Люба была похожа на бледную спирохету. Кожа да кости, вот ни жиринки в теле, с синими кругами под глазами, и ее качало в прямом смысле этого слова. Александру Валерьевичу прислали какие-то крутые препараты железа, и мы их ей капали, потом она пила таблетки. Есть она не могла, в общем, девочка совсем расклеилась. Казалось, что ее в этом мире держат только дети. Она выполняла все предписания и жила только ради своих детей. То, что ей говорили свекровь или золовка, она просто не слушала.
Но время и мы совместными усилиями делали свое дело, и постепенно жизнь налаживалась. В три месяца Маришка стала просто очаровашкой. Люба немного поправилась, помогала маме по кухне, сама справлялась с девочкой. Я посмотрела ее на кресле и поставила внутриматочную спираль, чтобы, не дай бог, она не забеременела в ближайшие годы.
Александр Валерьевич тяжело пережил это время. Сдал совсем. Давление регулярно подскакивало и не сбивалось. Ноги немели и были холодными. Сосудистые хирурги предлагали оперировать бифуркацию аорты, но он отказался.
— Катя, я останусь на столе, у меня сердце. Все сосуды они мне не заменят, а вышли из строя все. Жалко оставлять тебя, но скоро придется. Катюша, тебе сына одной поднимать.
Я не дала ему договорить и так плакала… А он утешал, как мог. А мог только одним — не умирать. А так не бывает. И слезы мои не помогут, и ничего уже не поможет. А больно-то как! Если бы кто знал, как больно понимать свою беспомощность перед лицом вечности!
— Кофе? — первое, о чем спросил Рома, когда я вошла в его кабинет.
— Двойной. Ром, ты знаешь, на кого похож?
— На кого?
— На кота мартовского.
— Глаза масляные?
— Нет, уж больно потрепанный. Ты сам можешь следить за своим внешним видом? Ты же до женитьбы был супермальчик.
— Мне соседка стирала и гладила, я ей платил. А теперь у меня жена, дети. Три бабы в доме, стираем только пеленки, постель и детское, Ирка с их колготками мои рубашки засовывает.
— Вот и ходишь в колготках вместо рубашек. Позвоню я твоей Ирке.
— Катя, она и так тебя просто обожает! А ты еще указывать ей будешь. Не усложняй мне жизнь.
— А тебе, кроме тебя самого, никто жизнь не осложняет. Я как-то так думаю.
— У нас двое детей! Все! Я не хочу слушать. Как там Люба? Она работоспособна?
— Восстановится. Девочка у них получилась хорошая! Глазки, как пиалки, и синие, как у папы. Голову держит, переворачивается.
— Любишь ее? Вижу, что любишь.
— Внучка моя. Конечно, люблю.
— Катя, я спрошу, только не сердись. Твой мальчик понимает реальное состояние отца?
— Да он все понимает, а что недопонимает, так ему мой муж объясняет. Я не сержусь, Рома. Просто говорить об этом не хочу.
Дни шли за днями, недели за неделями, так еще два месяца миновало.
Люба вышла на работу, первую неделю она не брала дежурств, сразу после работы бежала домой к Маринке. Девочка имела нормальный для своих шести месяцев вес и развитие. Ее здоровье не вызывало сомнений. Она была веселым жизнерадостным ребенком. Марина Сергеевна — мать Саши — как ни странно, после нескольких курсов лечения в наркологии взялась за ум и совсем не пила, а может, маленькая Маринка так полюбилась бабушке, что Марина Сергеевна делала все, чтобы ей разрешили сидеть с девочкой. А может, Борисов пригрозил ей выселением на вольные хлеба. В общем, как только Маринке исполнилось полгода, Люба вышла на работу.
Саша был заместителем директора по клинической работе. Его кабинет находился рядом с кабинетом Корецкого. Два раза в неделю он делал обход всех отделений клиники с заведующими отделений, много консультировал, но больных почти не вел. Дежурил редко, один-два раза в месяц. Диссертацию по экономике защитил невероятно быстро.
Мой мужчина ходил на работу через день, а то еще реже. Он просто разваливался на глазах. Утром с трудом вставал с постели, через двадцать шагов останавливался и отдыхал. Все свое время он старался посвятить детям, внукам и мне. Он часто повторял мне: «Я так люблю тебя, Катя!», и моя душа обливалась кровью.
Почти каждую ночь он просыпался от боли в сердце, и мы с большим трудом сбивали давление. Будучи всю свою жизнь достаточно крупным мужчиной, он похудел до почти полного истощения. Есть почти не мог, задыхался.
Люба в открытую выражала беспокойство. Она и подумать не могла, что отца может не стать. Да и как ей осознать такое, когда он для нее был всегда всем. Сашенька мой молчал, он все понимал, но не говорил о состоянии отца, сразу после школы шел к нему и все время проводил с ним, приводя к нам через день маленького Валерку.
Люба очень волновалась за отца. Она все старалась с ним поговорить, заставить его обследоваться, лечится, но он не хотел. Люба пошла ко мне.
— Екатерина Семеновна, я не понимаю, что происходит с отцом. Он не хочет разговаривать со мной на эту тему. Саша тоже отмалчивается. Может быть, вы мне скажете правду?
— Какую правду, Люба? Ты ее знаешь, но не хочешь признать. Ты хочешь услышать то, что тебя больше устроит. Любонька, я знаю, как ты его любишь, но ничего сделать нельзя. Он перенес три инфаркта, у него все время давление и ему восемьдесят лет.
— Но люди живут гораздо дольше, Екатерина Семеновна, может, нужно сделать шунтирование? Он сильный, он выдержит.
— Люба, дай ему решать самому.
Но она не принимала действительность, выдумывая новые и новые варианты лечения.
Наконец мы переделали документы нашему сыну. Теперь он по праву был Корецким Александром Александровичем. Мой мужчина был несказанно рад. Люба тоже.
Борисов, на правах зама и с одобрения Корецкого, затеял реконструкцию клиники. Сделал ее научно-исследовательским институтом, добился разрешения на расширение территории и услуг, а также на строительство новых корпусов.
Ежедневно он докладывал обо всех изменениях Александру Валерьевичу.
Когда Александр Валерьевич получил из Штатов монографию Борисова, которую тот посвятил своему учителю и наставнику, он воспрял духом, даже ходить стал немного лучше. Попросил устроить семейный ужин. Был весел и даже не реагировал на ворчание моей мамы. С Сашкой Борисовым он проговорил почти до утра.
Прошла неделя. Наступил понедельник. Борисов проводил утреннюю планерку. Я отчитывалась по отделению. Все перешептывались, на безымянном пальце у меня было обручальное кольцо. Да, сегодня я носила его открыто. Пусть видят, пусть знают. Не всю же жизнь мне его на цепочке на шее носить. В конце планерки Саша объявил, что в три часа состоится общее собрание института.
В двенадцать в институт приехал Александр Валерьевич с нашим сыном Сашей. Он провел его по всем подразделениям, познакомил со всеми сотрудниками, и каждый раз представлял мальчика:
— Мой сын — Александр Корецкий.
К обеду народ гудел. О визите директора с сыном говорили все. Обсуждался возраст мальчика, на кого он похож, его полное внешнее несходство с Любой. Особенно всех поразило то, что у Корецкого тоже вдруг появилось обручальное кольцо. Народ не мог дождаться общего собрания. Повестка дня была неизвестна, но все понимали, что происходит смена руководства. Народ от простого любопытства перешел в состояние паники. Если придет новый директор, неизвестно, что будет с институтом, найти работу в Москве не так просто. Люди привыкли к нынешней работе, к стабильному заработку, а, как известно, новая метла по-новому метет. К трем часам в зале были все. Никто не опаздывал, никто не старался пропустить собрание. Академик Корецкий взял слово.
— Дорогие мои коллеги. Сегодня наступил день, когда я прощаюсь с вами. Для меня это очень тяжелый день. Здесь прошла моя жизнь. В это здание я пришел на работу после окончания института и, на сегодняшний день, я являюсь самым старым сотрудником клиники, я проработал с вами почти шестьдесят лет. Всю свою жизнь я посвятил работе и нашему учреждению. У меня было много учеников, которые трудятся в разных клиниках и институтах страны. Я работал в зарубежных лабораториях. О нас знают во всем мире и с нами считаются. Четыре года назад я выкупил клинику у государства и сделал ее закрытым акционерным обществом. До прошлой недели я был единственным владельцем акций. Но я понял, что уже стар, я не могу продолжать руководить, и я ухожу. Сегодня я сообщаю вам, что акции я распределил между членами моей семьи, не в равной мере, а в соответствии со способностями к руководству данным учреждением. Мой сын, Корецкий Александр Александрович, получает двадцать процентов акций, до его совершеннолетия в совете акционеров будет моя супруга, с которой я прожил последние двадцать лет — Замятина Екатерина Семеновна.