– В свой загородный дом, – пояснил лакей.
– А-а-а… – протянул Станислав. На душе стало легче. По крайне мере он не будет выслушивать извечных упрёков: «Ах, Станиславушка, ты меня совсем не любишь… Ах, неужели я так дурна собой, что ты предпочитаешь пропадать неизвестно где?!»
Удовлетворённый ответом, Станислав уже было собрался подняться на бельэтаж, когда появилась горничная с саквояжем в руке.
– Вот… – она поставила саквояж на пол перед Станиславом. – Я не нанималась, чай, таскать-то его… Я вам не носильщик.
Глаза Станислава округлились.
– Это что такое? Ты что себе позволяешь? – взвился он.
– А вы не меня не орите! – парировала горничная. – Чай не вы меня на службу нанимали, а Аделаида Михайловна. И только она одна может мне недовольство высказывать. А вы, сударь…
Станислав закатил глаза, подумав: «Во времена пошли! Какая-то горничная смеет мне выговаривать!»
– Что в саквояже? – примирительно поинтересовался он.
– Ваши вещи… Те, в которых вы к барыне в дом пришли. – Невозмутимо ответила горничная.
У Станислава глаза вообще чуть из орбит не вылезли.
– Что всё это значит? – возопил он.
На крики, доносившиеся из передней, появился садовник, вооружённый лопатой и истопник с кочергой. Они всем своим видом подчёркивали: нечего тебе здесь делать, любезный… Шёл бы ты подобру-поздорову … А то и по загривку схлопотать можно.
Кровь бросилась в голову Станислава.
– Мерзавцы! Холопы! Ишь чего удумали! – возопил он, пожалев, что нет при себе пистолета, а то бы всех до единого перестрелял. Да во время вспомнил, что давным-давно заложил оружие…
– А ты, барин, не кипятись, – весомо заметил истопник. – Ты не у себя в дому… Так, что не забывайся. А барыня видеть тебя боле не хочет. И нам она наказывала: коли будешь ругаться и драться, бить тебя нещадно и гнать из дому прочь. Так-то вот…
Станислава от гнева и негодования трясло мелкой дрожью. Но он, как бывший военный, быстро оценил расстановку сил. И она была, увы, не в его пользу. Он решил: побьют, как пить дать побьют… И придётся в ближайшем трактире синяки залечивать.
Делать нечего, Станислав поднял с пола саквояж, тот оказался подозрительно лёгким. Словом, Аделаида Михайловна выпроваживала своего возлюбленного ни с чем. В чём пришёл – с тем и ушёл.
– Ну, ладно…. Спасибо этому дому, пойду к другому… – прошипел повеса.
…Станислав стоял на улице и думал: что же делать дальше? По всему выходило: надобно возвращаться в свой дом.
Он наскрёб в карманах мелочи, дабы расплатиться с извозчиком и в крайнем раздражении плюхнулся в дрожки. По дороге его одолевали тягостные мысли: «А ну всё к чёртовой матери… Застрелюсь… Надоела никчёмная жизнь…»
Родовое гнездо встретило Станислава запущенным садом и разбухшей входной дверью. Он с трудом открыл дверь. Увы, на пороге жилища повесу никто не встретил, ибо вся прислуга давно разбежалась – жалование ей не платили.
Станислав недовольным взором оглядел переднюю и лестницу, ведущую на бельэтаж. Желание свести счёты с жизнью охватило его ещё сильнее. Он отбросил саквояж в сторону и отправился по скрипучим разбухшим ступенькам на второй этаж и остановился около кабинета отца.
Станислав попытался открыть дверь, но она того явно не желала.
– Всё против меня! – возопил он и со всей силы правым плечом налёг на дверь. Та слегка поддалась.
Станислав ещё поднатужился и, наконец, дверь со скрипом отворилась. Кабинет отца предстал перед наследником в ужасном состоянии. Кругом царили полумрак, пыль и запустение.
Станислав направился к окну, дабы раздвинуть портьеры. Когда солнце проникло в помещение, ему стало и вовсе грустно. Пять лет минуло, как умер отец. В доме никто не жил, всё пришло в упадок: мебель отсырела, лепнина на потолке потрескалась, портьеры выцвели.
Станислав тяжело вздохнул и сел на пыльное кресло подле письменного стола. Он прекрасно помнил, что в столе есть потайной ящичек, в котором отец хранил пистолет. И вот теперь он намеревался им воспользоваться.
Тем временем, покуда Станислав Сергеевич хотел свети счёты в жизнью, к его дому подъехали ухоженные дрожки, из которых вышел нарочный, державший в руках тёмно-коричневый конверт из вощёной бумаги, запечатанный сургучовой печатью юридической конторы Карла Фридриховича Клебека.
Так как парадная дверь была приоткрыта, нарочный вошёл в дом.
– Есть кто живой? Хозяева! – позвал он, брезгливо разглядывая запущенное жилище. Ему никто не ответил. Однако нарочный был человеком исполнительным и дорожил своей службой, тем более, что господин Клебек неплохо ему платил. Уж он-то умел найти адресата, где бы тот ни находился.
– Хозяин! – снова позвал нарочный и поднялся на бельэтаж. – М-да… Если здесь и есть прислуга, то она явно нерадива и ленива. Её бы в контору к Карлу Фридриховичу, уж тот бы сумел её вразумить.
Он заметил приоткрытую дверь и направился прямо к ней. Заглянув внутрь помещения, нарочный увидел молодого мужчину, опухшего и потрёпанного, но явно благородного происхождения.
Мужчина держал пистолет у виска и уже собирался размозжить себе голову выстрелом…
– Сударь! – спокойно произнёс нарочный, будто перед ним сидел человек не с пистолетом в руке, а с бокалом вина или букетом цветов.
Станислав невидящим взором воззрился на человека.
– Сударь! – снова повторил тот. – Я доставил вам письмо из юридической конторы господина Клебека, что в Калуге… Прошу вас, принять и расписаться.
Станислав вернулся к реальности и уже осмысленно воззрился на нарочного.
– Письмо… От кого?.. – поинтересовался он, держа по-прежнему пистолет у виска.
Нарочный был человеком выдержанным и терпеливым и ещё раз повторил от кого письмо.
– Клебек… Знакомая фамилия… – задумался Станислав. Он отложил пистолет в сторону. – Давай письмо, распишусь…
По завершении всех формальностей, нарочный откланялся и удалился. Станислав покрутил тёмно-коричневый конверт в руках.
– Вряд ли от кредиторов… – решил он. – Те сразу налетают, как саранча и начинают опись имущества.
С такими мыслями он надломил сургуч и вскрыл конверт. В нём лежал лист бумаги отменного качества, исписанный изящным каллиграфическим почерком. Письмо гласило:
«Милостивый государь, Станислав Сергеевич.
Я как поверенный в делах господина Селиванова Льва Дмитриевича, вынужден сообщить вам печальное известие: ваш дядюшка скончался. Тем не менее, он оставил завещание, которое должно быть оглашено, согласно его последней воле, в присуствии его родственников. Оглашение сего завещания состоится первого числа следующего месяца в имении Селиваново.
Ваш покорный слуга, Клебек Карл Фридрихович».
…Станислав, не мешкая, нанял извозчика. И потрясая перед его носом пятирублёвой ассигнацией, гаркнул:
– Гони, голубчик! За ценой не постою! В Мордасово до темноты успеем?!
Извозчик смерил подозрительным взором помятого барина, однако ассигнация вселила в его душу некоторую уверенность.
– Чаво не успеть-то дотемну, барин?.. Оно, конечно, можно… Мигом домчу. Лошади да экипаж у меня справные. Вчерась токмо рессоры подправлял. Домчу… – разглагольствовал извозчик, однако ехать не торопился.
Тогда Станислав вручил ему ассигнацию, как говорится, авансом. Лицо извозчика преобразилось, он «оходил» лошадь по сытым крутым бокам длинным хлыстом и возопил:
– Но-о-о!!! Пошла родимая! Домчу, барин, не сумневайся! Засветло поспеем! – заверил он. Экипаж рванул с места, оставляя за собой клубы дорожной пыли.
Мордасово располагалось в десяти вёрстах от города, и по дороге Станиславу было о чём подумать. Его переполняли чувства: надежды, после прочтения письма (а вдруг ему что-то перепадёт из дядюшкина наследства?), стыда перед Аделаидой (ведь она страстно любила его, он мучил бедняжку своими бесконечными изменами и пренебрежением). И уверенности в том, что он непременно изменится, остепенится – хватит за юбками волочиться, и так все деньги родительские промотал. И чуть не застрелился от тоски и отчаяния. Станислав решил, что непременно упадёт в ноги Аде, так он называл вдову высокопоставленного чиновника, свою возлюбленную, покается, повинится, пообещает исправится… Что ещё?.. И непременно отдаст ей деньги, если таковые получит по завещанию. Пусть Ада сама ими распоряжается, она женщина практичная и умная, чай без куска хлеба не оставит. В этот момент он искренне верил, что так и будет…