Джон Пэрис - Кимоно

Выпили, трижды прокричали «ура», и еще раз специально в честь миссис Джеффри. Новобрачный, вовсе не привыкший к застольным речам, отвечал — и его от природы прекрасный голос был почти глухим от волнения, — что было просто превосходно со стороны всех устроить его жене и ему такой прощальный праздник и просто превосходно со стороны Сэра Джорджа и леди Эверингтон в особенности, и просто превосходно со стороны графа Саито; и что он самый счастливый и самый полный блаженства человек в целом мире; и что жена просит его сказать, что она счастливейшая женщина, хотя, собственно, он и не понимает, почему бы ей такой быть. Во всяком случае, он изо всех сил будет стараться сделать ее жизнь приятной. Он благодарит друзей за добрые пожелания и великолепные подарки. Они проводили время вместе так приятно в прошлом, и в обмен на все их любезности он и его жена желают им приятного времяпрепровождения. Так говорил Джеффри Баррингтон; и в этот момент многие из присутствующих чувствовали мучительное сожаление, что этот прекрасный образчик английской молодежи женится на женщине Востока. Он был шести с лишком футов роста. Его широкие плечи, казалось, таили в себе спокойную силу добродушно настроенного хищного животного, льва из Уны, а волосы у почти круглого лица были цвета настоящей львиной гривы. Он носил усы длиннее, чем требовала мода. Этот рот, кажется, был готов смеяться в любой момент, но также и зевать. Потому что в нем рядом с мужской твердостью и определенностью было что-то пассивное и полусонное и много школьнического. Но ему было за тридцать. Впрочем, жизнь военного всегда близка к тому, чтобы стать простым продолжением жизни в школе. Итон вливается в Сэндхерст, и Сэндхерст — в полк. Товарищами все время бывают люди того же класса и тех же взглядов. Та же дисциплина, та же условность и тот же фетиш хорошего и дурного тона. Столько генералов бывают вечными школьниками. Они теряют свою свежесть, и только.

Но Джеффри Баррингтон не потерял своей. В этом заключалась его привлекательность, потому что он не был ни ловок, ни остроумен. Леди Эверингтон говорила, что дорожит им как дезинфицирующим средством для очистки воздуха.

— Этот дом, — объявляла она, — иногда слишком пахнет туберозами. Тогда я открываю окно и впускаю Джеффри Баррингтона.

Он был единственным сыном лорда Брэндана и наследником титула древнего, но обедневшего рода. Он был воспитан в убеждении, что должен жениться на богатой женщине. Он не сопротивлялся упрямо этим проектам, но и не сдавался так легко тем наследницам, которые хотели кинуться ему на шею. Он принял свой жребий с фатализмом, какой всякий добрый солдат должен хранить в своем ранце, и занял, как выжидающий Марс, свой пост в гостиной леди Эверингтон, полагая, что именно там нашел удобный стратегический пункт для приведения в исполнение своих намерений. Он не терял надежды, что, помимо приобретения золотых мешков, ему выпадет и счастье влюбиться в их обладательницу.

Асако Фудзинами, которую он встретил впервые на обеде у леди Эверингтон, поразила его, как мелодичный напев. Тогда он не раздумывал о ней, но забыть не мог. Мелодия упрямо всплывала в его памяти. Три или четыре раза она носилась в танце в его руках, и это довершило очарование. La belle dame sans merci[1], скрывающаяся в каждой женщине, овладела им. Ее самые простые замечания казались ему перлами мудрости, каждое движение — триумфом грации.

— Реджи, — сказал он своему другу Форситу, — что вы думаете об этой японской девочке?

Реджи, который был дипломатом по профессии и музыкантом по милости Божией и чья впечатлительность почти равнялась женской, особенно когда дело касалось Джеффри, отвечал:

— Что, Джеффри, вы думаете жениться на ней?

— Клянусь Юпитером, — воскликнул его друг, для которого эта мысль была внезапным откровением, — но я думаю, она не захочет меня! Я не в ее вкусе.

— Этого никогда нельзя знать, — лукаво подбодрил Реджи, — она совершенно нетронута и имеет двадцать тысяч в год. Единственная в своем роде. Вы не спутаете ее с чьей-нибудь чужой женой, как это бывает нередко у новобрачных. Почему не попробовать?

Реджи думал, что такой брак невозможен, но его забавляла сама мысль.

Что касается леди Эверингтон, знавшей так хорошо каждого из них и думавшей, что знает их вполне, она ни о чем не догадывалась.

— Я думаю, Джеффри, вам нравится, чтобы вас видели рядом с Асако, потому что это подчеркивает контраст.

Ее признание сестре, миссис Маркхэм, было искренним. Она ошиблась; она предназначала Асако для кого-нибудь совершенно иного. Сама девушка первая просветила ее. Она пришла в будуар своей хозяйки однажды вечером, перед началом сооружения ночного туалета.

— Леди Джорджи, сказала она (леди Эверингтон — леди Джорджи для всех, кто ее хоть немного знает), — Il faut, gue je vous dise quelque chose[2]. Девушка наклоняла и отворачивала лицо, как всегда в минуты смущения. Когда Асако говорила по-французски, это значило, что дело идет о чем-нибудь серьезном. Она боялась, что ее неточная английская речь может извратить то, что она намерена сказать. Леди Эверингтон догадалась, что это, вероятно, новое предложение; она уже имела сведения о трех.

— En bien, cette fois qui est-il?[3] — спросила она.

— Lt capitaine Geoffroi[4], — отвечала Асако.

Тогда ее покровительница поняла, что это серьезно.

— Что вы сказали ему? — осведомилась она.

— Что он должен спросить у вас.

— Но зачем вмешивать в это меня? Это ваше собственное дело.

— Во Франции и в Японии, — сказала Асако, — девушка не говорит «да» или «нет» сама. Решают отец и мать. У меня нет родителей, так пусть он спросит вас.

— Что же я должна ему сказать?

Вместо ответа Асако слегка сжала руку старшей подруги, но леди Джорджи не ответила пожатием. Девушка сразу почувствовала это и сказала:

— Разве вам не нравится капитан Джеффри?

Но ее приемная мать ответила с горечью:

— Напротив, у меня сильная привязанность к Джеффри.

— Значит, тогда, — воскликнула Асако, поднимаясь, — вы думаете, я недостаточно хороша для него? Это потому, что я — не англичанка!

Она разрыдалась. Несмотря на внешнюю холодность, леди Эверингтон имела очень нежное сердце. Она обняла девушку.

— Дорогое дитя, — сказала она, приближая маленькое мокрое лицо к своему, — не плачьте. В Англии мы отвечаем на этот великий вопрос сами. Наши отцы, матери и приемные родители только соглашаются. Если Джеффри Баррингтон просил вашей руки, это потому, что он любит вас. Он не расточает предложения, как визитные карточки, подобно другим молодым людям. Право, я никогда не слыхала, чтобы он сделал предложение кому-нибудь прежде вас. Он не заслужил вашего «нет», конечно. Но разве вы совсем готовы сказать «да»? Ну хорошо, подождите недели две и встречайтесь с ним как можно реже в это время. А теперь пошлите за моей массажисткой. Ничто так не утомляет пожилых людей, как волнения молодежи.

В этот же вечер, встретив в театре Джеффри, леди Эверингтон сурово напала на него за коварство, скрытность и слабоволие. Он смиренно признал себя виновным во всем, кроме последнего, объясняя это тем, что не мог выкинуть из головы мысль об Асако.

— Да, это-то и есть симптом, — сказала леди, — ясно, что вы не владеете собой. Но боюсь, что я слишком поздно принимаюсь за лечение. И мне остается только поздравить вас обоих. Все-таки помните, что жена — не такая мимолетная вещь, как мелодия, если, конечно, она жена не слишком плохого сорта.

Тяжело было бедной леди расстаться со старейшей из ее дружеских привязанностей и предоставить ее Джеффри заботам этой декоративной иностранки с неизвестными и невыясненными душевными качествами. Но она знала, какой ответ будет дан через две недели, и справилась со своими нервами до такой степени, что смеялась в ответ на соболезнования друзей и старалась сделать свадьбу ее приемных детей гвоздем сезона. В конце концов, все это будет интересным приобретением для ее музея семейных драм.

Было одно лицо, у которого леди Эверингтон решилась выведать возможно больше в день свадьбы и с именно этой целью заманила его в сеть своих приглашений. Это был граф Саито, японский посланник.

Она завладела им, когда он принялся любоваться подарками, и увлекла в тишину и сумрак кабинета своего мужа.

— Я так рада, что вы нашли возможность прийти, граф Саито, — начала она. — Я полагаю, вы знаете Фудзинами, родственников Асако в Токио?