Жанна Даниленко - Катя

Вспомнила маленькую Любу, ту самую, которая потолок в голубой цвет красила. Господи, что с ней будет?! Боль, страх и жалость сковали сердце. Уронила голову на руки и заплакала.

А тут стук в дверь, и он собственной персоной. Директор пожаловал.

— Что случилось? — он смотрел на меня так серьезно и, действительно, пытался понять. — Екатерина Семеновна, вы же знаете, что я приму вас всегда, даже если камни с неба. Зачем вы так? Что вы мне сказать этим хотели? Что у вас, почему слезы? С Сашей я уже говорил, у него все в порядке, со здоровьем у вас что-то. Ну что ж вы молчите-то?

Он отодвинул стул и сел напротив меня. А я молчала. Вот и слов даже собрать не могла. Это же надо: и Сашеньке он уже позвонить успел, и беспокоится не понарошку, все как есть, Сашка тот же. А как же та? А может, я себя накрутила, и там лишь флирт?! Но я же видела собственными глазами.

Вот и сейчас молчу и смотрю ему в глаза, в те самые, темно-голубые. И он смотрит в мои, обеспокоенно, глаз не отводит. Ждет, не понимает, что ли? Или делает вид, что не понимает? Артист… Да, артист, конечно, но не для меня. Я-то его как облупленного знаю, да и он меня так же. Вот и ведем немой диалог… А я все никак заговорить не могу.

Молчание первым прервал он.

— Екатерина Семеновна, давайте начистоту. Что у вас случилось?

— У меня? Хотя, конечно, случилось и у меня тоже, но прежде всего у тебя!

— Вы про Ваню? Да лучше ему, через месяц анализы повторим, пока все в норме. Особо повода для беспокойства нет. Люба дергается. Устала она. Срывается, и на меня, и на детей. Так сколько в отпуске не была? Как после Борькиного рождения на работу вышла, так и не отдыхала больше. А нагрузка ой какая! Я и так стараюсь по административной работе ее разгрузить, но иногда не получается.

— А может, у нее еще причина есть для беспокойства?

— У Любы? — Он был искренне удивлен.

— Саша, я видела тебя с твоей аспиранткой. О ней вообще нехорошо говорят. А я видела своими глазами.

— Ну провожал я ее, засиделись, заработались. А говорят — да завидуют просто. Она наше будущее.

— Чье будущее?

— Института, вот защитится — гордиться будем, а вы заметили, как она на Любу похожа?

— Трудно не заметить. Только глаза лукавые.

— Да, просто она человек, а не сухарь.

— А Люба сухарь?!

— Люба моя жена и ваша дочь. Она такая, какая есть, единственная и неповторимая. — Он чеканил слова. Говорил жестко, так, чтобы вопросов больше не возникало. — Таких, как Люба, нет и быть не может, а Валя лишь похожа внешне, и все. Чувствуете разницу?!

— Главное, чтобы ты ее чувствовал!

— Это все? — Он злился.

— Ты правильно заметил, Люба моя дочь. А теперь все.

Он вышел, хлопнув дверью. Нет, нечисто там. С чего бы разозлился? Если бы рыльце в пушку не было, в шутку бы все перевел, а он разозлился. Сильно, я ж его знаю, что же делать-то? И не подойдешь к нему теперь, и не спросишь чего лишнего, а сам не скажет. Неужели ее чары затмили Любу? Неужели? Но остается только ждать. Эту встречу я провалила.

Я старалась наблюдать за ним, но ничего больше не замечала. И вместе их я не видела. С Любой старалась сталкиваться как можно чаще, по делу и без. Просто, чтобы увидеть, как она, и понять.

Только тускнела она день ото дня, а так и непонятно ничего. И молчит ведь, партизанка. Ни слова не скажет, все у нее в порядке и все. И не добьешься большего.

Даже Сашенька мой понял, что с сестрой что-то не так. Звонить мне чаще стал, и все про нее выяснить пытается. А тут еще как-то дома меня не было, так он с Митей разговаривал, тот ему и рассказал про тот случай около института. Так он меня давай расспрашивать. Пришлось правду сказать. И про разговор, и про подозрения.

А что он из своей Америки сделает? Ничего. Вот так переживаем, и помочь нечем. И сын мой бессилен, потому что далеко, и я тоже, хотя рядом.

Тут еще Валерка влюбился. Ну почему влюбленность сына всегда головная боль для матери?

Он не говорит, кто она. Люба переживает. Заходила вчера, рассказывала. Совсем мальчишка голову потерял. Та только свистнет, и он бежит. И ничего, ничегошечки о ней неизвестно. Сказал только, что старше она его на пару лет и все. Вот и вся информация. У Сережи пыталась Люба выяснить, так и там облом. Не поделился с ним Валерка. Первый раз в жизни. А они ух какие друзья — почти братья. Спросила, что Саша думает по этому поводу? А она глаза опустила и говорит, что Саша занят очень, не говорила она с ним. Так тоскливо мне стало… Неужели он уйдет от нее?

А моя девочка подняла на меня глаза, полные слез, и сказала, что все наладится, и они и так проживут…

А как — так? Это сами? Без Саши, что ли? Так не проживут. Люба не проживет.

Говорила с Митей и с Сашенькой говорила, но толку-то нет. Все только и понимают, что ждать надо. А чего тут дождешься? Ведь уйдет к молодой. Только, что он нашел в ней?!

Сотрудники плохо о ней отзываются. Говорят, высокомерна, нагловата. Но то женщины говорят, а мужчины готовы на руках носить, все как один. Не понимаю я эту мужскую логику. Ну почему же чем женщина хуже, тем им лучше? Не видят они или не понимают? Или стервозность с загадочностью путают? Александр Валерьевич мне бы объяснил…

Спросила Митю, так говорит, что есть женщины, которых защищать, оберегать хочется, угождать им. Потому что они слабые, потому что не очень умные, да сам не знает почему, но хочется им помогать. А есть другие, сильные. Вот от них и бегут. Потому и Борисов предпочитает стервозную Валентину умной и порядочной Любе. Потому что Люба ему ровня, а та…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Задумалась.

— Что же ты во мне нашел? — спрашиваю. — Меня тоже защищать хотелось?

— Нет, — говорит, — перед тобой по стойке смирно стоять хотелось. Я и генерала не получил, потому что ты у нас генерал. А два генерала в доме — перебор.

Улыбнулась я, а потом рассмеялась. И печали мои отступили, пусть на один вечер всего.

Мои внуки были в зале ожидания. Все трое. Марина, осунувшаяся, с заплаканными глазами, совершенно убитый Валера и просто перепуганный Борька. Вот такая троица.

Как только я подошла к ним, Марина начала громко и очень эмоционально рассказывать про отца. Я пыталась просить ее говорить тише, но бесполезно, она почти кричала, ругалась. Мне казалось, что то, что случилось с отцом, ее волновало много больше, чем операция брата. А потом поняла. Операция закончилась, ей казалось, что с братом все в порядке, что все позади… А отец!

Она всегда, с самого рождения больше всех любила отца, правда, и он выделял единственную доченьку из всех остальных детей. Теперь рухнул идеал… Что дальше?

Она слишком возбуждена, слишком зла, обижена, расстроена. Нет, она протестует… она бы убила его, если бы могла. И убила бы… Но не может, потому что продолжает любить, но и ненавидит одновременно.

Я слушала ее и анализировала ее поведение, но мысли были не о ней. Нет, не о ней я беспокоилась, хотя так любила свою внучку… «Она переживет, — думалось мне. — А Люба?»

Люба, вот кто занимал сейчас главное место. Такое с сыном… и муж… Знала ли она?

Догадывалась. Наверняка догадывалась, но молчала, боролась в одиночку и с собой, и с ним. Делала вид, что все хорошо…

Только что хорошо? Зачем она так? Может, высказалась бы и вместе подумали… Но она не хотела думать, она терять его не хотела. Ни за что на свете.

И вот так, в один момент, потеряла и его, и чуть не лишилась сына.

— Ба, — ворвался в мозг голос Марины, — ба! Я дяде Саше позвонила, я сказала ему все! Пусть знает!

— Зачем, Мариша? Что он сделает? Чем поможет?

— Пусть он тоже ненавидит ЕГО!!!

— Кого?

— Да Борисова! Ты что, ба?!

— Что сказал дядя Саша? — я пыталась представить, что сделает мой сын.

— Он вылетает…

Я опять слышала только свои мысли и только свой пульсирующий мозг.

Но нужно было действовать. Стоять и выслушивать Марину, брызжущую ядом, о подробностях того, как она застала отца с другой женщиной, смотреть в перепуганные глаза младшего внука, было просто малодушием. А я врач, я призвана помогать людям, вот и сейчас должна помочь самым близким. Моим внукам и моей дочери. Я подошла к Боре.