Глава 34
Она сидит на последней ступеньке церкви. Во всяком случае, это здание похоже на церковь. Перед ней – белый монолит с каменным крестом, чуть подальше – указатель с надписью: «ПУИГ ДЕ МИССА». Она и сама не знает, как здесь очутилась. Помнит лишь, что, выбежав на шоссе, в отчаянии и потрясении, остановила проезжавший мимо грузовичок.
– Подвезти? Я еду в Санта Эуларию, – кажется, сказал ей водитель. С виду он был похож на строителя или вроде того. Она, не раздумывая, села в машину, желая только одного: скорее исчезнуть, уехать отсюда как можно дальше.
Она не помнит даже, как ехала – всю дорогу глаза ее были закрыты, чтобы шофер не видел ее слез. И вот она здесь, на вершине этого пустынного холма, под пугающе черным небом. Внизу виднеются дома, а вдалеке – море, все более темное и зловещее. У нее страшно раскалывается голова, будто виски туго обмотали проволокой, которая все сжимается; над левым глазом пульсирует вена, так больно, что кажется, вот-вот лопнет. Мозг и тело все еще переживают те ощущения, какие она испытала во время разговора с Амалией: они все накатывают, как волны. Перекатываются, достигают желудка, заполняют пространство между мыслями, расползаются по коже. Они бесшумные, скользят друг за другом, вызывая тошноту.
То, что она чувствует, невозможно описать словами: это ощущение полнейшей растерянности. Она уже не знает, ни кто она, ни где находится, ни что она здесь делает, ни кем была всю свою жизнь до этого момента. Ей кажется, что она, сама того не ведая, стала жертвой какого-то заговора; ощущение такое, будто она оказалась на враждебной территории и ей грозит смертельная опасность, и нет ни оружия, ни стратегии выживания. «Как все это могло случиться», – спрашивает она себя. Какой жизнью она жила? Как они могли скрыть от нее такую важную тайну? Как могла она сама не понимать этого? В голове проплывают смутные образы, от которых кровь то стынет, то бежит быстрее, сердце бьется неровными скачками.
Она думает о своей матери, о том, как видела ее в последний раз перед смертью, о своем отце Раньеро – да, отце, она не знает, как еще его назвать, – о себе, когда она девочкой не могла порой понять молчание, пустоту, недомолвки. Почему мама никогда не рассказывала о том, как состоялась их с папой помолвка? Почему в их доме нет ни одной фотографии, где они до свадьбы? Почему в переписке с Амалией, в этой кипе писем, хранившихся в жестяной коробке, был пробел за 1979 год? Как вышло, что все эти годы никто не захотел рассказать ей правду? От чего они хотели ее оградить? И почему все, как и этот говнюк Себастьяно, все время норовят решать за нее? Кто дал им право решать, что хорошо, а что плохо? А она? Где она? Где ее место в этом мире? И где оно было до этого момента?
Но упрямее всех мысль о Саре. Об этом ее выборе не говорить правды, который сейчас кажется Бьянке не более чем слабостью, ошибкой, несправедливостью по отношению к новой жизни, что она носила под сердцем, когда приняла это решение. Ее мать была мягкой женщиной, и наверное, была такой и в юности. Но между мягкостью и слабостью есть четкая грань, и Бьянка теперь уверена, что Сара переступила этот порог. Из эгоизма, из желания следовать нормам чертова буржуазного общества. В этот момент она ее ненавидит. И в то же время не может не чувствовать острой жалости к этой девочке, ставшей жертвой и вынужденной сделать нелегкий выбор в обстоятельствах, которые оказались сильнее ее.
Она обхватывает голову руками. Ей холодно и нечем укрыться, дрожь пробирает до костей. В этот момент она ненавидит всех. И всё. Даже этот остров. Наверное, она совершила огромную ошибку, приехав на Ибицу. Чего она хотела здесь найти? И что ищет сейчас? Ошиблась ли она или же это сама жизнь ошибочная и неправильная? И что ей теперь делать? Куда идти?
Вот о чем она спрашивает себя, пытаясь придумать, как выйти из этой ужасной и абсурдной ситуации, но в голову ничего не приходит – все ее ресурсы на нуле. Это не то, что можно просто взять и вычеркнуть, как хотела сделать ее мать и все, кто последовал ее примеру. Это то, что есть – теперь это внутри нее и давит на нее ужасным бременем. Она не может притвориться, что этой правды, свалившейся на нее невесть откуда, не существует.
Бьянка берет телефон из своей полотняной сумки. В нем – пропущенный звонок от Маттиа. Но она не хочет его слышать, не теперь. Сейчас ей хочется только уехать с острова. Но куда? Она начинает искать рейсы в самые безумные места. Достаточно просто взойти на первый паром – только что это изменит? Оттого что она уедет, неудобная правда никуда не исчезнет. Новый побег ни к чему не приведет. К тому же она никогда не считала себя великой путешественницей и перекати-полем.
На дисплее телефона высвечивается 21:32. Пора в клуб, работать. Да к черту эту работу, и танцы, и музыку! Плевать на все на свете. Ей хочется лишь исчезнуть, забыться в этой нестерпимой боли, которая лишила ее всех прочих желаний.
Ночь – плотная и неподвижная, море как бескрайнее полотно из нефти, луна враждебна.
Бьянка прислоняется спиной и головой к белой стене церкви. Закрывает глаза и чувствует, как все вокруг постепенно начинает гаснуть.
Моя маленькая Бьянка, думаешь, я не понимаю твоего смятения? Ты имеешь полное право, более того, должна бы меня ненавидеть.
Нужно пройти через эту злость, чтобы дойти до настоящего понимания. И хотя сейчас ты меня презираешь, моя любовь к тебе не уменьшится. Я буду все так же приглядывать за тобой с небес и постараюсь, чтобы мой голос достиг тебя – ты почувствуешь его, как лепесток, гонимый ветром.
Выслушай меня, если можешь, потому что я хочу рассказать тебе о дне своей свадьбы.
21 октября 1978 года. Суббота.
Я проснулась на рассвете, сердце мое разрывалось. Той ночью я не сомкнула глаз. Все должно было казаться естественным, но я не была готова это принять. Через несколько часов мне предстояло стать женой человека, которого еще не любила и которого мне навязали, чтобы скрыть ту неприятную историю, в которую я вляпалась. Перед лицом всего мира он стал бы отцом ребенка, которого я носила во чреве.
Я была беременна уже четыре месяца, и живот мой был виден под белым платьем в цветочек. Мальчик это будет или девочка? Мне казалось, будто вижу розовое облако, обволакивающее сердце.
«Будет девочка», – шепнула я Амалии, сидевшей рядом со мной у зеркала. Она приложила ухо к моему животу и прислушалась.
«Я тоже так думаю», – согласилась она, одарив меня улыбкой, полной доверия.
Амалия приехала в Италию специально на мою свадьбу. Это была последняя наша встреча, последний шанс побыть вместе для двух подруг, объединенных большой надеждой и большой тайной. Потому что даже в беде она помогала мне видеть свет.
Накануне вечером она сама составила список приданого, который я должна была забрать с собой в новый дом. Шестнадцать двуспальных простыней, сорок наволочек, шесть ночных сорочек, двадцать махровых полотенец… Поверь, родная, я все отдала бы, чтобы отказаться от этого комфорта в обмен на свободу, которую познала на Ибице. Я была не готова к замужеству, но должна была попытаться защитить маленькое существо во мне. Ты, Бьянка, была плодом искренней любви, слишком искренней, чтобы окружающие ее поняли.
До церемонии оставался час – она была назначена на одиннадцать в приходской церкви Бассано. Амалия помогла мне надеть белые чулки и застегнула молнию платья на спине. Затем, усадив меня в креслице, принялась возиться с гребешками и шпильками, чтобы завершить прическу – накануне вечером мы накрутили волосы на бигуди.
Твои бабушка с дедушкой были внизу, в гостиной, развлекали родственников и друзей – так было заведено перед церемонией. Для них весть о моей беременности стала ударом в самое сердце. Твой дедушка Этторе – ты его застала и наверняка помнишь его шутки – целую неделю со мной не разговаривал, отгородился от меня непроницаемой стеной. Я думала, что он откажется даже вести меня к алтарю (на этот случай я договорилась со своим другом Пьетро, единственным, кто по-настоящему понял меня), но в конце концов отец, который был хоть и суровым, но очень умным человеком, в то утро оделся как подобает и пришел ко мне, чтобы сказать, что я могу на него расчитывать.
Уверена, к этому внезапному решению приложила руку бабушка Аделе: она была совсем из другого теста, как и мы, и сердце ее было мягче и способно забыть обиду.