— По словам близких, с лордом Гастингсом. — Она так и не смогла назвать его своим мужем.
Мисс Редмейн повернулась к Венеции.
— Не могли бы вы, ваша светлость, напомнить, когда они познакомились?
— Летом, вскоре после того, как леди Гастингс исполнилось четырнадцать лет. Лорд Гастингс приехал в гости в Хэмптон-Хаус, наше поместье в…
— В Оксфордшире, — подсказала Хелена, радуясь, что кое-какие подробности все-таки помнит.
— А каково ваше последнее воспоминание? — продолжала расспрашивать мисс Редмейн.
— Рождество после смерти мамы.
Хелена обожала мать и тяжело переживала утрату. Венеция и Фиц изо всех сил стремились вырвать сестру из депрессии и упорно рассказывали анекдот за анекдотом, пытаясь вызвать хотя бы слабую улыбку.
— А уже через несколько месяцев ты познакомилась с лордом Гастингсом, — подсказала Венеция. — Как жаль: не дотянула совсем немного.
Хелене очень хотелось его вспомнить. Исчезнувшие тринадцать лет жизни тоже не мешало бы восстановить как можно скорее, но в первую очередь, конечно, необходимо вернуть образ мужа. Невыносимо оставаться женой незнакомого человека.
— Прошу вас, скажите, что провалы в памяти — это не навсегда.
— Не могу ничего обещать, — покачала головой мисс Редмейн. — Амнезия — состояние необычное и малоисследованное. Как правило, возникает в результате более серьезных травм, чем ваша.
Она что-то записала в блокнот.
— Если не ошибаюсь, в колледже Леди Маргарет вы изучали классическую литературу?
Хелена кивнула, все еще пораженная тем обстоятельством, что, оказывается, училась в университете. Не то чтобы экстравагантный факт биографии ей не нравился, но как же на подобную вольность согласился полковник Клементс, их опекун? Логично предположить, что для отважного шага ей потребовалось не только достичь совершеннолетия, но и получить приличное наследство со стороны.
— А до этого вы интересовались древними языками?
— Помню, Хелена любила читать учебники Фица, — ответила за сестру Венеция. — Но это было позже, лет в шестнадцать.
— Qui caput tuum valet?[1] — спросила мисс Редмейн по-латыни.
— Non praecipue iuncunde. Quasi equocalcitrata sum, ita aliquis dicat[2], — без труда ответила Хелена.
Мисс Редмейн кивнула.
— Случай вполне типичный. Амнезия стирает из памяти события и людей, но не затрагивает знание иностранных языков и другие навыки, полученные искусственным путем. В частности, если вы умели ездить на велосипеде, то учиться заново уже не придется.
— Ты ведь помнишь, как выглядит велосипед, правда? — с наигранным оптимизмом уточнила Венеция.
Хелена хотела улыбнуться, однако получилась лишь жалкая гримаса. Даже легкое напряжение лицевых мышц вызвало жгучую боль. Она с радостью променяла бы владение латынью и умение управлять велосипедом на обычную житейскую память.
Мисс Редмейн сняла повязку и внимательно осмотрела швы. Лишенная волос, голова казалась неприятно легкой и пугающе беззащитной. Даже воздух в комнате вызывал ощущение болезненного холода.
— Кровотечение остановилось, — пояснила мисс Редмейн. — Процесс заживления раны идет нормально. Но швы необходимо оставить еще на несколько дней.
Она попросила Хелену встать с постели, пройти по прямой, решить несколько элементарных арифметических примеров и простых логических задач.
— Способность к рассуждению и чувство равновесия не пострадали. Неуверенность в движениях и головокружение вызваны мышечной слабостью, а не повреждением мозга. Серьезный риск, однако, заключается в возможности внутричерепного кровотечения. Необходимо пристальное наблюдение в течение двух суток, не меньше.
Хелена тяжело вздохнула: оказывается, опасность еще не миновала.
— Но с другой стороны, — продолжала доктор, — если угрожающие симптомы не проявятся, можете считать, что выздоровление идет успешно. В этом случае советую постепенно возвращаться к обычному образу жизни. Правда, в ближайшие дни не исключены головные боли, приступы тошноты и даже кратковременная потеря сознания. Есть и еще одно неприятное обстоятельство. Возможно, сейчас вы еще не испытываете боль в полном масштабе: сказываются последствия шока. Но рана доходит почти до виска, а потому определенная мимика, в частности, улыбка, способна вызывать неприятные ощущения.
Хелена смирилась с болью, но перспектива внутреннего кровотечения пугала.
— И что же мне теперь делать?
— Постараться хотя бы немного поесть, а потом только отдыхать. Ни в коем случае не напрягаться, не пытаться что-нибудь вспомнить. Напрасные усилия не ускорят процесса восстановления.
— А читать разрешается?
— Через неделю-другую, пожалуй, можно будет попробовать, но сейчас еще рано — головная боль сразу усилится. Не забывайте, леди Гастингс: хотя вы и пришли в себя, но всего три дня назад перенесли весьма серьезную травму.
От одной лишь мысли о том, что несколько дней можно только лежать и сидеть в постели, голова разболелась еще больше. Но спокойная уверенность мисс Редмейн исключала любые возражения: не хотелось выглядеть капризным, избалованным ребенком.
Доктор позволила войти в комнату брату и супругу. Хелена посмотрела на Гастингса: резкие, заостренные черты бледного лица казались высеченными из мрамора. Он не отводил от нее глаз, однако в эту минуту во взгляде читалось не прежнее обожание, а скорее неуверенность человека, попавшего на неведомый остров и впервые встретившего туземцев.
— А где мой муж? — спросила Венеция.
— Остался за дверью, — ответил Фиц. — Теперь, когда Хелена уже пришла в себя, не хочет стеснять ее своим присутствием, поскольку не является прямым родственником.
Мисс Редмейн повторила все, что минуту назад сказала больной, и строго добавила:
— А теперь, ваша светлость, милорды, леди Фицхью, попрошу всех немедленно выйти. Наблюдение за больной доверьте сиделке. От вашего присутствия толку мало. Леди Гастингс нуждается в отдыхе, равно как и все остальные. Вам к тому же давно пора размяться и подышать свежим воздухом: несколько дней, проведенных в неподвижном ожидании, пользы не принесут.
— Хотела бы попросить лорда Гастингса остаться, — неожиданно произнесла Хелена. Она не расспрашивала о нем ни Венецию, ни Милли — то ли потому что хотела, чтобы он исчез, то ли потому, что надеялась услышать ответы от него самого.
Гастингс откровенно удивился, словно она потребовала немедленно исполнить стойку на голове, однако быстро взял себя в руки.
— Да, конечно. С огромным удовольствием.
Она и прежде слышала этот голос, но сейчас он поразил глубиной и приятным мягким тембром.
На прощание Венеция, Фиц и Милли по очереди обняли больную — осторожно, стараясь не потревожить раны и не причинить беспокойства.
— Если желаете остаться наедине, могу пораньше отпустить сестру Дженнингс, — предложила мисс Редмейн.
— Спасибо, — поблагодарила Хелена.
— В вашем распоряжении, милорд и миледи, время до прихода сестры Гарднер. А потом леди Гастингс необходимо остаться в тишине и отдохнуть.
Доктор с сиделкой ушли. Хелена и Гастингс остались вдвоем, однако он не подошел к постели, а продолжал стоять у стены, заложив руки за спину — словно ожидая, что она заговорит первой.
— Не знаю, должна ли извиниться за то, что не могу вас вспомнить, или, напротив, принять извинения от внезапно появившегося мужа. Что посоветуете?
Виконт долго смотрел в молчании, а потом медленно покачал головой, как будто не верил собственным ушам.
— Значит, вы и в самом деле меня не помните.
Фраза адресовалась не столько ей, сколько самому себе.
— Совсем не помню.
Он провел ладонью по волосам, но упругие завитки не пожелали подчиниться.
— Наверное, вы немало удивитесь, узнав, что, как правило, я вполне разговорчив и даже остроумен. Но сейчас совсем не знаю, что сказать.
Хелена слегка склонила голову.
— А вы о себе высокого мнения.
— И вы тоже. — Он слегка улыбнулся. — Считаете — во всяком случае, раньше считали, — что скромность нужна тем, у кого есть причины для скромности.
Пожалуй, с утверждением можно было согласиться.
Хелена почувствовала себя немного спокойнее. Быть замужем за незнакомцем, конечно, мучительно, но беседовать с ним очень приятно. Мягкий, глубокий голос… если бы виолончель обладала даром речи, то говорила бы именно так. И улыбка…