Послышался глухой звук падения какого-то предмета. Ева вздрогнула и замерла. Она осторожно приблизилась к двери, заглянула в гостиную и рассмеялась: Беспризорница свалила с кофейного столика журнал ее деловых встреч и теперь стояла лапками на раскрывшихся страницах.
— Ах ты, нарушительница спокойствия! Уверена, — ты не мяукнула бы, если бы кто-то скрывался здесь! — выговорила она кошке. Ева подняла журнал и на всякий случай снова проверила систему сигнализации. Система была в полной исправности. Не зря же Клара после получения того письма на прошлой неделе обращалась в фирму, чтобы усовершенствовать охрану квартиры.
Да и вообще, сказала себе Ева, возвращаясь в кремово-розовую спальню, скорее всего это был какой-то безобидный псих, о котором она никогда больше не услышит.
Ева расстегнула молнию и стянула с себя тесно облегающее золотистое ламе, и нагнулась, чтобы поднять его с пола, когда ей на глаза попался красивый пакет в серебристой упаковке, перевязанный толстой атласной лентой, неведомо как оказавшийся среди щеток и флакончиков на туалетном столике. Это был, конечно же, свадебный подарок.
— Это Нана! — воскликнула Ева, узнав знакомую подпись на визитной карточке. — Что же это может быть? — Она сорвала бумажную упаковку, открыла коробку и моментально позабыла об усталости.
У Евы перехватило дыхание, когда она увидела великолепную белоснежную скатерть, отделанную финскими кружевами, уложенную между защитными слоями белой материи. Ева с восхищением дотронулась до тонких кружевных стежков.
— Боже мой, Нана, ведь это твоя фамильная ценность, — прошептала Ева, и на ее глаза навернулись слезы.
Через минуту она уже звонила в Миннеаполис. Ева не боялась разбудить Нану Хямеляйнен, зная, что она никогда не ложилась спать, не посмотрев ночной выпуск.
— Нана, я даже на знаю, как благодарить тебя! — Ева смахнула слезу и улыбнулась, представив себе, как ее статная седовласая бабушка возлежит в постели, обложившись подушками, с кроссвордом на коленях. Это великолепно! Ты же знаешь, как мне всегда она нравилась!
— Эви, дорогая, наслаждайся этим долгие, долгие годы! Я знаю, что скатерть будет в хороших руках.
— Это так, Нана!
Бабушка хмыкнула.
— Ты же знаешь, что я всегда берегла ее для тебя. Ни у кого так не загорались глаза, как у тебя, когда ты помогала мне стелить скатерть в День Благодарения. Взять Марго… Она никогда ничего не замечала, кроме своих книг… А ты такая же, как и я, — чувствуешь красоту и тянешься к ней. Конечно, сейчас ты такая знаменитая и можешь позволить себе купить все, что захочешь, но я знаю, что тебе до сих пор нравится моя фамильная скатерть.
— Я буду очень ею дорожить, Нана! И Нико тоже. И я обещаю тебе, что, когда придет время, передам ее тому, кто будет ценить ее так же, как я.
«Надо будет утром рассказать Нико о скатерти», — подумала Ева, устраиваясь через несколько минут на пуховой перине. Она щелкнула выключателем, и темнота поглотила комнату. Беспризорница запрыгнула на кровать и, мяукнув, расположилась на подушке Нико.
— Ты тоже скучаешь по нему, малышка? — улыбнулась Ева, свернувшись клубочком на своей половине кровати. Она закрыла глаза и заснула раньше, чем Беспризорница замурлыкала в ответ.
Кто-то находился в квартире.
Ее разбудили чьи-то осторожные шаги.
— Нико, это ты, дорогой?
Ответом ей была тишина, лишь Беспризорница мурлыкала рядом. Внезапно она вспомнила, что Нико здесь не может быть, он ведь в Лондоне.
Тогда кто же…
Охваченная ужасом, Ева резко села в кровати.
Боже мой, это он! Он собирается убить меня!
Ева снова услышала шорох шагов. Она попыталась вглядеться в темноту, но не видела ничего, кроме зеленого свечения часов на столике, которые показывали 2 часа 30 минут. Она пошарила рукой в поисках кнопки для вызова охраны. Движения ее рук были неверными, дрожащие пальцы не могли отыскать панель с кнопкой вызова. Боже мой, где же это? Пожалуйста, пожалуйста…
Она в панике сделала более размашистое движение рукой и сбила африканскую фиалку, которая глухо упала на ковер. Ева услышала негромкий смех.
Затем она увидела его — еле заметную тень, двигающуюся к ее кровати.
Ева отчаянно вскрикнула.
Ужас парализовал ее, кровь застыла в венах, у нее перехватило горло. Он приближался. Ева попробовала вскочить с кровати, но свинцовая тяжесть в теле приковала ее к месту. Она была совершенно беспомощной. А он надвигался на нее. Когда он схватил ее за волосы, Ева увидела: в его руке сверкнул нож…
— Нет!
Ева села в кровати, часто и тяжело дыша. Вокруг было темно и тихо. Она прислушалась, но не услышала ничего, кроме собственного тяжелого дыхания. Ева прекрасно понимала, что она в квартире одна: Нико — в Лондоне, Клара — у сестры, и больше никого. Никого.
Ей просто приснился этот кошмар — и только.
Она неподвижно сидела на обложенной подушками кровати, дрожащая и испуганная, с потными ладонями, в прилипшей к телу ночной рубашке.
Господи, когда же наконец она освободится от этого страха?
Было всего лишь одно письмо, сказала она себе. Лишь одно. Скорее всего, с целью розыгрыша.
Почему бы ей не поверить в это — и успокоиться?
Она откинулась на подушки и посмотрела на часы рядом с роскошной африканской фиалкой. Четыре часа. А она легла не раньше часа.
Вчера был такой суматошный день, что она должна была спать, как младенец. Целый день она снималась с влажными волосами, в мокрых купальных костюмах, иногда отогревалась тем, что набрасывала на себя халат да пила горячий кофе. Ей никогда не приходилось иметь дело с такими непроходимыми болванами — фотографами, которые довели одну из девушек до слез и так долго возились с освещением, что съемка затянулась до семи вечера. У нее болели все мышцы, ей хотелось вернуться в тишину дома и побыстрее погрузиться в теплую ванну.
Но ее агент организовал обед, и ей пришлось идти на него и играть роль супермодели. В течение всего обеда она лелеяла мечту атом, чтобы быстрее оказаться дома, отдохнуть, поспать до десяти утра, чтобы затем быть готовой дать интервью для «Эсквайра» на следующий день. И вот она дома, проснулась в четыре часа утра, сидит и трясется от ужаса и страшно хочет, чтобы рядом был Нико.
Ева потерла глаза. Конечно, это был всего лишь сон. Но до чего же явственно ей все привиделось! Черт бы побрал ее слишком живое воображение! Почему бы ей не быть такой, как Марго? Даже в детстве ее уравновешенная белокурая сестра смеялась над теми, кто верил в привидения. Обладая аналитическим умом, Марго никогда не принимала всерьез страшные истории и фильмы ужасов. Но она с удовольствием и с подробностями, от которых стыла в жилах кровь, рассказывала Еве об убийцах и привидениях, рассчитывая на впечатлительность и легковерность Евы. И потрясенная Ева потом множество ночей проводила без сна, прислушиваясь к скрипу половиц в крохотном домике в Дулуте.
«Мне надо избавиться от этого, — размышляла Ева, — иначе я сойду с ума. Если бы здесь был Нико, я бы так не нервничала. Он всегда успокаивающе действует на меня».
Он спас ее еще в их первую встречу. Во время посещения рок-концерта в Лиссабоне Ева стала пленницей толпы. Она оказалась отрезанной от своего сопровождения, толпа несла ее, Ева извивалась, сжатая телами, не видя никакой возможности выбраться. Внезапно чья-то сильная рука взяла ее за талию и вытащила из этого бедлама. Через пару минут Ева очутилась в блестящем серебристого цвета спортивном автомобиле, рядом с мужчиной потрясающей внешности.
Нико Чезароне был красавец шести футов с черными шелковистыми волосами и манящими глазами цвета морской волны. Позже выяснилось, что он один из самых знаменитых в мире автогонщиков. Он привел Еву в небольшое тихое кафе, угостил густым крестьянским супом с хрустящим хлебом и сухим красным вином. Непоставленным, но приятным баритоном он исполнил несколько отрывков из веселых итальянских песенок, что вернуло ей хорошее настроение и помогло забыть пережитое испытание.
В ту же ночь она влюбилась в него.
Нико. Кажется, и сейчас она видела его тонкое, чувственное лицо, ощущала исходящий от него характерный аромат и вкус его поцелуя на своих губах. Если бы он был сейчас с ней! Когда он обнимал ее сильными руками, а она лежала, положив голову на поросшую черными кудрявыми волосами грудь, она чувствовала себя в полнейшей безопасности. По крайней мере, до появления того злополучного письма.