Элоиза Джеймс - Избранница герцога

— Когда прибудем на место, тебе надо будет пойти вздремнуть, Элинор, — сказала герцогиня. — Я хочу, чтобы ты предстала перед Вильерсом в самом лучшем виде. Лучше этой бедняжки Лизетт.

— Но, мама, Лизетт — моя подруга. Не надо говорить о ней так.

Герцогиня прищурилась.

— Может быть, это тебя надо звать чокнутой, а не Лизетт? — спросила она.

Элинор промолчала.

Ее мать вдруг слабо вскрикнула:

— Будь я проклята, если забуду взять эти острые серебряные гребешки твоей бабушки! Я хочу, чтобы ты выложила их на столик возле твоей постели. В знак твоего целомудрия, таков уж обычай. — Она поспешно удалилась.

— Неужели она думает, что я стану приглашать герцога в мою спальню, чтобы показать ему какой-то первобытный фетиш, да еще в чужом доме? — спросила Элинор.

Энн слегка потрепала ее по руке, чтобы успокоить.

— Нашу мать иногда заносит, не обращай внимания. Она новее не считает тебя глупой.

Но часто называет, подумала Элинор, Она оставалась загадкой для матери, которая не подозревала, что у них с Гидеоном все так далеко зашло. Мать не знала, какой чудесный месяц они провели перед восемнадцатилетием Гидеона, накануне его обручения.

И поскольку ее мать ничего об этом не знала, она ничего не знала и о ней, своей несчастной старшей дочери.

Элинор знала также, что ее мать страдает забывчивостью и не придает значения тем оскорблениям, которые раздает направо и налево. Но каждый раз, когда мать называла ее глупой, словно острый нож поворачивался в ее сердце.

— Гидеон на балу герцогини Бомон подходил к нам, когда мы с мамой были в павильоне для угощений, — сообщила она зачем-то сестре, лишь бы что-то сказать.

— Он был с Адой?

— Нет, Ада снова больна.

Энн поморщилась:

— Больна или притворяется? Она просто изображает из себя изнеженную особу. Возлюбленную средневекового трубадура, на которого похож Гидеон.

— Нет, однажды я видела, как она кашляла, — возразила Элинор.

— Я не люблю ее, — заявила Энн.

— Не говори так, она не виновата, что больна, и вообще ни в чем не виновата.

— Разумеется, виноват Гидеон, — мрачно заявила Энн. — Он не имел права поступить с тобой так бесчестно, должен был порвать завещание своего отца.

— Бесчестно?

— Да, он обесчестил тебя, не так ли, Элинор?

Элинор вздернула подбородок.

— Это не было бесчестьем, мы просто любили друг друга. Неужели не понимаешь? Не думала, что ты настолько глупа!

— Если мужчина позволяет себе обесчестить девушку, он должен нести за это ответственность, — возразила Энн. — Гидеон подлец, обычный волокита. А ты хочешь сделать из него святого, молиться на него.

— Ничего подобного! — воскликнула Элинор. — Он не так уж и виноват. Это его отец спутал все своим завещанием.

— Он лицемерный педант, только и всего, — заявила Энн. — А ты уверена, что он не порвал бы это завещание, если бы ты не позволила ему соблазнить себя?

— Что за чушь ты несешь?

— Не отдайся ты ему, он, возможно, порвал бы это завещание.

— Как ты можешь? — возмутилась Элинор. Она так натянула ошейник бедного толстяка Ойстера, что тот едва не задохнулся.

— Я говорю это не для того, чтобы оскорбить тебя, а чтобы ты не звала Вильерса раньше времени в свою спальню показывать гребешки.

— Мы с Гидеоном любили друг друга, — стояла на своем Элинор.

— Да, он только и делал, что вынюхивал местечко, чтобы втихомолку развлечься с тобой, — возразила Энн. — А еще, к твоему сведению, он обхаживал дочку нашего второго лакея. Теперь я могу сказать это тебе. Скажи я об этом раньше, ты бы не пережила такой новости. Но я всегда щадила твои чувства. Ты была слишком чиста для подобных вещей.

— Успокойся, — произнесла Элинор, — больше я никого не приглашу в мою спальню до свадьбы, обещаю, — улыбнулась она.

Дверь снова распахнулась.

— Вы заставляете меня ждать, дети, — крикнула герцогиня, появляясь в дверях в окружении слуг. — Карета уже ждет. Подай мне эту кружевную шаль, Хобсон! А ты, Элинор, передай глупого Ойстера на руки Хобсону. Я вовсе не хочу, чтобы от нас пахло псиной.

— Мы уже идем, — сказала Элинор, передавая щенка.

Ощутив внезапный порыв, Энн вдруг поцеловала ее:

— Я хочу, чтобы у тебя все получилось, чтобы ты вышла замуж и была счастлива!

Из холла вновь донесся голос герцогини:

— Твой Ойстер снова описал мраморный пол, Элинор! — До них донеслись шлепки и повизгивания. — Ты плохая собака. Хобсон, ткни его мордочкой в то, что он наделал!

— Мне кажется, я должна поспешить на помощь моему Ойстеру, — сказала Элинор, надевая шляпку и хватая перчатки.

— Как бы он не наделал на ковер Лизетт или в туфли Вильерсу, — сказала Энн. — Тогда твои шансы сделаться герцогиней Вильерс намного уменьшатся. Мужчины не выносят собачек, писающих в их туфли.

— Тебе кажется, что ты уже узнала все про мужчин, моя младшая сестра? — спросила Элинор.

— Я считаю себя настоящим ученым-натуралистом во всем, что касается их повадок, — высокомерно ответила Энн.

— Ты не ученый, — ответила Элинор.

— Кто же я?

— Охотница. Бедные джентльмены, знали бы они, что ты о них думаешь!

Герцогиня снова появилась в дверях:

— Элинор, я взываю к твоему разуму. Собери свою волю и поспеши к карете. Если Вильерс явится туда раньше нас, Лизетт уведет его без малейших угрызений совести.

Неожиданно резким жестом Энн сорвала кружевную косынку с груди Элинор.

— Что ты делаешь? — вскричала обиженно та. Кружева скрывали слишком откровенный вырез.

— Готовлю тебя к свиданию с женихом, — очень довольная ответила Энн. — Нет, это просто невыносимо, что именно ты унаследовала такую пышную грудь и такие синие глаза от нашей матери.

— Спасибо. Но я не понимаю, почему ты должна управлять этим моим наследством? — спросила Элинор. — Да еще так беспардонно.

— Потому что ты должна составить прекрасный контраст Лизетт. Ей меньше, чем тебе, повезло с формами. Если она не изменилась, конечно. В общем, смотри на это как на брошенную горсть зерна.

— Что?

— Охотник, чтобы подманить фазанов, рассыпает зерно. А ты привезешь в засаду свои прелести, — ответила Энн, усмехнувшись. — Он уже никуда от нас не уйдет!

Лондон, резиденция герцога Вильерса на Пиккадилли, 15

15 июня 1784 года

Тобиас решил ценой любой хитрости участвовать в поездке в Кент с Вильерсом. Он уже освоился в его доме. Сначала он пребывал в полусонном состоянии и был доволен тем, что всегда хватает хорошей еды, любой, какую он пожелает. Но потом ему это наскучило. Другие дети были совсем малявки. Колин мечтал научиться читать. Вайолет целыми днями разговаривала со своей куклой.

Задача была в том, как незаметно проникнуть в карету. Затем он спрятался бы под сиденьем, где хранились теплые одеяла. Он знал об этом убежище, потому что отец закутал его в одно из тех одеял, когда вез из Уоппинга. Однако следовало все тщательно рассчитать, чтобы его не поймали и не прогнали.

После завтрака он выскользнул за парадную дверь. Эшмолу полагалось следить за ним, но мальчик нашел странный способ отвлечь его. Он задумал настоящую диверсию — подговорил Вайолет устроить в детской пожар. Расслышав из-за двери рыдании Колина, он слегка посочувствовал ему — возможно Вайолет решила отправить в огонь его любимую книжку? Это было слишком жестоко, но ведь он не просил ее об этом.

Никто из дворовых конюхов не знал в точности, как следует относиться к нему — то ли этот мальчишка герцогский воспитанник, то ли просто взят в услужение. Он усмехнулся про себя. Не все ли равно, что они думают? Лишь бы плясали под его дудку.

Одинокий конюх, державший лошадей под узду, окинул его скучающим взглядом, когда он попытался открыть дверцу кареты. Тобиас улыбнулся ему.

— Я выполняю поручение мистера Эшмола, — заявил он. — Дворецкий попросил меня принести одно из одеял.

— Поручение мистера Эшмола? — Конюх какое-то время переваривал это сообщение. Теперь он знал, что может отвесить ему подзатыльник, если пожелает. Это было весьма утешительное известие.