Наталья Нестерова
Избранник Евы
Татьяне Луниной, чье обаяние почти волшебное
I
В Советском Союзе семидесятых годов двадцатого столетия новой эры я оказалась по двум причинам. Хотелось посмотреть на страну развитого социализма и пощеголять в мини-юбке. Если бы я прошлась с голыми коленками по улице средневекового города, например во Франции, мужчины сошли бы с ума от вожделения, а женщины немедленно заклеймили бы меня ведьмой и отправили на костер. Да что там Средние века! Неплохой писатель девятнадцатого века Виктор Гюго писал истеричные письма своей возлюбленной, обвинял ее в бесстыдстве только за то, что, переходя улицу, девушка приподняла юбку и посторонние мужчины увидели ее щиколотки.
Впрочем, стройные ножки не оставляли равнодушными мужчин во все века. Как и блюстителей нравственности, которые почти сплошь старики, давно отгулявшие свою безнравственность.
— Срамотень! — перегородила мне дорогу нагруженная сумками тетка. — Стыдоба! Чего юбку задрала? Задницу отморозишь! А сама белая как первый снег!
Разве первый снег отличается по цвету от последующих? У русских особое цветовое зрение? И я, видимо, не подхожу под принятые стандарты красоты.
С грубиянами надо обращаться издевательски вежливо. Еще лучше — осадить их сотворением небольшого чуда. На глазах у тетки я стала на десять сантиметров выше и покрылась в ровный шоколадный цвет.
— Так вам больше нравится? — спросила я. — И спасибо за заботу, мне не холодно.
— Гэ-гэ-гэ, бэ-бэ-бэ… — Она вытаращилась и принялась перечислять согласные буквы алфавита.
— Или так лучше? — Я осветлила загар.
— Тэ-тэ-тэ…
— Сейчас вы уроните авоську, — предупредила я.
Реакция старой моралистки никуда не годилась.
Сумка упала, и ее содержимое: туалетная бумага и яйца — вывалилось на землю. О чудесах было мгновенно забыто. Проклиная меня, срамную моду, очереди, дефицит, потребность питаться и справлять естественные нужды, тетка принялась очищать рулоны от белка и желтка.
«Народ, которому туалетная бумага дороже чудес, непобедим, — пришло мне на ум. — Надо подсказать эту мысль какому-нибудь политическому деятелю».
Мой путь лежал на стадион, хотела посмотреть игру под названием футбол. Во времени моих родителей, как и в средневековой Франции, где я хотела поселиться, футбола еще не было. Транзитная остановка неожиданно затянулась на годы. Но обо всем по порядку.
Происходившее на поле мне быстро наскучило. Во-первых, болельщики, судя по их воплям, гораздо лучше разбирались в игре, чем футболисты и арбитры. Во-вторых, выигрывала команда, носящая имя римского раба Спартака. А он мне никогда не нравился. Самые свирепые и кровожадные лидеры получаются именно из бывших рабов.
В-третьих, спортсмены были одеты! В нелепые шорты, майки, гольфы до колена. Я родилась и выросла в Древней Греции, и хотя меня можно смело считать современницей всех веков и племен, традиции Эллады я люблю особо. Да и каждому человеку представляется, что яблоки на его родине слаще, народ красивее, обычаи правильнее, солнце ярче, а птицы голосистее. У нас на Олимпийских играх атлеты выступали обнаженными, полностью нагими или в набедренных повязках. Это давало возможность не только болеть за результаты состязания, но и насладиться красотой юношеского тела. Какой смысл в победах, если нет никакой эстетики, если ты не можешь восхититься самым совершенным творением природы — человеческим телом?
Заскучав, я принялась рассматривать противоположные трибуны. Сидевшие за многие десятки метров от меня люди, конечно, и предположить не могли, что симпатичная девушка видит их как в телевизоре крупным планом. В потоке лиц, гневных и веселых, кричащих и топающих ногами, самым забавным был дядька, судорожно, по-беличьи грызущий ногти на пальцах. Такая же привычка была у правителя Лесбоса. А что еще ему оставалось, когда на острове поселились подружки Сафо?
Рядом с грызуном сидел парень, чей облик показался мне странно знакомым. Молодого человека я определенно никогда не видела, но словно знала всю жизнь. Он не похож ни на кого из моих родных, но почему-то роднее всех их, вместе взятых. Избранник?
Перспектива быстро найти Избранника меня не радовала. Я хотела бы погулять несколько лет — попутешествовать по странам и временам, познакомиться с великими художниками и поэтами, перекинуться словом с философами, подсказать им пару-тройку идей, а потом, через столетия, увидеть эти идеи в академических учебниках. Но весь второй тайм я наблюдала за молодым человеком, не могла отвести взгляда и поймала себя на желании видеть это лицо круглосуточно, с перерывами на короткий сон. Да и пусть бы он мне снился — не откажусь.
После игры я едва не потеряла молодого человека в толпе, которая двигалась к метро. Отыскала его затылок, как привязанная взглядом, медленно тащилась в потоке и все терзалась: неужели Избранник?
В девичьих мечтах Избранник представлялся совершенно иным. Высоким, стройным, белокурым, белозубым, философом-поэтом с тонкими длинными пальцами. А москвич, за которым я плелась, следила в метро, был кряжистым брюнетом. И хорошая подача с углового его интересовала больше, чем законы диалектики.
Мы подходили к дому. Пора знакомиться. Сомневаюсь, что он разгадал бы тайный смысл уроненного мной платка. Пришлось действовать примитивно, жертвовать собственным телом. Метод, проверенный веками.
Я обогнала молодого человека. Первой вошла в подъезд, стала подниматься по лестнице и… оступилась. Не подхвати меня вовремя Избранник, я бы лихо пересчитала спиной ступеньки.
— Простите! Спасибо! — поблагодарила я, освобождаясь от его рук, и тут же взвизгнула от боли. — Ай! Не могу на ногу ступить!
— Вывих, наверное. Ничего, обопритесь на меня.
— Пожалуйста, если вам не трудно, помогите добраться до пятой квартиры, там живет моя тетушка.
Я положила руку ему на плечо, он обнял меня за талию. Изображать воздушное создание и прыгать на одной ноге — задача не из легких.
— Уж не обессудьте. — Он взял меня на руки.
— Господи, как неловко! — почти искренне смутилась я.
К сожалению, впереди было два этажа, а не десять. Я уменьшила свой вес на пятнадцать килограммов, чтобы Избранник не утомился, и заглянула в его мысли.
«Легкая как перышко, — думал он. — Почему я не живу в небоскребе?»
Ход мыслей меня вполне устраивал. В свое оправдание скажу, что более я никогда не копалась в его голове. Бессмысленно, глупо и непорядочно подслушивать мысли дорогих тебе людей. Жизнь потеряет свежесть красок и радость открытий. И даже горечь ссор и размолвок, настойчиво внушала мне мама, должна быть эмоционально острой и свежей. Выльешь на голову ведро холодной воды — взбодришься. Станешь лить по стакану на макушку — замерзнешь, простудишься.
Моя пра-пра-пра… бабушка паслась в мыслях своего Избранника постоянно, дневала и ночевала, а кончилось все плачевно. Той пра-пра-пра… жутко не повезло: Избранника нашла среди алеутов на просторах вечной мерзлоты. А что делать? Избранника в лучшие времена и теплые края не перетащишь. Пра-пра-пра… дедуля ко всему прочему был страстным любителем женского пола. Алеутки в детородное состояние впадали только коротким летом (вроде собак с течкой), дедуля носился по стойбищам и оплодотворял женщин Крайнего Севера. В мозгу его, к ужасу бабушки, клокотала только одна мысль про это самое оплодотворение. Бабушка стала тайком продавать белым старателям песцовые шкуры за огненную воду, превратилась в алкоголичку, спилась и погибла — замерзла, не дойдя три шага до чума. Так что лучше оставить мужские мысли в тайне и не портить себе жизнь!
У дверей пятой квартиры, возвращенная на одну ногу, я стала благодарить и прощаться:
— Спасибо большое! Теперь все в порядке, мне тетушка поможет. До свидания!
— Вы позвоните. — Молодой человек не торопился уходить.
На звонок никто не ответил, и я вполне натурально испуганно и растерянно округлила глаза.
— Не волнуйтесь, — подбадривающе улыбнулся почти-Избранник. — Сейчас мы у Елены Петровны все узнаем. — И постучал в соседнюю дверь.
Ах, какая у него улыбка! Хорошо бы увидеть такую улыбку на лицах своих детей…
Каких детей? Что в голову лезет? Мне неделю назад исполнился двадцать один год! Рано о детях думать! Или пора? Как же мечты о путешествиях, полетах во времени? Дернула меня нелегкая! Футбола захотелось! Юбки революционной! Встретился на пути! Улыбается! А у меня дыхание останавливается…