Пока она рассказывала, Гастингс смотрел на нее не отрываясь. Едва замолчав, Хелена внезапно смутилась.

— Вы, должно быть, уже слышали эту историю, — предположила она, чтобы что-нибудь сказать.

— Нет, ни разу. — Дэвид смотрел, не скрывая восхищения. — Думаете, Беатрис тоже расскажет кому-нибудь о своем сундуке и об отце, который часами сидел рядом и ждал?

— Обязательно. Во всяком случае, я на ее месте непременно рассказала бы.

Откровенное обожание смутило до такой степени, что запылали щеки. Судя по взгляду, Дэвид заметил изменение состояния, и Хелена перевела разговор в нейтральное русло.

— Что вы сделали с волосами? Такая прическа мне не очень нравится.

Гастингс слегка нахмурился.

— А какая прическа вам нравится?

— Прежняя — свободные кудри.

Он посмотрел так, словно она сказала, что предпочитает три глаза вместо двух.

— Но вы же всегда над ними насмехались. Говорили, что если бы бедняжка Мэри родила ребенка от своего барашка, то он выглядел бы в точности как я.

Хелена рассмеялась и тут же сморщилась от острой боли.

— Это правда? Вы не придумали?

— А еще иногда дразнили меня одуванчиком.

Наученная горьким опытом, Хелена удержалась от смеха.

— И после бесконечных оскорблений вы все-таки на мне женились?

— Я и сам был отчаянно вредным, так что мы друг друга стоили.

Хелена не знала, что ответить, но сейчас, когда он снова оказался рядом, почему-то почувствовала себя… счастливой.

Некоторое время оба молчали. Как только напряженная тишина стала тягостной, Дэвид посмотрел на дверь и спросил:

— На самом деле Фиц и Милли не спали, так ведь?

Эта тема показалась намного безопаснее, и Хелена с радостью за нее ухватилась.

— Целовались так, будто завтра уже никогда не наступит.

Гастингс улыбнулся.

— А вы подглядывали так, будто завтра никогда не наступит?

Ах, до чего же хотелось гордо вскинуть голову! Увы, лежа это сделать невозможно.

— Ничего подобного. Как только поняла, чем они занимаются, сразу честно зажмурилась. Но прежде чем бросаться друг на друга, влюбленным не помешало бы удостовериться, что я действительно крепко сплю.

— Хорошо хоть догадались выпроводить сиделку. — Дэвид посмотрел на столбик кровати и на собственные пальцы, которые беспокойно исследовали резную поверхность. — Когда на уме одни поцелуи, трудно проявлять осмотрительность.

Этот человек обладал невероятной притягательностью. Вопреки слабости и боли Хелену неумолимо влекло к тому, кто еще сегодня утром был совсем чужим.

— А мы тоже так целовались?

Она вовсе не собиралась задавать этот опасный вопрос; слова возникли сами собой, вылетели вопреки воле и повисли в воздухе.

Пальцы на столбике кровати замерли.

— Иногда.

Хелена озадаченно прикусила губу.

— Только иногда?

Он взглянул искоса, с ироничной улыбкой.

— А как часто, по-вашему, следовало это делать?

Выбора не было, пришлось сказать правду:

— Разумеется, всякий раз, как мне хотелось.

Ночная тишина выдала его неровное, судорожное дыхание. Хелене внезапно стало жарко.

— В таком случае мы и делали это всякий раз, когда вам было угодно. — Рука снова легла на край кровати. — И должен добавить, что вы неизменно оставались довольны.

Огонь внутри разгорался все ярче.

— Считаете, что я должна вам поверить?

Дэвид посмотрел синими, как ясное летнее небо, глазами.

— Если не верите, можно доказать на практике.

Стук в дверь заставил вздрогнуть.

— Должно быть, пришла сиделка.

— Проклятие, — с грустной улыбкой произнес Гастингс. — Так много доблести и так мало возможностей ее проявить.

— Может быть, проявите, когда волосы снова начнут виться?

— Нет, пожалуй, сначала добьюсь вашего поцелуя, чтобы получить надежное доказательство искренности, — возразил Дэвид, направляясь к двери, — а уже потом откажусь от бриолина.

Сиделка заняла свое место, однако виконт не ушел, а устроился в том самом кресле, в котором утром читал сонеты Элизабет Баррет Браунинг.

— Милорд, госпожа нуждается в отдыхе, — напомнила та.

— Да-да, конечно. Я ни в коем случае не буду утомлять леди Гастингс. Просто тихонько посижу.

Хелена удивилась и в то же время обрадовалась.

— Неужели не хотите провести ночь в собственной постели?

Виконт решительно покачал головой.

— Я и так почти целый день вас не видел.

Сердце радостно подпрыгнуло.

— Но ведь здесь вам будет неудобно.

Он бережно поднес ее руку к губам и поцеловал в ладонь.

— Что означает физическое неудобство по сравнению со счастливой возможностью оставаться рядом? Спите, дорогая. Впереди еще долгий путь к полному выздоровлению.

Хелена вскоре погрузилась в сон, а Гастингс сидел в тишине и полумраке, наслаждаясь каждым моментом близости.

Счастливая возможность часами оставаться рядом все еще казалась чудом. Никогда в жизни — даже в своей книге — Дэвид не смел мечтать о том, что увидит, как любимая засыпает. А разговоры, которые так много для него значили! Целый волшебный мир…

Он не заметил, как задремал, однако в четыре часа внезапно проснулся со страхом в сердце и сразу посмотрел на Хелену. В приглушенном свете ночника было видно, что она лежит на спине; грудь мерно поднималась и опускалась, как бывает в спокойном, глубоком сне. Дэвид с облегчением вздохнул и в этот миг заметил, что глаза ее открыты и полны слез.

Он тронул любимую за руку и, чтобы не будить сиделку, спросил едва слышным шепотом:

— Что случилось?

— Ничего. — Хелена вытерла слезы и слегка поморщилась от боли: пальцы задели саднящий синяк. — Просто загрустила.

— Можно спросить, о чем или о ком?

Она тяжело вздохнула.

— О кузенах Карстерсах. Вы их знали?

— Да. И даже присутствовал на многочисленных похоронах.

По виску скатилась слеза.

— Не могу поверить, что все они умерли. Особенно Билли.

Глаза Дэвида расширились от удивления, однако Хелена смотрела в потолок и не заметила реакции.

— Папа любил его больше всех остальных родственников. И я тоже. Как он умел обращаться с животными! Они его обожали. Ужасная смерть, просто сердце разрывается. Глупо, конечно. Наверное, когда его хоронили, я наплакала целое озеро.

— Не проронили ни слезинки, — уточнил Гастингс.

Губы задрожали.

— Должно быть, просто не хотела показывать свое горе и пряталась. Мы же еще не были женаты.

— Даже на похороны не пошли.

Хелена перестала плакать.

— Что? Не может быть! Наверное, тяжело заболела?

— Нет, прекрасно себя чувствовали. А не пошли, потому что терпеть не могли Билли Карстерса.

Хелена приподнялась на подушке.

— Не может быть. Я обожала Билли. Видели бы вы, как чудесно он играл с моим щенком и даже с бродячими собаками!

Так. Она начинала упрямиться, а он — увы — обладал сомнительным талантом разжигать противоречия. Но сейчас выбора не было, и пришлось сказать правду.

— Билли умилялся щенкам, но с женщинами вел себя безобразно. Изнасиловал пять служанок. Всякий раз скандал старались замять, но разве такое спрячешь? Со временем в доме Карстерсов не осталось ни одной горничной.

Хелена застыла от изумления.

— Тогда, в первый раз, вы тоже отказывались верить. А изменили мнение только после того, как в восемнадцать лет застали его на месте преступления с четырнадцатилетней девочкой. Так что, если и сейчас мне не верите, вполне могу понять.

Хелена покачала головой намного энергичнее, чем следовало в ее положении.

— Нет-нет, что вы! Верю. Конечно, верю.

Теперь уже удивился Дэвид. Удивился и обрадовался. Она готова прислушаться к его словам и даже принять их во внимание! Ничего подобного не случалось еще ни разу в жизни.

— Нельзя плохо отзываться о мертвых, — продолжала Хелена, нервно сжимая и разжимая пальцы свободной руки. А когда я плакала, можно было бы сказать о Билли пару добрых слов. Как же я могла до такой степени заблуждаться? Папа умер, когда Билли было всего двенадцать лет, так что его нельзя винить в том, что не сумел предугадать, каким чудовищем тот вырастет. Но куда же все это время смотрела я? Почему не сумела понять правду? А ведь считала себя такой умной…