Педантичность Рене убивала на корню всякую мечту, и Нилка разочарованно промямлила:
– Понятно.
– Что тебе понятно? – сдержанно поинтересовался Рене, и Нилка отчетливо почувствовала его несгибаемую волю.
Эта воля, как зловещий туман, расползлась по домику, заполнила все углы и тугим коконом спеленала Нилку.
– Я не знаю, что мне делать, – жалобно сказала она из кокона и спрятала лицо в ладонях.
– Никто за тебя этого знать не может, – непреклонно, без намека на жалость, сказал Рене. – Давай вместе рассуждать.
– Давай. – Нилка изобразила прилежную ученицу – все-таки не зря прослушала курс актерского мастерства.
– Ты готова на все, чтобы уехать из поселка?
– Да, – выдавила Нилка. Черт бы побрал тот звонок и этого сухаря француза.
– И ради этого ты согласна стать моей содержанкой?
– Я уже твоя содержанка, если ты не заметил, – с горечью сообщила Нилка, чем вызвала у Рене саркастический смешок.
– Насколько я знаю – еще нет.
Эта усмешка ударила Нилку, как пощечина.
– Я готова ею стать, – не щадя себя, жестко, в тон Дюбрэ, сказала она, – я готова стать твоей любовницей.
Господи, как она ненавидела его сейчас! Эти очки, эти тонкие поджатые губы и показательно выбритые щеки. И переплетенные пальцы.
– Так, с этим вопросом разобрались, – менторским тоном заключил Рене, – теперь второй вопрос: ты хочешь провести всю жизнь в содержанках?
Перспектива показалась Нилке убийственной, она вскинула на Рене злые глаза:
– Нет, конечно.
– Хорошо. – Рене расплел пальцы и принялся задумчиво теребить себя за ухо. – Тогда логично возникает следующий вопрос: чем ты хочешь заниматься, кроме того, что быть моей любовницей?
– Шить, наверное, – промямлила Нилка. Зануда Дюбрэ уже вынес ей мозг. И вообще все вывернул по-своему. Она же не в любовницы набивается. Она только хочет уехать из поселка. Если это можно сделать без постели – кто ж против?
– Ты неплохо рисуешь, – многообещающе начал Рене и тут же все испортил, – не достаточно хорошо для того, чтобы стать художником, но достаточно хорошо, чтобы стать художником по костюму. Если, конечно, тебя интересует история костюма. – Он выдержал паузу.
– Нет, история костюма мне как-то не очень…
Неожиданно для себя Нилка вдруг поняла, что слушает Дюбрэ затаив дыхание. Что ж, с этим не поспоришь: она действительно неплохо рисует. Это от отца, в свое время подвизавшегося художником-оформителем на метизном заводе.
– Хорошо, – понимающе кивнул Рене, – идем дальше. Ты училась на закройщика-модельера?
– На дизайнера-модельера. – Звучало так пафосно, что Нилка застеснялась.
Рене снова подергал себя за ухо.
– Ты помнишь Мерседес?
– Ну при чем здесь Мерседес? – простонала Нилка. – Почему ты не предлагаешь вспомнить Лагерфельда или Пако Рабана? Все-таки мужчины…
– Потому что ты с ними не знакома, – отрезал Рене, – не говоря об остальном… Так вот. Мерседес стала дизайнером-модельером только через двадцать лет упорного труда. А вы – странные вы люди. Двадцатилетним девушкам присваивать квалификацию «дизайнер-модельер» – это очки втирательство.
– Очковтирательство, – механически буркнула Нилка.
– Ладно, сейчас не об этом. Мерседес мне рассказала, как ты навела ее на мысль с лентами.
Нилка смутно припомнила что-то такое: после примерки луков она прикладывает подходящие по цвету атласные ленты к жилету и юбке…
– Просто они мне под руку подвернулись, – пробормотала она.
– Объясни, почему ты стыдишься своего таланта? – неожиданно рассердился Дюбрэ. – И как ты могла его разменять на паршивое дефиле?
– Ой, только не надо меня воспитывать! – ощетинилась Нилка, освобождаясь от гипноза речей ушлого Рене. Она-то, дура, думала, что лягушатник серьезно интересуется ее делами, а он просто удовлетворяет любопытство. Ничтожный человечишка!
– Я только одного добиваюсь: чтобы ты поняла, чего хочешь на самом деле, – веско сказал ничтожнейший, – провести жизнь здесь, работая швеей и рожая Вене детей, или создавать настоящие луки и завоевывать мир?
– Я уже один раз пробовала это сделать, – проронила с горечью Нилка, пропустив пассаж с Веней. – Валежанин меня тоже вербовал завоевывать мир.
Нилка сознательно и с удовольствием уколола Рене. Укол попал в цель.
По лицу Дюбрэ прошла судорога, он побледнел:
– Не путай меня с Валежаниным. Он заманил тебя в густой лес, как в «Сказке о мертвой царевне», и бросил, а я предлагаю тебе вернуться к началу и найти дорогу в этом лесу. И себя тоже найти.
– Какое похвальное знание русской классической литературы! – съехидничала Нилка.
– Прекрати этот гиньоль, – тихо попросил Рене, – мы говорим о твоей судьбе. Сейчас ты примешь решение и не отступишь от него, даже если еще какой-нибудь очередной смазливый проходимец будет тебя соблазнять короной и всем золотом мира.
В голосе Рене сквозила такая боль, что Нилка оробела:
– Какое решение?
– Еще раз спрашиваю: кем ты хочешь быть?
До чего настырный тип, – в изнеможении подумала Нилка, – прилипчивый, въедливый. Зануда.
– Слушай, какое тебе дело?
– Сначала ты ответишь на мой вопрос, – давил на Нилку Рене.
– Я не думала об этом, – слукавила Нилка.
– Придется подумать. Можем сделать так: я уеду, а ты будешь думать. Когда придумаешь, позвонишь и скажешь.
Нилка представила эту песню с припевом: Рене уезжает, она думает день, два, пять, потом звонит, а Рене не может сразу приехать, и решение затягивается, вязнет в телефонных разговорах, пока она не состарится…
– Я хочу стать дизайнером-модельером, – сделав над собой усилие, призналась Нилка и добавила совсем тихо: – Как Мерседес.
Рене удовлетворенно крякнул:
– Так. Ты хочешь шить одежду, создавать образы и выставлять их на Неделе моды?
– Да, – холодея от собственной наглости, подтвердила Нилка.
– А может, у тебя есть другие идеи?
– Какие, например?
– Не хочешь попробовать стать художником по тканям? Я видел твои акварели – по-моему, у тебя это должно получиться.
Глаза у Нилки округлились. Художником по тканям?
– Я об этом никогда не думала, – запаниковала она.
– В чем проблема, – явно цитируя ее, произнес Рене, – подумай.
Нилка сдерживалась из последних сил. Ну, что за чушь он несет, этот самодовольный благополучный идиот? Так и подмывало выложить все, что она о нем думает, но когда Нила подняла на Рене глаза, в ее взгляде не было ничего, кроме запредельной усталости.
– Рене, пойми, неизвестно, поступлю я или нет, и на какие шиши, в смысле деньги, – быстро добавила она, заметив непонимание в глазах Рене, – буду учиться, если поступлю. Нет, это мне не подходит. Если ты не можешь меня отсюда забрать, я просто вернусь в техникум. В конце концов, мне остался год до диплома, – почти шепотом закончила Нилка и поняла, что сделала, наконец, это: произнесла вслух, облекла в слова боль, которая сидела в ее душе, рвала на куски и грызла, как зверь, – она публично разоблачила себя.
На сердце разбуженным зверем заворочалось раскаяние. Год! Оставался всего лишь год, когда ее затянуло в дьявольские игры: непривычная к отказам Наташка Бабич, еще менее привычный к отказам Вадим, модельное агентство… И понеслось…
Кстати, в чем, интересно, она была одета, когда познакомилась с Бабич? Что на ней было, когда ей подвернулся Вельзевул-Валежанин? Стоп. Так она лишится половины гардероба, остановила себя Нилка.
Голос Рене вывел ее из задумчивости:
– Я оплачу твое обучение в институте. – Он потер переносицу под очками.
– Нет! – затравленно выкрикнула Нилка. Вот так же точно Валежанин оплатил модельные курсы… Она еще не забыла, что из этого вышло. – Это целых пять лет, – пустилась в объяснения Нилка, увидев удивление на постной физиономии Рене, – это слишком долго. Мне нужно зарабатывать деньги.
– Ненила, мы говорим о твоей жизни. Не слышала выражения: «Выбери профессию по душе и не будешь работать ни одного дня»? Это правда.
Голова у Нилки шла кругом. Этот вкрадчивый француз не уступает Валежанину: такой же ловец жемчуга. За полчаса умудрился заморочить ее почище Вадима (Нилка споткнулась, мысленно произнеся запрещенное к употреблению имя).
Даже хорошо, что Рене не приехал, когда она звала. Все к лучшему.
– Осенью я восстановлюсь в техникуме и, наконец, получу диплом. А там видно будет, – приняла она окончательное решение и мгновенно испытала облегчение.