Конечно, деньги, состояние, дом — это не власть, власть диктатор передать просто не имел права, она по наследству не передавалась. Но признай Цезарь сына Клеопатры своим сыном официально, египетская царица непременно заявила бы свои права на власть. Возможно, именно этого и боялся Цезарь.
С Клеопатрой и ее Цезарионом хотя бы понятно — диктатор боялся дать Риму в качестве своего наследника полукровку, рожденного египтянкой (кто же вспоминал, что Клеопатра гречанка?). А вот почему никак не упомянут Марк Антоний, возглавлявший армию и заменявший Цезаря во время долгих отлучек? Не слишком успешно заменял? Ничего, и без Марка найдется кому заправлять делами Рима, зато какой трибун, какой оратор! От его далеко не философских речей хохотали и млели все солдаты, Марк умел запустить такие шуточки, от которых римские матроны краснели, но прочь не спешили. Любимец солдат и женщин, добряк, здоровяк, человек, для которого завоевать мир все равно что выпить кубок вина. Любитель пиров и соревнований, веселый насмешник и очень обаятельный человек.
И вдруг такое!
Марк Антоний старательно скрывал свою обиду, но это плохо удавалось, по сути, он был большим ребенком, у которого все написано на лице. Конечно, он постарался взять все в свои руки после гибели Цезаря, не допустить беспорядков в Риме, организовал похороны, обеспечил спокойствие… Но завещание от этого никуда не делось.
У Марка Антония в Риме немало противников (а у кого их нет?), если бы Цезарь назвал его своим преемником, пусть только преемником, а не наследником состояния, Антонию было бы куда проще, в деньгах он не нуждался, третья жена Марка Фульвия имела после своих первых двух мужей достаточно средств, чтобы содержать третьего и оплачивать его политическую борьбу, в которую не прочь ввязаться и сама. Не упомянув Антония вообще, Цезарь словно поставил его на одну доску с Цезарионом, которого в Риме считали просто приблудышем.
Сначала Антоний попытался договориться с Клеопатрой, вернее, в сенате объявил, что Цезарь признавал Цезариона своим сыном. Это было смелое заявление, признай Сенат такое положение, Клеопатра могла бы оспорить завещание Цезаря и противостоять Октавиану. Конечно, у убитого Цезаря долгов оказалось больше, чем денег, но у египетской царицы хватило бы собственных средств, чтобы озолотить не только всех ветеранов, но и добрую половину Рима. Рим отказался. Даже золото Египта не подвигло сенаторов на признание наследником Цезариона.
Марк Антоний не настаивал. Его разумная жена, неистовая Фульвия, просто и доходчиво объяснила мужу, чем он рискует, защищая права Цезариона. Никаким правителем Рима сын египетской царицы, даже рожденный от Цезаря, стать не сможет никогда, будь у него все золото мира. Он полукровка, и этим все сказано. А вот против самого Марка Антония восстанут такие силы, справиться с которыми Антоний не сможет. Стоило ли класть собственную голову за сына египетской царицы?
Клеопатра уплыла в Александрию вместе со своим Цезарионом, а в Рим приехал наследник Цезаря Октавиан.
О нем ходили разные слухи, но все не слишком лестные. Ветераны, ходившие в походы с Цезарем и видевшие в Испании юного Октавиана, сокрушенно качали головами: он не только не воин, он вообще слизняк! Слабенький, щуплый, вечно больной, задыхающийся от быстрой ходьбы и даже пыли, бледный, хилый… Ну что это за диктатор?! Ему девятнадцать, а женщинами не интересуется. Книжный червь, не умеющий громко произнести речь. Не наследник, а сплошное недоразумение.
Но находились и те, кто твердил, что Октавиан еще себя покажет, Цезарь выбрал его не зря, что-то в этом хилом мальчишке есть такое, от чего диктатор предпочел его многим куда более сильным. Цезарь не ошибается.
Им возражали: даже Цезарь мог ошибаться. Одной из первых возражать принялась Сервилия:
— Разве не было ошибкой Цезаря связаться с египетской царицей? Она, видите ли, родила сына! Ну и что? Мало ли в каких странах и от каких цариц у Цезаря сыновья? Была бы счастлива таким потомством, но к чему же привозить цезареныша в Рим?
Римляне согласились, чужестранка вела себя странно, многие военачальники, и Цезарь в том числе, разбросали свое семя по миру, но никто не признавал рожденных не в Риме детей своими. А Марк Антоний признал цезареныша сыном диктатора? Тогда понятно, почему сам диктатор не упомянул Марка Антония в завещании. Цезарь не ошибся даже в этом. Цезарь велик, он почти бог!
С Сервилией Марк Антоний справился легко, вернее, это сделала Фульвия, она просто намекнула, что против матери Марка Юния Брута, одного из убийц божественного Цезаря, легко восстановить весь Рим, тогда можно попасть в черный поскрипционный список. Не желая добавлять неприятностей ни себе, ни сыну, Сервилия прекратила словесные нападки на Клеопатру и ее Цезариона, тем более царица давно была в Александрии.
Египетские корабли миля за милей преодолевали морское пространство, увозя свою царицу и ее сына подальше от бурлившего беспокойного Рима. Клеопатра сумела понять, что ничего не сможет добиться в Риме. Полукровку Цезариона никогда не сделают консулом, даже не допустят на трибуну, так чего же ждать? У нее есть своя страна, ее ждет Кемет, ждет Александрия. За годы отсутствия набралось немало дел, конечно, у царицы прекрасные помощники — Протарх и Аполлодор, но все равно править нужно самой. Что ж, она сумеет встать на ноги, сумеет сделать свой Египет сильным и независимым и оставить Цезариону богатую страну.
Цезаря больше нет, но есть его сын, и мать не имеет права предаваться тоске и унынию, потому что это выйдет боком Цезариону.
Однако потеря Цезаря оказалась не единственной, за время пути она потеряла второго ребенка от диктатора, которого уже носила в себе. Пережив и это, в гавани Александрии на берег сошла совсем другая Клеопатра, не та восторженная, легкомысленная, хотя и хитрая девчонка, которая уплывала в Рим к Цезарю, чтобы представить их сына.
Клеопатра словно родилась заново, ее служанка Хармиона с радостью наблюдала, как хозяйка, вцепившись руками в поручни, буквально пожирает глазами выраставшее из морских волн огромное здание Фаросского маяка Александрии. А вот и белоснежные стены дворца на мысе Лохиас. Дома! Какое это чудесное слово — дом.
Множество судов со всего света привычно заполняли торговую гавань Александрии, в царской гавани кораблей поменьше, но Клеопатра с удовольствием пересчитала военные суда, стоявшие на якоре. У нее сильный флот, но можно и сильней. Будучи в Риме, царица многому научилась, она не только устраивала пиры, выступала в сенате или миловалась с Цезарем в спальне, она ходила по Риму, смотрела, слушала, читала, беседовала, пытаясь понять, как римлянам удалось построить такой город на болотах, почему Рим столь силен, разгадать загадку силы Рима.
Убедилась, что Александрия построена куда толковей, убедила Цезаря ввести новый календарь по типу египетского солнечного, уговорила начать осушение многочисленных болот вокруг города, почистить Большую Клоаку — подземный сточный канал Рима, начать строительство каменного моста взамен деревянного, насадить новые аллеи в садах на Яникуле… Клеопатра на многое подвигла Цезаря и немало пожертвовала средств, чтобы ее задумки можно было реализовать, но Рим не просто не оценил, ее участие пришлось даже скрывать, чтобы противодействие не оказалось слишком сильным. Надменный Рим не желал принимать помощь от египетской царицы ни в каком виде!
— Глупцы! — злилась Клеопатра. — Я могла бы выстелить золотом улицы их надменного города, очистить окрестности, осушить болота и поставить фонтаны на каждом перекрестке!
Могла бы, только Рим этого не захотел.
В Александрии сразу закрутили дела. Сообщив в Мемфис, что вернулась, Клеопатра попросила привезти маленького Цезариона из храма Птаха, где он жил у верховного жреца Пшерени-Птаха в целях безопасности.
— Протарх, Аполлодор, я очень рада вас видеть, но все дела завтра. Потерпите еще день, ведь справлялись столько времени сами. Если, конечно, нет совершенно неотложного.
— Нет, Божественная, ничего срочного нет. Мы рады твоему возвращению.
«Божественная»… так называют ее только в Египте, дома. В Риме никому и в голову бы не пришло обожествлять чужую царицу.
Клеопатра приняла ванну со своими любимыми розовыми лепестками, заметив:
— Хармиона, в Риме розы пахнут куда слабее, тебе не кажется?
— Конечно, Божественная. Дома все лучше.