Я опять ничего не понимаю. Оборачиваюсь, вглядываюсь в его лицо в темноте, но ни черта не вижу. И тут чувствую нежное прикосновение холодных пальцев к своему лицу. Они скользят так легко, как крылья бабочки, изучающе и в тоже время ласково. И щемит от каждого их касания, потому что в этот момент мы ближе, чем когда – либо еще. Ибо нежность, на мой взгляд, более возвышенное чувство, нежели любовь. Гладышев не впервые был со мной нежен, но никогда так открыто, так трогательно.
-Что ты делаешь?- шепчу охрипшим голосом, от вставших комом в горле, слез, желая, что бы он, наконец, сказал о своих чувствах, ибо я устала гадать и надеяться.
- Запоминаю самую красивую девочку на свете, - тихо, едва слышно, но меня эти слова оглушили, пошатнули мой мир, потому что я сердцем чувствовала, что это Гладышевское «люблю». Такое вот сотканное солью, нежное….
-Я люблю тебя, - так же тихо, скользя губами по его плечу.
-Спи малыш, - нежный, едва ощутимый поцелуй в лоб.
-Сплю, - шепчу, закрывая глаза.
На душе так светло, так хорошо. И я засыпаю со сладкой улыбкой, желая продлить этот момент, как можно дольше, потому что в это мгновение между нами гармония, а она действительно самое главное в жизни, в этой гармонии и заключено счастье. И я счастливая. Сегодня ночью я такая счастливая, дыша с ним в унисон, свернувшись в клубочек в его объятиях, слушая мерный стук его сердца.
Утро тоже начинается со стука. Правда это тук-тук не имеет ничего общего с биением сердца моего Зануды, оно раздражающее и настырное. Открываю глаза и с удивлением обнаруживаю, что одна. Интересно, сколько же я спала? Сладко потягиваюсь, и накинув на себя Олежкин халат, в котором я брожу всю эту неделю, так как до сих пор не перевезла свои вещи, иду на поиски его хозяина.
Но каково же мое удивление, когда на кухни меня встречает преклонного возраста женщина, отбивающая мясо.
-Доброе утро! Я вас разбудила?- холодно произносит она, глядя на меня ничего не выражающим взглядом.
-Где Гладышев?- грубо спрашиваю, поскольку мне совершенно не нравится все это.
-Олег Александрович уехал на работу, просил вам передать, чтобы вы отдали мне ключ, когда пойдете, - вот так бесстрастно, будничным тоном меня убили. Стою, пытаясь понять, что это все значит. Оглушенная, дышу глубоко, не веря.
-В смысле? –тупо переспрашиваю.
-Что в смысле?- высокомерно приподняв бровь, произносит женщина.
Я качаю головой, разворачиваюсь и решительно направляюсь в спальню, путаясь в халате.
Закрываю двери и начинаю прокручивать то, что сказала эта женщина, пытаясь найти в ее словах что-то, чего там нет.
Нет, он же не может нести такой бред!
Что это, бл*дь, за шутки такие?!
Хватаю телефон, набираю номер, который выбит в моей подкорке, но в ответ - « Абонент временно недоступен, попробуйте позвонить позже».
Прикусываю костяшки пальцев, дышу рвано. И не верю, не верю, не верю!!! Что же ты творишь, Олеженька?! Что же ты делаешь?! Что делаешь….
Сейчас вчерашний разговор становится понятным. И то осчастливившее меня «люблю» превращается в «прощай», и от этого накатывает дикое, безумное отчаянье.
Нет, нет, нет! Этого быть не может! Сердце его не обманешь, а оно кричало, что любит он меня. Любит!
Неужели опять намечтала, неужели опять поверила в то, чего нет?
Подхожу к кровати, сажусь, тяжело сглатываю. Закрываю глаза, пытаясь, успокоится. Но внутри все рвется на ошметки от разочарования и боли, ломается, рассыпаясь на осколки.
Господи, сколько, сколько же можно? Сколько я буду бежать за ним без оглядки, когда он уходит? Склеивать, собирать себя по кусочкам, по пазликам, когда он раз за разом беспощадно разрушает и ломает? Сколько же, Господи, я буду отдавать, не прося ничего взамен? Не могу, не могу так больше, не могу! Не теперь, когда познала, как это, когда он мой и днем и ночью. Когда нет никаких условностей и запретов, когда есть только я и он, и то, что между нами. Не теперь, когда я хоть на миг поверила в его «люблю». И я до сих пор верю, иначе не могу, иначе я просто загнусь и умру от боли. От свирепой, сжирающей меня боли.
Я не помню, как покидала его квартиру, как отдавала ключи. И слава Богу! Слишком унизительный это момент, слишком болезненный.
Пытаюсь анализировать, но в голове такой сумбур, что меня хватает лишь на то, чтобы добраться до моей ( моей ли?) квартиры, лечь на диван и скулить, накрывшись одеялом с головой, выплакивая очередную обиду. Вот только это уже не просто обида, это сама жизнь. Моя жизнь, которая утекала из меня с каждой слезинкой. У всего есть предел, у любви и жертвенности тоже. Так вот сейчас настал предел моей. Сейчас во мне умирала любящая Янка, готовая на все ради мужчины, который ее убил, который свое «я», как и всегда, поставил выше ее «мы». А она все равно молила сделать что-нибудь, корчилась во мне, просила. Потому что даже сейчас она ради него хотела жить.
И спустя четыре дня, за которые ни разу Олег не позвонил мне, я пошла на поводу ее слез. Подняла себя и твердо решила, что сегодня расставлю все точки над «i», ибо больше так не могу. Определенность никогда не причиняет боли. Боль причиняет лишь всякое «до» и «после». Поэтому я хочу взглянуть в его глаза и понять, сказанные в темноте, слова могут быть правдой? Или для правды нужен лишь яркий свет?
Собираюсь тщательнейшим образом. Я сегодня должна быть безупречна. Зачем? Наверное, чтобы при встречи с Гладышевым чувствовать себя увереннее, чтобы хоть как-то поднять растоптанную самооценку, хотя это такая глупость. Теперь уже абсолютно наплевать на все, именно поэтому я отправляюсь прямиком к нему в офис, и вызвав Людмилу, прошу передать, что жду ее начальника в кафе на втором этаже. Она узнает меня сразу, и ничего не спросив, лишь коротко кивает и уходит.
А я иду, занимаю место на своей Голгофе. Заказываю капучино и жду.
То, что Гладышев здесь, чувствую еще до того, как он подходит к моему столику. У любимых мужчин особая энергетика. Они как радиоволна, на которую ты идеально настроена, и словишь, стоит чуть появиться на горизонте.
Вот и я ловила, отсчитывая секунды, настраиваясь, чтобы достойно встретить взгляд голубых глаз. Встретила, создала видимость, а внутри все заныло от тоски. Сжимаю горячий стакан с кофе, обжигая ладони, приводя себя немного в чувство, пока он делает заказ.
-Ну, надеюсь, это что-то действительно серьезное, потому что у меня из-за тебя нарушились все планы, - не щадя, бьет он с первой же фразы.
-У меня из-за тебя нарушилась вся жизнь, но я, как видишь, не жалуюсь, - парирую с усмешкой, ставя кружку на стол, чтобы дрожащие руки не выдали моего волнения.
-А что ты делаешь?
-Констатирую факт! – спокойно, сжимая под столом кулаки так, что ладони саднит от впившихся в них ногтей. Гладышев лишь хмыкает.
-И что же настолько важное ты мне хочешь сообщить, что не может подождать до вечера? – иронично спрашивает он, вальяжно развалившись напротив.
- А что, мы должны были встретиться вечером? – язвлю я, начиная, заводится.
-А разве сегодня не среда?
Это снисходительное замечание отдается острой болью во мне, от которой едва ли не задыхаюсь. Глаза начинает жечь от подступающих слез, но я глотаю колючий комок в горле, обдирая все нутро.
Смотрю на Гладышева, вкладывая в свой взгляд ту агонию, что раздирает меня на части.
-Ты издеваешься? – дрожащим от слез голосом.
-Почему? –невозмутимо пожимает плечами.
-Не прикидывайся! Что, бл*дь, за детские игры?! – закричала я, уже не сдерживая себя.
-Не ори! – рыкнул, поддаваясь вперед.
-А ты не веди себя, как придурок! Думаешь, после всего мы вернемся к «средам» и «пятницам»?
-После какого «всего», Чайка? Ты, что всерьез думала, что что-то вдруг изменилось, только потому, что я в очередной раз вытащил тебя-дуру из дерьма? – насмешливо интересуется, мастерски разыгрывая изумление.
-Какой же ты урод, Гладышев! Зачем тогда ты примчался ко мне в Рубцовск? – выплевываю, не в силах больше ходить вокруг да около.
-Пожалел. Не чужая же ты мне все –таки, - спокойно парирует, а у меня все обрывается внутри от боли.
-Зачем ты так?- тихо, не скрывая горечи.
- А зачем ты спрашиваешь, если не хочешь знать ответ?- зло, прожигая меня яростным взглядом загнанного зверя.
-Потому что надеялась, что он будет иным!- кричу от обиды и унижения, глядя в эти бездушные глаза.