Профессор. Ну-ну, сейчас наслушаемся и недрогнувшей рукой предадим их огню, чтобы обогреть мадемуазель. Вы серьезно просчитались, голубушка: допустим, вы нам докажете, что мы и вправду бездушные карьеристы, но ведь в таком случае сжечь придется вовсе не книги, необходимые для удовлетворения наших низменных амбиций, а вас. Поскольку от вас нам нет никакой пользы, Марина.
Даниель (рванувшись к профессору). Профессор!
Марина. Большого костра из меня не получится.
Профессор. Да, наподобие чувств Даниеля к вам: минутная вспышка.
Даниель (хватая профессора за грудки). Прекратите!
Марина. Я знаю. Даниель каждую осень соблазняет какую-нибудь студентку с последнего курса – непременно последнего, чтобы наверняка не встретить ее следующей осенью. Четыре года подряд я наблюдала его маневр и знаю, как это у него отлажено. По некоторым признакам, подмеченным за эти годы, я могла предположить, что стану счастливой избранницей на своем курсе, – впрочем, это единственное, в чем я не была уверена. Так что я прекрасно знаю: мне отпущен всего год, и хочу получить по максимуму.
Даниель (он отпустил профессора и стоит перед сидящей Мариной). Ты чудовище.
Марина (встает и оказывается лицом к лицу с Даниелем. Улыбается ему с неподдельной нежностью, без тени иронии). Я чудовище? А может быть, ты, Даниель? Или война?
Даниель. Если ты и правда думаешь то, что сейчас сказала, я не понимаю, как ты можешь любить меня!
Марина. Я тоже этого не понимаю. (Подается к нему с ангельским видом, он едва заметно отступает.)
Даниель. Если ты и правда думаешь то, что сейчас сказала, твое поведение недостойно.
Марина (приближаясь). Мое поведение недостойно, Даниель. (Подойдя вплотную, прижимается к нему и замирает. Он секунду колеблется, потом, беспомощно вздохнув, заключает ее в объятия.)
Профессор. Ах! Прелестно, прелестно! Мариво в разгар войны!
Даниель (обнимая Марину, с горечью). Мариво? Вы хотели сказать, Фатернисс!
Профессор. Вы правы. Как этот сытый буржуа Фатернисс сумел прозреть любовь во всей ее наготе и неприглядности?
Марина (высвобождаясь из объятий Даниеля и отскакивая, гневно). Ну уж нет! Не надо лекций по литературе! Мне холодно, я хочу огня!
Профессор. Мотайте на ус, Даниель, так говорила доисторическая самка, возвращаясь к пещерному очагу.
Марина (оборачиваясь к профессору). Презираете меня, профессор? На здоровье! Вы-то даже в войну не слишком отощали. Будь вам так же холодно, как мне, вы бы меня поняли.
Профессор. Надо вас подкормить, детка.
Марина. Отличная мысль. Что вы мне предложите? Кусочек замороженного трупа? Больше, по-моему, есть нечего.
Профессор (идет к книжным полкам). Постойте-ка… (Берет книгу.) Вот вам лучшая пища: «Честь по чести» Кляйнбеттингена. Вы это проглотите!
Марина. Какой цинизм! (Отворачивается.)
Профессор (подходит к ней, силой поворачивает к себе и сует книгу ей в руки). Уверяю вас, это пойдет вам на пользу.
Марина (смотрит на книгу, как наказанный ребенок). Я ее сожгу. Не буду читать.
Профессор (хочет отобрать у нее книгу, но она крепко держит ее, прижав к животу). Марина! Если жечь, так хоть не эту!
Марина (поворачивается к нему). Ах вот как? У вас есть романы, которые лучше горят?
Профессор. У меня есть романы, которые хуже написаны.
Марина (смеется). Наконец-то я узна́ю, какие книжки вы любите на самом деле.
Профессор (роясь в книгах). Как раз об этом мы говорили перед вашим приходом… Вот! Вот это можете взять. (Привстав на цыпочки, достает два тома.) «Дневники» Стерпениха. (Протягивает ей книги, она не двигается с места.) Ну?
Марина. Этого мало.
Профессор. Как? Ну вы и штучка, я же даю вам две вместо одной.
Марина. Вы соображаете, профессор? Один Кляйнбеттинген стоит больше двух Стерпенихов.
Даниель. Марина!
Профессор. Нет, вы только послушайте эту расчетливую самочку!
Марина. Назначьте сами цену Кляйнбеттингену, профессор. Это вопрос первостепенной важности для мировой литературы. (Профессор, озадаченно улыбаясь, смотрит на полки.)
Профессор. Коль скоро мы начали со Стерпениха, забирайте его «Вечный бой» и три тома переписки с Белиндой Бартоффио. (В руках у него уже шесть толстых томов.) И лучше вам удовольствоваться этим, ваши тоненькие ручки все равно не удержат больше.
Марина. Я вам не доверяю. Положите их на пол. (Профессор кладет книги стопкой, Марина садится на них.) Вот ваш Кляйнбеттинген! (Профессор берет книгу, Марина встает и подхватывает шесть томов.) Стерпених! Как вспомню, что вы заставили меня все это прочесть на первом курсе!
Профессор. Только не говорите, что вы и вправду прочли.
Марина. Прочла, профессор. Я недостаточно умна, чтобы сделать вид, будто читала. Я одолела всего Стерпениха от корки до корки.
Профессор (Даниелю). Нет, вы представляете, Даниель? Оказывается, есть такие студенты, что читают все книги, которые мы им велим прочесть. Знай я это раньше, скорректировал бы список обязательной литературы. (Марине.) Голубушка, мне, право, очень жаль.
Марина. Не жалейте, профессор. Вы даже представить не можете, с каким наслаждением я предам их огню. Когда я читала это четыре года назад, была весна и не было войны: мирные весенние дни я бездарно потратила, продираясь сквозь нечитабельные страницы, о которых вы говорили нам столько хвалебных слов на лекциях. Ни одно аутодафе в мире не было столь заслуженным. До свидания, профессор. До вечера, Даниель. (Убегает.)
Даниель. Она так и ушла в вашем пальто. Я принесу его вам завтра.
Профессор. Оставьте его ей. Ей оно нужнее.
Даниель. Хватит и того, что она забрала у вас всего Стерпениха, профессор.
Профессор. Невелика потеря. И потом, в ее словах есть резон: если она действительно прочла всего Стерпениха, то имеет право на маленькую месть. (Садится на стул, на котором сидела Марина, не выпуская из рук книгу Кляйнбеттингена.)
Даниель. И все-таки мне за нее стыдно.
Профессор. Ну и напрасно. Она ведь сказала правду: женщины страдают от холода сильней, чем мужчины. Я это давно заметил: у восьмидесяти процентов моих любовниц были ледяные ноги. И не только у худышек. Так что, когда я вижу вашу Марину, легонькую, как дуновение, я думаю о ее ногах, об этих ножках, которых ваши ноги будут касаться этой ночью, и содрогаюсь, представляя себе температуру их пальчиков – ужас!
Даниель. Верно, ужас. Но она вела себя просто неприлично!
Профессор. Действительно. Ей это очень идет. Этот тип трогательной красоты особенно выигрышно смотрится в разнузданности. Нам с вами посчастливилось увидеть великолепный спектакль. Согласитесь, он стоил всего Стерпениха.
Даниель. Никогда бы не подумал, что вы так снисходительны.
Профессор. Я не снисходителен. Однако я нахожу, что у вас отменный вкус. Она еще восхитительнее, чем та, что была в прошлом году. Как бишь ее звали? Вылетело из головы.
Даниель. Соня. Она погибла под бомбежкой в июне.
Профессор. Бомбежка пришлась очень кстати, избавив вас от традиционной и тягостной процедуры августовского разрыва.