Зия Самади - Избранное. Том 2

Касым понял — Гани не удержишь. Но оставить свою затею он был не в силах.

— Ну хорошо, тогда хоть послушай. Мы тут поспорили. Я — и все остальные. И этот спор должен разрешить ты!

— Я?

— Да, ты!

— Ничего не понимаю…

— Сейчас поймешь, — сказал Касым и сделал знак своим людям, те тотчас вышли.

— Вы случайно не хотите ли меня лозунам сдать, а, мираб-ака? — полушутя, полусерьезно спросил Гани.

Касым рассмеялся, а потом укоризненно произнес:

— Неужели ты мог так подумать?

— Да, знаете, в наше время трудно кому-нибудь верить, особенно баям да бекам. В лицо тебе улыбаются, а ведь видишь — так бы заживо и сожрали…

— Ладно, думай обо мне, что хочешь… Но я должен дать тебе один совет. Аллах не обделил тебя силой, да, кажется, и умом. Так вот, подчиняй силу своему разуму.

Дружеский совет Касыма, теплый, благожелательный тон его слов взволновали Гани. Он не ожидал их. Другое дело, если б это сказал Нусрат или Рахимджан. В их добрых чувствах к себе он был уверен. А тут?.. Все же Касым — мираб, даже башмираб. Он свободно входит и к дотяю[14], и к беку, и во дворец к ходже. Чем он отличается от Ходжака, Рози-имама, Хашим-бая, которые дважды сдавали его в руки властей? И можно ли верить хоть кому-нибудь из тех, кто правит народом? Но, с другой стороны, Гани с первого взгляда почувствовал к Касыму расположение. Нельзя было поверить, что такой человек может предать его…

— Что ты молчишь? Не по нраву пришлись мои слова? — обиделся Касым. — Дело твое, а я сказал тебе то, что думаю, считал — мой совет пойдет тебе на пользу. Не веришь мне — можешь ехать… — проговорив это, Касым направился из юрты.

Гани почувствовал обиду Касыма, понял, что зря сомневался в его искренности, и бросился за ним. Он хотел, догнав мираба, крикнуть ему: «Я верю вам, верю, не сердитесь на меня», но, выйдя на воздух, остановился от удивления.

На площадке перед белой юртой уже успели собрать всех, кто работал на хашаре. Дехкане, выстроившись полукругом, стояли полусонные, зевающие, не понимая, зачем их созвали. Площадку уже расчистили, разложили на ней огромный костер. Дождь прошел, земля была сырой, но не скользкой — песчаная почва вобрала в себя всю влагу. Наспех одевшиеся дехкане ежились от холода и сырости, многие уже стали покашливать. Настроение у них было мрачное. Так, не считаясь с поздним часом, народ собирали обычно, если кто-нибудь бежал с хашара, а его поймали, или кто ослушался начальства. Наказывали провинившихся обязательно принародно, будили всех — чтоб знали, что ждет каждого при неповиновении. Вот такой процедуры ждали и теперь.

— Хватит держать людей на холоде, начинайте! — приказал Касым-мираб.

— Люди! — изо всех сил крикнул жирный кокбеши с бычьим голосом. — Сейчас вот этот Гани… — взмахом руки он указал на батура и на мгновение замолк.

Люди решили, что Гани станут сейчас подвергать наказанию, и зашумели, заволновались. Но толстяк, выдержав паузу, проорал:

— Сейчас Гани… попробует поднять скакуна Хемит-бая!

После этих слов народ успокоился и настроение людей изменилось. Уже с интересом дехкане стали переговариваться между собой:

— Неужели поднимет?

— Подумаешь! Наш Гани не то что лошадь — и быка поднимет!..

— Хорошо, но зачем ночью-то?..

— Не говори… И куда они заспешили?

— Баям, видно, невтерпеж, так позабавиться захотелось…

— Эх, а вдруг не поднимет?..

Пока дехкане шумели, уже вывели коня и Хемит-бай подошел к своему скакуну, статному, поджарому выхоленному жеребцу с сильной и гордой шеей и стройными ногами. Он долго стоял возле него, поглаживая по холке, целуя в лоб, обняв за шею…

— Ну хватит, хватит, что ты словно с женой прощаешься, — прикрикнул мираб.

На середину площадки вышел Гани в одной рубашке, с засученными рукавами, мощно и спокойно ступая могучими ногами. Он почти вырвал поводья из рук Хемита. Погладил жеребца по холке, успокаивая, и обратился к людям:

— Сейчас я с помощью аллаха и вашей подниму этого коня!

Гани с левой стороны подступил к скакуну, обхватил крепкими толстыми руками его передние и задние ноги, стремительно поднырнул под брюхо и резко приподнялся. Все это было сделано так быстро, что жеребец даже не успел пошевелиться и лишь оказавшись в воздухе, тревожно встрепенулся, но, плотно сжатый мощными руками батура, снова затих. Когда скакун задергался в руках Гани, батур слегка пошатнулся, но быстро выровнялся и сделал первый шаг. Толпа выдохнула единый облегченный вздох и напряглась в одном порыве, словно на плечах каждого человека лежал сейчас этот конь.

— Молодец, Гани!

— Слава Гани! Ура!

Пройдя десять шагов, батур осторожно, словно маленького ребенка, поставил скакуна на землю. Дехкане бросились к Гани и подняли его на руках!

— Молодец, Гани! Ох, молодец!

— Слава, слава Гани! Слава нашему богатырю!

— Не подвел ты нас, Гани!

Возгласы и гомон долго не утихали, возбужденные люди поздравляли друг друга, обнимались, смеялись…

— Ты весь в поту, смотри не простудись, — с нежной заботливостью сказал Касым, набрасывая на плечи Гани свой халат: лицо башмираба светилось гордостью за молодого батура. Баи, кокбеши, шанъё отвернулись и отошли подальше — смотреть на это они были не в силах.

— Носи на здоровье, Гани!

— Спасибо, Касым-ака!

И снова раздались возгласы радости — дехкане шумели так, будто это каждому из них накинул на плечи свой роскошный халат сам Касым-мираб.

— Ну что, конь теперь тоже мой?

— Конечно, ведь ты его выиграл, — ответил мираб.

Люди взволновались еще больше.

— Да как еще выиграл, такое не каждому дано. А?..

— Такого я еще не видывал…

— А конь-то, конь-то какой — как раз для Гани…

— Смотрите, какая стать, шея, ноги!..

— Ну хватит, хватит вам! — заорал вдруг Хемит.

— Эй, бай, надо уметь проигрывать.

— Не умеешь проигрывать — не спорь.

— Смотрите, не упустите скакуна, он испугался шума.

— Такому коню никакой шум не страшен…

Волны веселого возбуждения прокатывались по толпе.

— Садык-ака здесь? — спросил Гани, когда гомон немного стих.

— Здесь я, здесь, сынок… За тебя аллаху молился и, слава ему, ты победил.

— Иди сюда.

Через толпу пробрался к Гани старик Садык в оборванной одежде.

— Я знаю, всю твою жизнь у тебя не было собственного коня. Вот тебе мой подарок, поезди на старости лет на этом скакуне.

— Ты что выдумал? — воскликнул пораженный Садык.

— Держи, тебе говорят! — Гани передал поводья старику.

— Вот это да!

— Ну и молодец Гани, таких мало на белом свете!..

Снова поднялся шум.

— Постой, постой! — сквозь толпу к своему победителю протискивался Хемит. — Сколько хочешь денег возьми, а коня верни! Прошу-тебя!

— Теперь это не мой конь, хозяин его Садык-ака, у него спрашивай.

Байский сын повернулся к Садыку.

— Этот конь для меня священный. Это подарок моего Гани. Пусть хоть сам жанжун[15] за ним придет — не отдам, — выпрямляя сгорбленную спину, произнес старик, по-молодому вскочил на коня и погнал его вперед:

— А ну, дорогу! Дорогу!..

Люди молча расступались перед оборванцем Садыком…

Есть поговорка: «Конь — крылья джигита». Наверно, она была сложена именно о таких скакунах, как тот, на котором мчал сейчас Гани. Его стать, его резвая рысь казались неповторимыми. Кто бы угнался за ним, когда он, набирая скорость, несся по степи с развевающейся гривой, несся, как птица, почти не касаясь ногами земли. Человек, знающий истинную цену лошади, никогда не спрашивает, сколько она стоит. За этого скакуна Гани предлагали целый табун, но он только смеялся. Конь был подарен Гани его другом Галданом. И они так подходили друг к другу — всадник и скакун, увидишь — глаз не оторвешь!..

Гани скакал по степи, сам не зная, куда он направляется. Трудные думы не отпускали его. Он вспоминал, как вчера на хашаре тощий дехканин Нурахун говорил, что кумульцы, возможно, и зря выступили, что неизвестно, чем закончится их движение. Гани и сейчас продолжал горячий спор с Нурахуном, но, как и вчера, убедительные доказательства не приходили к нему.