайте через два дня, когда сарафан будет готов, – сами увидите! – перекрикивая Нилкины вопли, пригласила Тонька.
– Не буду я ничего шить! – закусила удила Нилка. – И валите все отсюда! Видеть вас не могу!
В горячке она даже не заметила, как натерла две мозоли на большом пальце. Стряхнула прилипшие к руке ножницы и только тогда с удивлением обнаружила покрасневший след от кольца и лопнувшие волдыри. Вид натруженного пальца привел Нилку в чувство.
Подув на ранку, она оглядела ворох кожаных обрезков, похожих на лапшу. Обрезки образовали холмик на столе, ровным слоем покрывали колени и тапки и окружили стул. Акт вандализма был завершен.
Рассмотрев дела рук своих, Нилка окончательно очнулась: дизайнерскую куртку, купленную в Лондоне для Вадима, она искрошила в капусту.
Работала истово, увлеченно, со знанием дела, не замечая ничего вокруг.
Для удобства сначала отпорола рукава и воротник. Чувствуя себя убийцей, кромсающим плоть жертвы, вспарывала крепкую новую кожу и закусывала ее ножницами.
Точно сказать, зачем она это делает, Нилка бы не смогла. Интуиция подсказывала, что таким способом она освободится от Вадима. Для этого хороши были все средства, пусть даже такие варварские.
Зажав в кулаках обрезки, Нилка заплакала от бессилия – ничего не помогло.
Как не приносил облегчения культ Валежанина, так не принесло облегчения поругание святыни.
Лучше бы подарила куртку Вене. Бред какой-то, тут же прогнала Нилка невинную мысль о подарке: Веня шире Вадима, и куртка ему будет мала. Но не это главное.
Главное – Веня никогда не сможет носить с шиком дизайнерскую вещь.
Косуха будет сидеть на Скрипникове-младшем, как ватник на лесорубе. Деревня – она и есть деревня.
От этой мысли Нилке стало тошно.
Впервые после Милана она особенным, выстраданным внутренним зрением увидела себя со стороны и разрыдалась.
«Неонила Кива, ты еще большая неудачница, чем твоя мать. Та хотя бы ничего из себя не корчила, никуда не лезла, ни в манекенщицы, ни в жены скауту. У нее хватило ума не высовываться и не пролететь фанерой над Парижем. А ты высунулась, подпрыгнула, сделала несколько взмахов, но не полетела, а шмякнулась с размаху о землю. Летающих страусов не бывает».
И только далеко-далеко в подсознании робкий голос пытался оправдать Нилку: «Тебе помогли упасть. Ты доверилась поводырю, который привел тебя к пропасти. Если бы не Валежанин, ты бы сейчас дефилировала на подиумах высокой моды».
Нилка с такой силой ненавидела себя в этот момент, что частица этой ненависти перепала даже Вадиму.…Идея овладела Нилкой мгновенно.
Вскочив, она отряхнула с колен кожаную лапшу, наступая на обрезки, побежала к телефону, под которым в самодельной абонентной книжке бабушка записала мобильный номер благодетеля.
– Рене?
– Да, Ненила, слушаю тебя. – Далекий спокойный голос показался Нилке спасительным канатом, спущенным чьей-то доброй рукой в яму, где она барахталась.
Деньги, которые она откладывала на лучшую жизнь, разошлись.
Родительская комната в общежитии месяц как пустовала – квартиранты съехали. Жалеть особенно было не о чем, потому что платили через пень-колоду, но все-таки… Нилка даже не представляла, на что они теперь живут.
Наверняка Дюбрэ сует за ее спиной бабе Кате доллары и евро.
Всегда выбритый и отглаженный, насквозь пропахший тонким табачным ароматом, который особенно остро чувствовался в старом сельском доме, Дюбрэ приезжал на Нилкиной «мазде», привозил краски и конфеты – и то и другое в огромных коробках.
Одними своими визитами француз поддерживал в Нилке зыбкую надежду на реставрацию карьеры (не столько хотелось на подиум, сколько уехать из поселка).
Француз – вот кто ей поможет!
– Рене, ты где сейчас?
– Я в Риме.
Осенние показы – вспомнила Нилка. Она все еще испытывала зависть к чужим успехам. Другим повезло, они не встретили Валежанина на своем пути.
– А когда ты приедешь?
– Собирался через месяц.
– А раньше не сможешь?
– Что-то случилось?
– Я хочу уехать с тобой. – Нилка произнесла эти слова почти беззвучно.
– Что? Я не понял, повтори, – попросил Дюбрэ, – тебя плохо слышно.
– Я хочу уехать с тобой! – в отчаянной безысходности выкрикнула Нилка.
В трубке стало тихо, и Нилка струсила. Она поставила на карту все – свою зыбкую надежду, пресловутую женскую гордость и что-то еще, по ощущениям – душу. Если сейчас Рене ей откажет, останется только выйти за Веню замуж или умереть, что в общем-то одно и то же.
– Почему ты хочешь уехать со мной? – нарушил томительную паузу голос в трубке.
Вопрос застал Нилку врасплох и на несколько мгновений сбил с ног.
Собрав силы, она попыталась на ходу сконструировать какую-то удобоваримую ложь:
– Потому что я… Потому что я больше не могу здесь. – Голос снова съехал на шепот. Соврать не получилось.
– Ненила, давай отложим этот разговор. Я приеду, и мы все обсудим.
– Хорошо. – Нилку оскорбил ответ, она поняла, что поставила на зеро. Так ей и надо, кретинке.
Что вообще на нее нашло? Ясно же: Рене она нужна как рыбе зонтик. В фэшн-бизнесе, куда ни плюнь, попадешь в удачливую красавицу, будь то модель, модельер или ассистент стилиста. Например, Мерседес.
Нилке внезапно показалось, что от нее ускользает что-то важное, что-то ценное. Что-то связанное с истинной красотой…
Мысли завихрились в Нилкиной головушке, наконец, ей удалось ухватить за хвост одну.
Вот Тонька, например. У Тоньки, если разобраться, по отдельности все красиво: большие глаза, миниатюрный нос, пухлые губы, но все вместе дает дефект сборки. Выходит, для красоты мало одного набора черт, пусть даже самых правильных.
А такие женщины, как Мерседес, красивы, потому что источают особую ауру, потому что по-настоящему увлечены своим делом.
Что-то такое говорила им в школе моделей Эмилия Манник, только у Нилки эти премудрости в голове не задерживались – какое там! Голова была под завязку забита Вадимом, странно, что она вообще что-то запомнила. Дура дурой была. Как ее терпел Вадим?
А что, разве она поумнела?
Забросила шитье, рисунок – все забросила из-за того, что богочеловек оказался обыкновенным, почти хрестоматийным негодяем. Хорошо, не негодяем, а просто не тем, за кого она его принимала. А он наверняка считает, что это она оказалась не той, за кого он ее принимал. И еще неизвестно, кто из них прав.