Я не носила фамилию моей матери, потому что она опозорила семью и больше не принадлежала к своему классу. Она не имела права носить фамилию своего отца, и ее звали просто Мей-лин. Мне пришлось приехать в Америку, чтобы получить фамилию, а вместо этого я выяснила, что мой отец утонул и меня связывает с ним только его кольцо и письмо, написанное им моей матери.
Для суда этих доказательств было недостаточно. Во всяком случае, так утверждали два адвоката — сначала китаец, потом американец, — к которым я обратилась. Каждый из них сказал мне:
— Тебе не на что опереться.
Но я не хотела отступать и обратилась к третьему адвокату. Он заявил, что огромный дом за высокой оградой — особняк Барклеев — должен был принадлежать мне. Адвокат выяснил, что у Ричарда Барклея не было кровных наследников, только приемный сын, так что я была его единственным ребенком. Адвокат сказал, что я могу попытаться отсудить дом, но на это уйдет много времени и денег.
Однако я вовсе не хотела получить огромный дом со множеством комнат и окон. Мне нравилось жить над «Счастливой прачечной», потому что теперь я снова вернулась на третий этаж в просторную квартиру с привольно летающим ци и счастливой ориентацией на запад и восток. Теперь мои лекарства хорошо продавались.
Я хотела только получить фамилию.
— Ты не можешь доказать, что письмо написано именно твоей матери, — сказал мне один из адвокатов.
— Ты не можешь доказать, что именно Ричард Барклей подарил ей кольцо, — добавил другой.
А третий закончил:
— Фиона Барклей — очень богатая и влиятельная женщина. Ты никогда не выиграешь дела, она никогда не позволит тебе носить ее фамилию.
А четвертый взял мои деньги и заявил:
— Что я могу посоветовать? Отправляйся назад в Китай!
Правда, адвокаты не могли с уверенностью сказать что-либо о письме: я никогда его им не показывала, потому что обещала матери показать письмо только отцу. Но это было единственным доказательством того, что Ричард Барклей приходился мне отцом! Что еще я могла предпринять? Мне уже исполнилось девятнадцать, а по документам — двадцать один. Мне пора было иметь фамилию.
Сначала я решила отнести письмо Гидеону: я знала, что могу доверять ему. Но я не могла положиться на собственные чувства. Мне было легче, когда меня мучило сознание, что я влюбилась в собственного брата. Но когда я узнала, что мы не родня и что я просто полюбила мужчину, это стало непосильной ношей. Потому что немедленно возникал вопрос, сможем ли мы когда-нибудь быть вместе…
Гидеон вернулся в Сан-Франциско ровно через год после того, как он уплыл в дальние страны, унеся с собой мое сердце. Все эти двенадцать месяцев я посвятила травам, пытаясь сделать мои лекарства известными всему Чайнатауну. Меня даже начали приглашать к пациентам — в основном к старикам, которым был не по карману более дорогой доктор, или к тем, у кого совсем не было денег. Конечно, это был скромный старт: ко мне относились с недоверием, так как я была очень молода. Но рассказы обо мне распространялись быстро, и моя репутация пошла в гору. Так что мне некогда было в то время скучать по Гидеону. Дни заполнялись работой, ночами я крепко спала. Мне некогда было тосковать.
Но однажды я прочитала в газетах, что в особняке Барклеев был устроен вечер в честь возвращения Гидеона, на который пригласили мэра Сан-Франциско, многих известных звезд кино и политиков. Я снова почувствовала, как в груди забилось сердце и в него вернулась сладкая печаль.
Но потом мой взгляд упал на фотографию. Блондинка Оливия стояла рядом с Гидеоном, положив руку ему на локоть. Она — «просто друг», чью фотографию Гидеон носил в бумажнике, — смотрела на него с сияющей улыбкой, и я поняла, что моя любовь напрасна.
Так что, когда Гидеон прислал мне записку с посыльным, спрашивая разрешения прийти навестить меня, я не ответила. Неделю спустя я получила еще одно послание и просто отослала посыльного. Третью записку принес сам Гидеон.
В то время я снимала комнату на задворках торговой компании мистера Хуана, чтобы травы и минералы, которые я у него покупала, не залеживались долго, а сразу отправлялись на рабочий стол. Маленькая бригада из четырех девушек помогала мне готовить, упаковывать, а потом и разносить мои лекарства.
У нас была очень скромная фирма: каждый крохотный пакетик, каждую бутылочку, каждый керамический горшочек мы наполняли вручную, наклеивали ярлык, заворачивали и упаковывали в коробки. Одна из моих девушек кисточкой писала на этикетке по-китайски и по-английски название, дату производства и состав. Многие торговцы травами не указывали составляющие из страха, что другие могут сделать точно такое же лекарство. Но я знала, что у людей бывает аллергия на некоторые травы, и не хотела рисковать их здоровьем.
Сначала продавцы в Чайнатауне неохотно брали на реализацию мои лекарства. Они говорили:
— У нас полно «Красного Дракона». Зачем нам твои?
Тогда я обошла всех, дала каждому по три бутылочки «Золотого Лотоса», по три пакетика «Блаженства», по три баночки бальзама «Красота и Ум» и сказала:
— Если продадите это, деньги оставьте себе. А о следующей партии мы договоримся. — Настолько сильна была моя вера в мои лекарства.
Они продали эти девять упаковок и попросили еще. Так я начала получать прибыль.
И вот наступила годовщина того дня, когда мои молитвы были услышаны, когда богиня Гуань-инь заговорила голосом моей матери и научила меня слушать чувствами и памятью, а Гидеон Барклей снова вернулся в мою жизнь.
В фартуке мясника, убрав длинные волосы под белую хирургическую шапочку, я размешивала очень нежный бальзам на плите, размягчая до нужной консистенции твердый воск, прежде чем добавить вазелин и первые травы. И вдруг услышала, что мои девушки перестали шептаться — на моей «фабрике» никогда еще не стояла такая тишина. Я обернулась посмотреть, что случилось. Дверь загородил высокий американец, его лицо стало еще более загорелым, а волосы отросли длиннее. И он улыбался — хотя и не так по-мальчишески, как в тот день в аптеке.
— Привет, Гармония, — поздоровался он.
Мои девушки захихикали и вернулись к работе. Я поставила Джуди Вон размешивать бальзам, а сама вышла на улицу с Гидеоном, даже не сняв фартук и шапочку.
Это был короткий разговор. Он пришел сказать мне, что домой приехал ненадолго и теперь его ждет еще один контракт в Панаме. Но у него уже есть диплом инженера, он может строить мосты, дамбы, дороги по всему миру. И у него очень много предложений.
Это ли он хотел мне сказать на самом деле? Что он никогда не сможет быть все время рядом со мной? Что нам уготованы судьбой только редкие встречи между его контрактами в далеких странах?
Он кивнул на моих девушек, занятых работой, и проговорил:
— Судя по всему, теперь дела у тебя идут хорошо, Гармония. Ты счастлива?
— Я очень занята, нет свободной минутки.
Гидеон подошел ближе — так близко, что я заметила золотую крапинку на дымчато-серой радужке его глаза.
— Ты счастлива? — повторил он чуть тише.
Если бы Гидеон поцеловал меня тогда, я бы уступила. Я бы бросила Чайнатаун, мои лекарства и пошла бы за ним на край света!
Но он вдруг резко выпрямился, его лицо потемнело.
— Ты ведь не скажешь мне, правда? Зачем в тебе столько тайн, Гармония? И почему я не могу перестать думать о тебе?
— Ты не должен думать обо мне, — прошептала я.
— Но почему?
«Потому что я хочу получить фамилию твоего отца! — чуть было не крикнула я. — Я хочу, чтобы меня признали его дочерью! Я собираюсь свергнуть тебя, Гидеон. Мы станем соперниками».
— Потому что я китаянка, а ты американец. — Вот и все, что я ему сказала.
— Проклятие, Гармония! Неужели ты все еще вспоминаешь того дурака-официанта в аптеке?
Как же я могла забыть? Ведь тогда со мной обошлись, как с собакой, — и все из-за разреза моих глаз!
— Я хочу с тобой поговорить. Если ты не хочешь обсуждать наши личные отношения, будем считать это деловой встречей. Я заинтересован в том, чтобы вложить деньги в твои лекарства. Тебе не придется больше работать в задней комнате. Ты сможешь купить фабрику и продавать свою продукцию по всем Соединенным Штатам. Как тебе это понравится?