— У пророка Магомета было четыре жены!..
Ахтаму казалось, их разделила глухая стена. Все, что ни говорил бы он дальше, было бы напрасным.
Махмуд горячился все больше:
— Что тут не угодного аллаху, если я пожалел бедняжку, которая пострадала от маньчжур?
— Не прикрывай хоть именем аллаха эту девку…
— Заткни свою поганую глотку! — вскипел Махмуд. — Всякому, кто вздумает говорить такое про Модан, придется иметь дело со мной!
— Недаром говорят: «Умный враг лучше глупого друга», — сказал Ахтам. — Смотри, как бы ты не наделал нам беды, Махмуд-ака…
Появление вестового прервало их спор:
— Пришли парламентеры!..
Ахтам, не дожидаясь, пока Махмуд оденется, отправился вместе с вестовым. Едва за ним затворилась дверь, как в комнату проскользнула Модан и бросилась на шею к Махмуду:
— Не хочу, чтобы ты уходил!.. Такой батыр, как ты, должен сам, один, вести переговоры с парламентерами!..
Она не отпускала его, Махмуд с трудом высвободился из ее цепких объятий:
— Я вернусь к тебе, но сейчас я должен быть там.
— Хорошо, я не стану перечить… Но держи себя перед всеми с достоинством, мой отважный батыр, мой господин, мой падишах… — шептала Модан в промежутках между поцелуями.
Оба парламентера сказались мусульманами: один был тунчи — переводчик, муж Модан, другой — писец из медресе. Соблюдая обычай, они стоя вручили Ахтаму послание, — скрепленное большой печатью. Ахтам быстро пробежал его, спросил:
— Это все, зачем вы пришли? — Да, — отвечали ему, — здесь все написано.
— Читай, а мы послушаем, — напуская на себя неприступную важность, сказал Махмуд.
Ахтам стал читать. В послании выдвигались два условия, которые обязаны выполнить повстанцы, чтобы добиться прощения: во-первых, немедленно сложить оружие и вернуться к обычным занятиям; во-вторых, возвратить правительству все имущество, захваченное восставшими. Третье условие касалось судьбы муллы Аскара, дядюшки Сетака, жен Семята и Махмуда, именовавшихся заложниками. Они будут освобождены из зиндана, если повстанцы обменяют на них взятых в плен маньчжурских офицеров и солдат.
— Два первых условия мы отвергаем, — сказал Ахтам. — Что же до третьего, то с ним, возможно, мы согласимся.
— Никаких условий нам не нужно! — ударил себя в грудь Махмуд. — Если те, кто вас послал, считают себя мужчинами, пускай докажут это в бою! — Вообще-то он думал то же самое, что и Ахтам, но дух противоречия заставил его возразить Ахтаму, и возразить так резко, что даже парламентеры в недоумении переглянулись. Портной Саляй — он тоже оказался среди присутствующих — единственный поддержал Махмуда:
— Верные слова! Пускай жанжун сам сдается, пока не поздно!
Остальные согласились с Ахтамом, и он дал окончательный ответ:
— Передайте жанжуну, что он имеет дело не с детьми, которые затеяли игру в прятки, а с людьми, взявшими в руки оружие. Мы будем бороться, пока не добьемся своего. А о третьем условии жанжуна мы подумаем.
На том переговоры и кончились. Парламентеры ничего не добавили к изложенному в послании. Подлинная же цель их прихода заключалась в том, чтобы разведать, как обстоят дела у мятежников и как пристроились в лагере повстанцев Саляй и Модан…
Глава четырнадцатая
Давно уже миновала полночь, а Маимхан все не могла заснуть. Ей хотелось забыться, уйти от тревожных мыслей, но едва сон смежал ресницы, как снова картина сегодняшнего военного совета возникала перед ней.
После отъезда парламентеров руководители повстанцев собрались обсудить возникшее положение. Крепость Актопе, в сущности, оказалась в окружении: на западе — Баяндай с крупным гарнизоном, на юге — Старый Чинпандзы, тоже хорошо укрепленный, на юго-востоке — Кульджа, к которой маньчжуры стянули все силы и, сами не переходя в наступление, предпочитали ждать, пока первыми двинутся повстанцы и подставят себя под удар на подступах к городу, где правительственные войска занимали выгодные позиции. Кроме того дороги, связывающие Актопе с соседними селами, были перерезаны. У восставших оставался единственный выход: прорвать окружение, захватив какой-то важный опорный пункт маньчжур, скорее всего — ту же Кульджу. Так считал Ахтам, и так сказал он на военном совете. Однако Махмуд, который прежде сам настаивал на штурме Кульджи, на этот раз выступил против Ахтама, и его поддержали еще три старика. Махмуд спорил все злее, все яростней, короткая крепкая шея его побагровела, белки маленьких глаз налились кровью, он сыпал на Ахтама площадную брань, а когда заговорила Маимхан, грубо оборвал ее: «Тебе, сестрица, лучше заняться кухонными делами…» Совет, на котором должен был решиться вопрос жизни и смерти всего восстания, так ничего и не решил; все разошлись, унося в душе горький осадок…
«Когда среди друзей нет единства, враг радуется легкой добыче», — говаривал мулла Аскар. Маимхан не раз вспоминала этой ночью слова учителя, и ее мучили дурные предчувствия. «Неужели среди нас прорастают ядовитые семена раздора? — думала она, и сон, едва коснувшись ее глаз, отлетал прочь. — Нет, нет! — твердила она, возражая сама себе. — Ведь у нас общий враг, общая судьба, общая надежда…. Но что происходит с Махмудом? Он так переменился… Какой шайтан сбивает его с пути?..» — Маимхан не лежалось, голова горела, горло пересыхало. Она встала, подошла к окну, толкнула решетку. Свежий холодный воздух хлынул в комнату, она с наслаждением распахнула грудь ему навстречу. Глубоко вздохнула, испытывая облегчение, но длилось оно недолго.
Снаружи было так темно, что фигура часового таяла во мраке, только шаги его слышались невдалеке. Тучи плотно заволокли все небо. Голые стволы деревьев, лишенные листвы, тяжело скрипели под ветром, дополняя этим звуком, похожим на стон, сумрачное уныние осенней ночи. Маимхан стало жутко, такой слабой, такой одинокой и беспомощной почувствовала она себя вдруг. И четко, как иной раз случается во сне, до странного четко и ясно увидела она перед собой своего отца и муллу Аскара… Никогда, в сущности, не были они особенно близки, Маимхан и ее отец, многое разделяло их, на многое в жизни смотрели они по-разному, но сейчас она с давней детской нежностью подумала о нем, и на глазах у нее выступили слезы. Бедный мой отец, мой тихий, кроткий отец…. И раньше не сладкой была твоя жизнь, что тебя ждет теперь?.. Маимхан представила себе его — сгорбленного, с погасшим взором, томящегося в зиндане, куда попасть — хуже, чем умереть. О, в Кульдже умеют строить зинданы!.. А мать? А маленькая Минихан?.. В отместку за опозоренного Бахти старая лиса Норуз взял к себе в дом тетушку Азнихан и ее Мини — каких оскорблений, каких пинков и зуботычин суждено им натерпеться!.. Тоска, боль и ненависть — все смешалось в душе Маимхан, и долго еще стояла она у растворенного настежь окна, не замечая, как хлещет ей в лицо ветер, усиливающийся с каждой минутой, как швыряет колючим песком, обжигая лоб и щеки, как бьются в глаза расплетенные косы…
Она очнулась от оклика часового:
— Кто там?..
— Я… — Маимхан узнала голос Ахтама и встрепенулась.
— Пропустите, — приказала она.
С появлением Ахтама ей сделалось легче, спокойней, и на его извинения за столь поздний приход она ответила с искренней радостью:
— Ты выбрал самое удачное время, да, да!.. Почему?.. Так, это тебе не обязательно знать, но ты молодец, что пришел!..
Маимхан расстелила корпачу и пригласила Ахтама присесть с собой рядом.
— Отчего ты до сих пор не спишь, Махи?
— А сам ты отчего бродишь ночью?
Оба, не отвечая, взглянули друг на друга и отвели глаза.
Ахтам, под предлогом неотложного дела, пришел просто ради того, чтобы увидеть Маимхан и высказать все, что наполняло его сердце и предназначалось ей одной. Но теперь, когда они были вместе, он не мог вытянуть из себя ни слова, только молчал, вздыхал и хмурился. Маимхан же по лицу джигита догадывалась, какие слова застряли у того на языке, но не подавала вида. И потом — разве сегодня им до сокровенных чувств?..
— У тебя какие-то важные новости?
— Прочитай вот это письмо.
— Как оно попало в твои руки?
— Его прислали с нарочным.
Маимхан с возрастающим интересом пробежала начальные строки. Это было послание Исрапил-бека, тестя Хализата. Он одобрял действия восставших, с похвалой отзывался об их мужестве, но подлинный смысл письма заключался в конце: