Григорий Потоцкий вышел из кареты с гордо поднятой головой и спокойно прошел к эшафоту. Он даже не был бледен, на его лице играл румянец, ни капли страха не читалось в его глазах. Одет Потоцкий был в шинель голубого цвета. Нарядную, расшитую золотом, словно на параде. Когда прочли ему сентенцию, он глубоко вздохнул, а потом громко сказал, что благодарен, ничего лишнего не возвели на него в приговоре, но вины он своей не признает. Люди закричали что — то зашумели, он обвел взглядом разбушевавшуюся толпу, словно выискивая кого — то глазами, затем повернулся к палачу. Сняв с шеи крест с мощами, отдал провожавшему его священнику, прося молиться о душе его. Подал полицмейстеру, присутствующему при казни, записку об остающемся своем имении. Снял с руки перстень, подал его палачу, убедительно прося его как можно удачнее исполнить свое дело и не мучить его. Попросил сказать последнее слово, ему разрешили. Мужчина вновь посмотрел на людей и громко произнес

— Я ни о чем не жалею, я делал то, во что искренне верил. Жалею лишь об одном, что не успел у всех попросить прощения. И прошу сейчас, у той единственной, из — за которой мне жаль умирать.

Потом сам, подняв свои длинные белокурые волосы, лег на плаху. Палач был из выборных, испытан прежде в силе и ловкости и… не заставил страдать несчастного, взмах руки и еще одна голова покатилась по песку. Народ, стоявший на крышах домов и на мосту, непривыкший видеть смертной казни и ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел еще оду голову, лежащую у подножья эшафота, единогласно ахнул и так содрогнулся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились. Кое — кто из людей упали вниз в воду. В Кронверкский канал, благо там не было глубоко. Врядли кто — то серьезно пострадал. Раздался душераздирающий крик, то отец кричал и выл как раненое животное, повторяя имя сына. Потоцкий — старший бросился к обезглавленному телу, стража не решилась его задержать. Старику дали попрощаться и закрыть глаза мертвому Григорию. За палачом Петр последовал с низко опущенной головой, он словно смирился, его сломала смерть сына. Вскоре он последовал за ним, легкий взмах верной руки исполнителя и казнь была окончена. Толпа роптала, кто — то улюлюкал, видя как привязывают солдаты к эшафоту мертвые тела. Висеть им там до самого вечера, а затем будут они сожжены вместе со страшным помостом.


Катя уткнулась лицом в грудь кормилицы и тихо рыдала, Марта гладила ее по волосам и словно убаюкивала покачивая. Александр Чернышев тактично молчал. На его лице не дрогнул ни один мускул, словно он присутствовал на чем — то совершенно привычном для него. Граф задернул шторки кареты, отпил вина из фляги и посмотрел на рыдающую девушку, тень жалости промелькнула на его бесстрастном лице. Промелькнула и тут же исчезла, видно было, что он раздражен задержкой на мосту, придется ждать, пока разойдется толпа, и только тогда они смогут уехать. Катя, наконец, успокоилась и лишь тихонько всхлипывала на груди у Марты.

— Он, не принял сонный порошок, Марта, он предпочел находиться в сознании. Я знаю почему, он надеялся увидеть меня. А я…

— А вы, сударыня, не могли там присутствовать, перестаньте себя казнить, вы сделали для него все что могли. Вам следует позаботиться о себе, вам не следовало здесь находится, это было слишком опасно.

Катя промолчала на его жестокие слова, она даже не посмотрела на графа, отвернулась к окну, опустила вуаль на лицо.

— Поедемте, Александр Захарович, больше ничего меня здесь не держит, я попрощалась со своим прошлым.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ.