— Тетушка, я, наверное, останусь здесь в беседке, — по-английски произнес поразительно красивый голос, в котором, как струи темного вина, льющиеся в хрусталь бокала, переливались бархатные ноты контральто и звенели колокольчики солнечного сопрано.
— Как хочешь, девочка моя, — ответил женский голос. — Ты будешь заниматься или сегодня отдохнешь?
— Заниматься я не буду, может быть, немного попою для себя, — ответила молодая женщина. — Вы можете пойти отдыхать.
— Нет, я пойду к дону Эстебану, мы собирались посмотреть, в каком состоянии служебные постройки на вилле, — ответила та, кого называли «тетушкой».
— Он понимает ваш испанский? — лукаво поинтересовалась молодая, и «тетушка», смущенно хмыкнув, пролепетала:
— Дон Эстебан говорит, что я говорю уже достаточно хорошо, что не так — он поправляет, и учит меня новым словам.
— Как славно, — почти пропела молодая женщина, и граф решил, что у нее поистине удивительный голос.
Шаги «тетушки» прошелестели по песку и начали удаляться. За стеной воцарилась тишина. Михаил боялся дышать, чтобы не вспугнуть девушку. В его унылой жизни это было целое приключение. И вдруг незнакомка легко откашлялась и запела. Это было настолько потрясающе прекрасно, что граф даже не понял, что певица поет «Аве Мария». Он не понимал латинских слов, но голос был так божественно хорош, что молодой человек даже не мог дышать. Это был зов веры, просящий Небесную Царицу помочь всем страдающим на земле, и ему, Михаилу, тоже. И молодой человек поверил, что Дева Мария пошлет ему исцеление, и он снова станет прежним. Надежда на возрождение вновь появилась в его душе, как будто и не покидала ее. И только мысли о любви граф по-прежнему гнал от себя. Он так и стоял, прижавшись лбом к каменной стене, а по его щекам текли слезы.
Девушка допела, ее голос взял последние ноты и затих. Михаил страшно испугался, что певица сейчас уйдет и все кончится: вера и надежда вновь покинут его, и он навсегда останется в своей черноте, только еще более безысходной, чем до этого волшебного момента. Однако шагов не было слышно, певица оставалась в беседке. Но вот заскрипели доски, легкие шаги раздались совсем рядом, и волшебный голос произнес по-английски:
— Кто здесь? Я чувствую ваше присутствие. Вы плачете.
Михаил задохнулся от неожиданности, но нужно было что-то отвечать, и он сказал первое, что пришло в голову:
— Я — русский офицер, раненный в войне с Наполеоном. Вместе с моим другом доктором мы снимаем эту виллу. Вы правы, я плачу, потому что ваш голос проникает прямо в сердце. Но вы, наверное, это и сами знаете?
— Меня хвалили, хотя таких слов мне никто не говорил, — ответила девушка. — Но вы не назвали свое имя.
— Простите, мисс, — извинился Михаил. — Меня зовут граф Михаил Печерский.
— А я Кассандра Молибрани, пою в миланском театре Ла Скала, сейчас приехала сюда на отдых перед премьерой новой оперы.
— Примите мое восхищение, сеньорита, я никогда не слышал такого божественного голоса, — искренне сказал Михаил, поглаживая шершавый камень стены напротив того места, где стояла певица.
— Наверное, неловко так разговаривать, стоя за стеной, — предположила девушка, — чуть дальше в стене есть маленькая калитка, по-моему, она закрыта на засов с моей стороны. Сейчас я открою.
Михаил ужаснулся. Сейчас эта волшебница войдет и увидит его, такого жалкого в своей слепоте. Нужно было ее немедленно остановить. Но шаги девушки уже прошелестели в направлении калитки, заскрипел давно не смазанный замок, и звук шагов начал приближаться к Михаилу, пока не замер прямо перед ним.
— Ну, вот и я, — весело произнес дивный голос.
Михаил вытянул вперед руку и уперся в теплую кожу. Под своей ладонью он услышал удары сердца девушки и отпрянул.
— Простите, — сказал граф, почувствовав, что это — конец, — я ничего не вижу.
Кассандра молча стояла перед высоким красавцем с лицом Адониса, с блестящими каштановыми кудрями и большими, яркими синими глазами, смотревшими мимо нее. Впервые за все время ее мучительных попыток вспомнить лицо обладателя синих глаз, ей встретился красавец с такими глазами. Но это было ужасно: такой молодой, красивый и добрый молодой человек был слеп. Он нервничал, и Кассандра слышала его тревожные мысли о том, что он жалок и не хочет, чтобы девушка видела его таким. Граф жестом слепого вытянул вперед руку и уперся в грудь девушки. Он тут же отпрянул, но Кассандра успела почувствовать бездну отчаяния и беспросветную черноту, в которой жил молодой человек. Взглянув на мокрые щеки, которые Михаил не успел вытереть, девушка поняла, насколько того поразило ее пение.
«Он нуждается во мне, — подумала она, — в той тьме, в которой живет этот офицер, нет ничего, кроме звуков. Поэтому он так растрогался. Я тоже знаю, что значит быть больной и отчаявшейся. Может быть, я помогу этому молодому человеку пережить его беду, и когда-нибудь Бог вернет ему зрение, а мне память».
Она протянула руку, вложила свою ладонь в руку графа и сказала как можно беззаботнее:
— Давайте знакомиться. Раз мы оба гуляем в саду, может быть, вы расскажете мне об этом месте, ведь я приехала вчера вечером, а до этого ни разу здесь не была.
— Охотно, — обрадовался граф, — я здесь уже полтора месяца, и все время ходил со своими поводырями по территории нашей виллы, теперь я знаю все ее уголки по звукам и запахам: шуму озера, тому, как отдаются под ногами шаги, шелесту деревьев, запаху розария и клумб. Все цветы пахнут здесь по-разному.
Михаил согнул руку, Кассандра просунула свою под его локоть и, тактично направляя незрячего спутника, направилась к озеру. Новый знакомый рассказывал ей об озере Комо, о маленьком городке, состоящем почти из одних вилл, где они жили, о своем друге докторе, открывшем клинику для больных легочными болезнями в центре городка. Он не говорил только о себе. Кассандра тоже предпочла не углубляться в свою историю, сказав только, что в этом году потеряла отца и мать, потом несколько месяцев училась в Неаполе у великого Россини, а теперь поет в Ла Скала. Но, держа графа за руку, девушка слышала все его мысли, и узнала, что молодой человек в отчаянии оттого, что стал инвалидом, и считает себя обузой для друга и семьи дяди, который был его единственным родственником.
Девушка сочувствовала своему новому знакомому, но не могла дать тому понять, что понимает его отчаяние. Иначе пришлось бы объяснять природу своего дара, а этого Кассандре не хотелось.
«Нужно занять его пустые дни, — подумала девушка, — за делом время летит быстрее, по крайней мере, граф отвлечется».
— Вы говорите, что у вас теперь очень обострился слух? — спросила она.
— Да, он стал тоньше, я теперь различаю множество полутонов, которые раньше не замечал, — подтвердил Печерский, — я даже услышал, как в вашем голосе сливаются низкие и высокие звуки. Как будто в бокал наливали вина двух сортов из разных бутылок.
— Какое необычное сравнение, возможно, не очень почтенное, зато точное, — засмеялась Кассандра. — Но я хотела бы попросить вас помочь мне.
— Меня?! — удивился Михаил.
— Мне нужен человек с тонким слухом, который пройдет со мной партию Розины в новой опере маэстро Россини, — объяснила Кассандра, — вам не нужно знать нот, вы просто поймите, есть ли гармония в моем пении.
— Я буду счастлив, — тут же согласился изумленный граф.
Это приглашение давало ему не только возможность продолжить знакомство с хорошей девушкой, но и слушать ее изумительный голос.
— Может быть, сейчас и начнем? — предложила Кассандра, — только вернемся в мою беседку, иначе тетушка будет беспокоиться.
Она провела своего спутника сквозь калитку в стене и подвела к ступеням беседки.
— Вы садитесь вот здесь на скамью, а я отойду к другому краю беседки, — решила она, и, усадив Михаила, села напротив него.
— Я сначала расскажу вам содержание действия до моего выхода, потом спою свою арию, и так пройдемся по всей опере, — предложила девушка.
Михаил не сказал ей, что знает сюжет пьесы Бомарше, ему было все равно, что говорит его невидимая собеседница, лишь бы ее голос лился, он был бесконечно хорош сам по себе — то низкий и чувственный, то серебристый и звонкий, этот голос был даром небес. Но вот девушка запела арию Розины. И это было уже не просто наслаждение, это было безмерное счастье. Михаилу даже нравилось, что он не понимает по-итальянски, не нужно было отвлекаться на смысл слов — только голос, только музыка. И когда Кассандра замолчала, он почувствовал себя осиротевшим.