Ее глаза потеплели. Боже, какие у нее выразительные глаза. И кажется, она меня простила и приняла.


— Люба, я попробую поговорить с твоим отцом. Он очень переживает за тебя, хочет как лучше. Раньше он думал, что все в твоей жизни контролирует, а значит, ты защищена от всего негативного. А сейчас он все потерял, пытается на тебя воздействовать через Сашу. Естественно, Саше это не нравится. Он не умеет подчиняться. Люба, твой муж — очень сильная личность. Он должен доминировать во всем. Ты сможешь с этим смириться? Ты у нас девочка тоже волевая и властная. Если ты научишься контролировать мужа так, чтобы он не замечал этого, у вас все сложится, но любое явное вмешательство он воспринимает как угрозу, и ответная реакция незамедлительна. Понимаешь, я с Сашей работаю уже много лет, он начинал санитаром в приемном покое. Твой отец еще тогда увидел в нем лидера. Он потратил очень много сил, чтобы вырастить из него ученого, который сумеет стать его преемником. Люба, ты не боишься, что твой муж подавит тебя как личность, как профессионала? Ты талантлива и умна, не потеряй свой дар.


Она застенчиво улыбнулась, потом посмотрела мне прямо в глаза.


— Нет, не думаю, меня трудно подавить. Папе это не удалось. Единственно, Саша хочет большую семью. Но в этом я с ним, пожалуй, согласна. Я буду хорошей матерью, я знаю, какой должна быть мать, вы уж мне поверьте. Екатерина Семеновна, я выросла рядом с сильной и властной личностью, коим является мой отец. Мне не привыкать. Единственно, меня, конечно, волнуют женщины. Вы знаете, им даже безразлично, что у него семья, что я могу быть рядом, они открыто себя предлагают. Сейчас Саша отмахивается от них как от назойливых мух, но пройдет время, я буду уже не так молода и привлекательна, что будет тогда? Когда я его об этом спрашиваю, он смеется.

— Я думаю, что это вы со временем решите. Кстати, как он отнесся к твоей беременности? Люба, по-твоему, какой у тебя срок?

— Четырнадцать-пятнадцать недель, у меня немножко живот тянет и поясница болит. Он не замечал, что я беременна. Я не знаю, почему. Говорит, что рад, я хочу верить. Может, ему страшно. Может, тяжело менять привычный уклад жизни. Он не был готов к семье, я же понимаю. Для него ребенок — неожиданность. У него защита в марте, дел невпроворот, я помогаю, как могу. Он никогда не признается, что ему трудно, но он меня любит, точно любит.

— Ты права, тебя он любит. Давай сделаем УЗИ, потом все будет видно. Сейчас позвоню твоему мужу, пусть придет.


Саша почти мгновенно пришел.

— Что тут у вас? Вы ее уже смотрели?

— Нет, мы разговаривали, в основном о тебе. Смотреть мы ее будем вместе.

Я замерила таз, результаты были неутешительные: таз узкий, рожать сама она вряд ли сможет. Только если ребенок будет небольшой.

— Саша, сам видишь, у Любы узкий таз, правда, до родов он может еще раздаться, девочка молодая, еще растет.

Дальше мы с ним сделали УЗИ.

— У нее угроза прерывания, небольшая, но я рекомендовала бы прокапать ее в стационаре. Люба, это не страшно, неделя и ты пойдешь домой, но лучше перестраховаться.

Сашка расстроился, но принял мою позицию.

— Люба, давай ложись прямо сейчас, я принесу тебе все, что нужно. Все свободное время я буду с тобой, ты одна не останешься, даже ночью. Хорошо?

— Саша, у меня же сессия, может, я сначала сдам?

— Нет, дорогая, я думаю, что ребенок важнее. Я схожу в деканат, отдам справку, и перенесем мы твою сессию. Я буду провожать тебя на экзамены, а учить ты можешь и лежа, я тебе все учебники принесу.

Я с уважением смотрела на Сашу. «Да нет, он уже созрел для семьи, и отец из него получится что надо».

Часть 23


Следующие две недели выдались очень нелегкими. Люба чувствовала себя удовлетворительно. Назначения все выполняла беспрекословно. Мы с ней много разговаривали. Она рассказывала о годах в Америке, я — о том, как появился на свет Сашенька, и о том, что она пропустила за все эти годы. Она жутко расстроилась, что ее брат не Корецкий и что ее отец так и не женился на мне. В общем, с Любой мы стали подружками. А вот мой мужчина и Любин молодой муж показали себя во всей красе.

Ежедневно я выдерживала атаки директора клиники на отделение. Он вмешивался во все: в питание, лечение, уборку. И все абсолютно было плохо. Потом он орал на сотрудников и на меня. Дальше у него начинались боли в области сердца, повышалось давление. Прибегал Борисов, приводил только ему известными способами Александра Валерьевича в норму и снова просил пройти нормальный курс лечения. На шум и суету прибегала Люба, пугалась состояния отца, дальше приходилось опять заниматься ею и ее напряженной маткой. Затем ко мне в кабинет вбегал, выпучив глаза, Саша Борисов и чуть ли не угрожал физической расправой, если я не сохраню беременность. И так каждый день; вставая утром с постели, я меньше всего хотела идти на работу. Но все обошлось.

Беременность мы сохранили, несмотря на великое усердие мужчин. Люба отправилась домой, сдала сессию на отлично, и у меня наступило затишье. Даже персонал так обрадовался, что сотрудники отказались от отгулов за переработки.

Однако мы с сотрудниками рано радовались. У Любы опять случилась угроза. Теперь в двадцать три недели. Я положила девочку в стационар. От одноместной палаты она категорически отказалась, объяснив, что ей нужно отвлечься от внимания отца и мужа. В общей палате хоть поболтать будет с кем, на людей посмотреть, послушать, кто, как и чем живет. Я поняла, она все будет анализировать. Опыта набираться, так сказать. Я положила ее в общую палату аж на пять человек. Выглядела девочка достаточно смешно: необыкновенно тоненькая и живот как будто прилепили. Сзади тонкая талия и никаких намеков на беременность. А впереди острый, торчащий животик. Девочка быстро наладила отношения с другими. И, на первый взгляд, совсем не отличалась от них. Она сказала, что студентка, что было правдой. В палате лежали три женщины до тридцати лет, одна под сорок и еще одна сорока семи. Думала, климакс, пока он не зашевелился. Потом решила делать аборт. Никто ей его делать не стал. Мужа у нее не было и прервать беременность решили по социальным показаниям. Сейчас ее готовили. Обследование и прочая муть, а завтра я должна была начинать вызывать роды. Именно роды.

Что делают в палатах больные, говорят за жизнь, вот и эти говорили.

Я сделала обход. Палата моя.

Пригласила консультанта из терапии. Мне бы эту, с родами, посмотреть, чтобы не влипнуть в патологию завтра, и еще одну с отеками тоже проконсультировать следовало. ЭКГ мы сняли, вот теперь ее можно и терапевту на растерзание. Думала, придет Вера. У Борисова защита на носу, дел невпроворот, что в отделении, что по диссертации. Но пришел он собственной персоной.

Хорош он был чертовски. Впрочем, как всегда. Я таяла, глядя на него. Не знаю, кто как, а я всегда представляла его звездой Голливуда. На нем халат с фонендоскопом смотрелись как фрак с бабочкой на супермодели. Он был великолепен, что бы на нем ни было надето. Рост, фактура, плечи, узкий таз, белокурая кудрявая шевелюра всегда в лирическом беспорядке, красиво очерченные губы и потрясающие синие глаза в обрамлении темных густых ресниц.

— Екатерина Семеновна, я не удержался, я к Любе после консультации забегу?

— А после работы?

— После работы само собой. Ей же скучно.

— Она в общей палате, так что ты туда и идешь.

— Как в общей? — возмутился он. — А отдельной не было? Я с ней ночевать хотел.

— Извини, это было ее желание. А ночевать ты будешь дома. Я приготовлю ей поесть и завтра принесу. Ты приходи к нам на ужин. Не чужой однако.

— Хорошо, спасибо.

Он вошел в палату. Я за ним.

— Добрый день, девушки. Так, мне нужны Верескова и Иванова.

Женщины дружно стали приводить себя в прядок, ну насколько можно это сделать, лежа в стационаре и под пристальным взглядом молодого красивого врача. Он же подмигнул Любе и прошел к койке Вересковой. Слушал он ее долго, то так, то так. Потом пальпировал живот, аккуратно, нежно. Я смотрела. Назначил УЗИ почек. Потом занялся Ивановой. Послушал, осмотрел, изучил анализы.

— Вы здоровы.

— Я знаю. Что вы так смотрите? Осуждаете?