– Ах, доктор, – простонала моя жена с преувеличенной до смешного благодарностью в голосе, – как вы любезны! Но я думаю, это всего лишь легкая простуда.
Сбитый с толку, он подошел и положил ладонь ей на лоб. Я уставился на него в изумлении: если он осматривает мою жену, значит, его мозг как-никак работает. Что же он выдаст?
Тяжелая лапища наконец приподнялась, но месье Бернарден молчал. На какой-то миг я вообразил худшее.
– Ну что, доктор?
– Ничего. Она ничем не больна.
– Но она же кашляет!
– Наверно, немного воспалено горло. Но она ничем не больна.
Эта фраза, которая в устах всякого нормального врача успокоила бы, у него прозвучала констатацией оскорбления: «И вы из-за такой пустяковой болезни лишаете меня своего внимания?»
Я сделал вид, будто ничего не заметил.
– Спасибо, спасибо, доктор! У меня камень с души свалился. Сколько я вам должен?
Платить ему за то, что он подержал руку на лбу моей жены – возможно, это покажется странным, но я ни в коем случае не хотел быть у него в долгу.
Он пожал плечами, угрюмо насупившись. Так я открыл еще одну черту характера нашего мучителя – мне был удивителен сам факт, что у него имеются черты характера: его не интересовали деньги. Следовало ли допустить, что в нем есть проблески – не благородства, нет, но хотя бы отсутствия вульгарности?
Верный себе, он поспешил не оставить и следа от намечающегося благоприятного впечатления: по-хозяйски шагнул к стулу и уселся напротив нас.
Мы с Жюльеттой ошеломленно переглянулись: да он никак собирается осаждать нас и в спальне? Положение было столь же кошмарным, сколь и безвыходным.
Даже будь я способен выставить человека за дверь, как прикажете действовать? Тем более, он только что бесплатно осмотрел мою жену.
Она между тем отважилась:
– Доктор, вы… вы же здесь не останетесь?
На его хмуром лице вновь проступило возмущение. Что? Как посмели сказать ему такое?
– Здесь не место для приема гостей. И потом, вам будет скучно.
Этот аргумент показался ему приемлемым. Но его следующая фраза нас добила:
– Если я спущусь в гостиную, вы должны пойти со мной.
Я уныло возразил без всякой надежды:
– Но я не могу оставить ее одну.
– Она не больна.
Это не укладывалось в голове! Я смог только повторить:
– Я не могу оставить ее одну!
– Она не больна.
– Полноте, доктор, у нее слабое здоровье! В нашем возрасте это можно понять!
– Она не больна.
Я посмотрел на Жюльетту. Она печально покачала головой. Если бы только у меня хватило духу твердо сказать: «Больна или не больна, а я остаюсь с ней! Ступайте вон!» Мне было дано понять, до какой степени я принадлежу к породе слабаков. Я сам себя ненавидел.
Я встал, признав свое поражение, и спустился с месье Бернарденом в гостиную, оставив в спальне мою бедную покашливающую жену.
Незваный гость развалился в своем кресле. Он взял чашку чая, которую я приготовил, перед тем как подняться в спальню, и поднес ее к губам. Клянусь, он поморщился и протянул ее мне со словами:
– Совсем остыл.
В первую минуту я растерялся. А потом меня одолел смех: это уже ни в какие ворота не лезло! Быть до такой степени невоспитанным – это просто немыслимо. Я смеялся и не мог остановиться, накопившееся за полчаса напряжение отпускало, растворяясь в приступе смеха.
Наконец я взял чашку из рук толстяка, которого мой смех привел в негодование, и направился в кухню.
– Сейчас заварю вам свежий чай.
Ровно в шесть он ушел. Я поднялся к жене в спальню.
– Я слышала, ты очень громко смеялся.
Я рассказал ей про остывший чай. Она тоже посмеялась. Но потом пригорюнилась:
– Эмиль, что же нам делать?
– Не знаю.
– Не надо ему открывать.
– Ты же видела, что было сегодня. Он сломает дверь, если я не открою.
– Ну и ладно, пусть сломает! Это будет повод с ним поссориться.
– Но дверь-то будет сломана. Зимой!
– Починим.
– Дверь будет сломана зря, потому что поссориться с ним невозможно. Да и лучше оставаться в хороших отношениях: как-никак мы соседи.
– Ну и что?
– С соседями всегда лучше ладить.
– Почему?
– Так принято. И потом, не забывай, мы здесь совсем одни. К тому же он врач.
– Одни? Но ведь этого мы и хотели. Он врач, говоришь? А я тебе скажу, что мы по его милости скоро заболеем.
– Не преувеличивай. Он безобидный.
– Да ты посмотри, мы совсем извелись всего за несколько дней! А до чего он нас доведет через месяц, через полгода?
– Может быть, он перестанет ходить, когда зима кончится?
– Ты сам знаешь, что нет. Он будет торчать здесь каждый день, каждый божий день с четырех до шести!
– Может, ему надоест.
– Ему никогда не надоест.
Я вздохнул.
– Послушай, он, конечно, тяжкая обуза. Но все-таки разве плохо мы здесь живем? О такой жизни мы всегда мечтали. Неужели такая смешная мелочь может нам ее отравить? В сутках двадцать четыре часа. Два часа – это одна двенадцатая. Все равно что ничего. Мы имеем двадцать два часа счастья ежедневно. На что нам жаловаться? Представь себе, что у кого-то и двух часов счастья в день нет!
– Разве это причина, чтобы позволить сесть себе на голову?
– Порядочный человек обязан думать не только о себе. У нас с тобой не жизнь, а мечта. Грех роптать.
– Ты не прав. Ты сорок лет трудился за мизерное жалованье. Наше сегодняшнее счастье – скромное и заслуженное. Мы за него уже заплатили сполна.
– Так рассуждать нельзя. Ничто в жизни не дается по заслугам.
– Чем это может помешать нам защищаться?
– Защищаться от жалкого недоумка, тупой скотины? Не лучше ли над ним посмеяться, а?
– Что-то мне не смешно.
– И напрасно. Посмеяться над ним легче легкого. Решено: отныне мы смеемся над месье Бернарденом.
На следующий день Жюльетта была вполне здорова. В четыре часа пополудни раздался стук в дверь. Я пошел открывать, широко улыбаясь. Мы договорились оказать гостю самый издевательский прием, какого он заслуживал.
– О! Вот так сюрприз! – воскликнул я, увидев на пороге нашего мучителя.
Он вошел с хмурым видом, скинул мне на руки пальто. Я зашелся еще пуще:
– Жюльетта! Угадай, кто к нам пожаловал!
– Кто там? – спросила она с лестницы.
– Это же наш славный Паламед Бернарден! Наш милейший соседушка!
Моя жена, просияв улыбкой, сбежала по ступенькам.
– Доктор? Как я рада!
По голосу я понял, что ее душит смех. Она взяла его лапищу обеими руками и прижала к сердцу.
– Ах, спасибо вам, доктор! Представьте, я выздоровела. Этим я обязана вам.
Толстяку было явно не по себе. Он вырвал руку из ладошек моей жены, решительно направился к своему креслу и сел.
– Не угодно ли чашечку кофе?
– Да.
– Что еще я могу вам предложить? Вы знаете, что жизнь мне спасли вчера? Чем вас порадовать?
Он тупо молчал.
– Миндальное пирожное? Яблочный торт?
Ничего этого в доме не было. Я даже испугался, не перестаралась ли Жюльетта. Но она так искренне забавлялась, продолжая перечень несуществующих лакомств:
– Большой кусок кекса с цукатами? Меренги? Черносмородиновое желе? Шоколадные эклеры?
Она вряд ли и видела-то в жизни подобные десерты. Доктор начал сердито хмуриться. После долгого угрюмого молчания он произнес:
– Кофе!
Будто не заметив его невоспитанности, моя жена удивилась:
– Ничего, в самом деле? Ах, как жаль. Мне было бы так приятно вас попотчевать. Благодаря вам, доктор, я словно заново родилась!
Легко, как козочка, она поспешила на кухню. Уж не знаю, что бы она делала, если бы наш гость захотел предложенных пирожных. Посмеиваясь, я сел рядом с ним и спросил:
– Дорогой Паламед, что вы думаете о китайской таксономии?
Он ничего не ответил. Даже не выразил удивления. Его усталый взгляд я истолковал бы так: «Опять мне придется выслушивать болтовню этого типа».
Я твердо решил быть занудой.
– Борхес потрясающе об этом пишет. Уж не обессудьте, я процитирую этот всем известный пассаж из «Расследований»: «На древних страницах одной китайской энциклопедии под названием «Небесная империя благодетельных знаний» написано, что животные делятся на а) принадлежащих Императору, б) набальзамированных, в) прирученных, г) сосунков, д) сирен, е) сказочных, ж) отдельных собак, з) включенных в эту классификацию, и) бегающих как сумасшедшие, к) бесчисленных, л) нарисованных тончайшей кистью из верблюжьей шерсти, м) прочих, н) разбивших цветочную вазу, о) похожих издали на мух»[5]. Вот так классификация, не правда ли, ученому мужу вроде вас впору ей улыбнуться или даже посмеяться от души?