Жанна Даниленко - Катя

— Да, круто. Но тебе пора жениться официально на матери, я буду Корецким. Хочешь ты того или нет. Я так решил.

— Ну, раз ты так решил! Катя, замуж пойдешь? Тут сын требует!

— Пойду, Саша. Давно ждала этих слов.

— Ну, вот и решили. А теперь ужинать и спать, — с облегчением произнес мой мужчина.

— Нет. Не решили, вернее не все решили, — опять заговорил сын, а мы удивленно смотрели на него.

— Что не решили? — спросила я.

— Папа, у тебя было много синтезированного готового препарата?

Мой мужчина ухмыльнулся.

— Да, можно даже не сомневаться, что это мой сын. Яблоко от яблони, как говорится. Тебя интересует, что я сделал с препаратом?

— Да. Ты не мог бросить исследование, даже если ты его заморозил. Как и на ком ты его опробовал? Кто согласился добровольно принимать неизученный препарат, кто сдавал систематически анализы, ты думаешь, я не понял ответ? Ты думаешь, я не уразумел, почему замороженную работу ты считаешь успешной и почему ты готов отдать ее мне? Если бы ты сомневался в эффективности препарата, ты бы не отдал его любимому сыну.

И тут до меня дошло то, что Сашенька, мой мальчик, понял сразу. Препарат для замедления старения принимал сам Александр Валерьевич. Вот почему он был полон сил и энергии, вот почему он оставался прекрасным любовником до последнего времени. Но год назад он резко сдал и возраст стал брать свое. Я связывала это с чем угодно, кроме препарата. А мой сын продолжал докапываться до правды.

— Когда у тебя закончился препарат?

— Год назад. Сын, все зафиксировано. Все анализы приложены. Биометрия, исследования функции мозга, все есть.

— И что теперь? Его можно синтезировать? Если ты смог это сделать тридцать лет назад, то сегодня это не проблема. Папа, ты понимаешь…

— Я понимаю, что мне осталось немного, что мне восемьдесят, а тебе всего четырнадцать. Саша, такова жизнь, она заканчивается. С препаратом или без, но конец один. Может, ты сможешь то, что я не смог. Мне жаль, сын, но мы вынуждены довольствоваться тем, что отпустил нам Бог.

Я замужем. Я официальная жена. Что изменилось? Не знаю. Но он стареет, быстро, катастрофически быстро!

Я теряю его! Сбываются самые жуткие страхи! В душе поселилась безысходность.

Все свободное время он проводит с сыном, а на работе — с Сашкой Борисовым. Ой, простите, с профессором Борисовым. Сашка, то есть профессор Борисов, заканчивает какой-то экономический институт. У них планы!

А у меня роды… Еще Люба беременна. Я говорила, что ей нужен отдых, и они поехали в Питер. Теперь ждут второго. Она работает, пашет как лошадь, несмотря на беременность. Пока все нормально. Мой мужчина переживает за дочь. И я переживаю. Она себя совсем не бережет.

Ромина жена, Ирочка, родила вторую дочку. Так, из одного декретного отпуска ушла в отпуск по уходу за ребенком, а потом снова в декретный отпуск. Я согласна у нее роды принимать хоть каждый год, только бы она мне в отделении глаза не мозолила. Терпеть ее не могу! Она просто капризная баба и уже даже без накрашенных ресниц. Прибавила килограмм двадцать и потеряла весь свой шарм. Она стала обычной бабой. Но Рома любил детей, да и их мать, наверно, тоже. Он приходил на работу невыспавшийся и какой-то зачуханный. Ему даже Саша Борисов замечание сделал по внешнему виду. Рома обиделся, но исправился. Вообще, Борисов, который уже был заместителем директора, имел репутацию умного жесткого начальника. Он не был самодуром, но шкуру с любого мог спустить запросто. Его уважали, ценили и боялись одновременно.

Самое интересное, что и я уважала и боялась. И Любу уважала. Я даже втайне радовалась, что мы с Любой работаем в разных отделах. Вот она бы меня точно потеснила. Она была лучшим хирургом в лучшей клинике. Правда, с некоторых пор беременным хирургом, но все равно лучшим. За пределами клиники мы были подругами, сестрами, могли болтать обо всем на свете и, конечно, в первую очередь о мужчинах. А мужчины у нас были очень не простые, очень даже особенные и требующие чуткого, нежного обращения. Они были похожие и совершенно разные. Но делали одно дело, одно на двоих.

***

Утро началось со скандала с мамой. Я не успела выйти из ванной, как услышала шум и мамины вопли.

— Что, так тяжело за собой стол вытереть? Ходи за ним и подтирай все. Раньше хоть аккуратный был, а теперь — свинья свиньей!

— Ба! Замолчи! — услышала я голос сына. — Я вытру все. И вообще, пока родители дома — сиди в своей комнате!

— Мне что, ходить по квартире нельзя?! — возопила мама. — Не дорос еще, чтобы бабушке замечания делать и указывать!

— Я вот не понимаю, ба. Сколько можно донимать человека? За что? Что он тебе сделал плохого? Чем он тебе насолил? Крошками на столе? Так я вытру, а ты заткнись! Орешь каждое утро вместо радио. И отца не трожь, а то со мной дело иметь будешь!

— Катя! — заорала мама, — Катя! Твой сын — хам!

— Хорошо, — я вышла на кухню. Мой мужчина был бледен как полотно, руки дрожали. — Саша, — обратилась я к нему, — давление?

— Нет, Катя, зайди ко мне на работе.

— Обязательно.

— Катя, может, в ту квартиру уйдем?

— К Любе? Так там мать Борисова проживает, тот еще подарок жизни. Подожди пять минут. Я оденусь и с тобой пойду.

Мы шли пешком. Он часто останавливался. Задыхался.

— Прости меня, Катя, — вдруг произнес он.

— За что, Саша?

— Я тебе жизнь сломал.

— Нет. Даже не думай. Я счастлива, только когда ты рядом. И это я сама тебя соблазнила. Увидела, влюбилась и украла, только для себя.

Он улыбался.

— У нас замечательный сын, Катюша.

Я прижалась к нему, и мы целовались. Люди со стороны смотрели и дурели — тетка не первой молодости на улице целуется со стариком. Я почувствовала, как его душу отпустило, он расслабился, потом собрался с силами, и мы пошли работать.

В приемный покой мы входили вместе, намеревались попить чай с пирожными у него в кабинете. Но меня задержали. Там девочка лет семнадцати все никак родить не могла. Ну, понимаете, без меня не могла. Ждала, когда это Екатерина Семеновна на работу заявится.

Ну вот, я заявилась с зашкаливающим уровнем адреналина, с обломом насчет чая с пирожными. Короче, в боевом настроении. Халат накинула поверх уличной одежды. Перчатки надела и к девице.

— Раскрытие полное, не рожаешь почему? — возмущенно спросила я.

— Так больно, — ответила девочка с залитыми кровью глазами.

— Так тужиться вниз надо, а не в лицо.

— Не получается у меня.

Она не договорила и заорала. Показалась головка.

— А громче можешь?

— Могу! — заорала девица и так заголосила, что мне показалось, что стекла сейчас посыпятся. Вслед за ее воплем раздался детский плач.

— У-у-у! Богатырь какой! Парень у тебя, слышишь — орет.

Я перерезала пуповину и положила младенца на грудь матери.

— Где ж вы раньше были? — услышала я голос девицы, уже выходя из родзала.

«Где, где? Дома с семьей», — подумала я, а вслух сказала:

— Вы с последом без меня справитесь? — и ушла к себе в кабинет.

На лестничной клетке курила Люба. Захотелось стрельнуть сигарету.

— Поделишься?

— Сама стрельнула. Вы ж не курите.

— Нервы!

— Вот и у меня нервы!

— Свекровь?

— Мама?

Вот и поговорили. Всем все ясно, только сигарета одна.

В кабинете выпила полфлакона валерианы. Прям так, не разбавляя. Потом поняла, что запах висит убийственный. Налила растворимого кофе — три ложки кофе, две сахара и лимон — выпила. Вроде запах кофе перебил запах валерианы. В двери кабинета постучали.

— Войдите.

Передо мной был Рома. Под халатом белая рубашка не первой свежести и серый галстук, надетый наоборот. Я расхохоталась.

— Ты с дежурства?

— Ага, отсыпался.

— А девочка в приемном почему меня ждала, сам роды принять не мог?

— Так Алла не сказала, а я не знал. В три прокесарил с третьей палаты с ожирением, ну с диабетом, помнишь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Рыжая?