— Здравствуйте, капитан, — дружелюбно сказал начальник. — Садитесь. Кофе не желаете?
Ваня отказался так бурно, словно начальник предложил ему яду. Он ждал приветствия типа: «Анциферов! Какого рожна!..» — поэтому был ошарашен такими церемониями.
— У меня к вам есть предложение, — продолжал начальник. — Сразу оговорюсь, принуждать вас никто не будет. Мы с пониманием отнесемся к отказу.
Ваня только глазами хлопал. «С пониманием относиться к отказу» начальству запрещено Уставом Вооруженных сил!
— Да не тяните же! — подал голос Колдунов. — Парень думает, вы его на амбразуру немецкого дота послать хотите. Все гораздо проще, Ваня. И безопаснее.
— Действительно, не будем ходить вокруг да около. Итак, мы имеем полярную станцию. Там сейчас работает двенадцать человек. Условия трудные и в связи с таянием льдов весьма опасные. Но исследования прекращать нельзя, поэтому станцию сворачивать не будут. И вот вчера у них утонул врач.
Начальник сделал эффектную паузу, и Ваня глупо пробормотал:
— Мне очень жаль.
— К нам обратились с просьбой срочно найти замену. Сами понимаете, без врача в таких условиях никак. Капитан, вы согласны отправиться на эту станцию?
Анциферов замялся.
— Благодарю за доверие, но я психиатр. Зачем я там нужен? Полярники — люди солидные, вряд ли у них начнется белая горячка или истерические припадки.
— Ваня! — из-под фикуса окликнул Колдунов. — Соберись! Ты думаешь, мы не понимаем, что творим? Там сейчас такие метеоусловия, что доставка грузов и людей возможна только из пролетающего мимо самолета. Если очень попросишь, тебе, может быть, еще парашют дадут.
— Да, капитан, увы, другого способа попасть туда нет и в ближайшую неделю не предвидится. А оставлять людей без медицинской помощи на неопределенный срок мы права не имеем. Мы перелопатили гору досье. Если бы нашелся хоть один хирург, обладающий навыками парашютного спорта, мы бы вас не побеспокоили. А вы, как видно из личного дела, еще в школе прыгали с парашютом, потом служили в ВДВ. Так что, капитан, согласны?
— Я даже не знаю… — совсем по-граждански ответил Ваня.
— В деле не указана степень вашей подготовки. Вы считаете, что не способны на прыжок в неблагоприятных условиях?
Ваня фыркнул:
— Да нет, с парашютом-то я прыгну. Хоть сто раз! А вот аппендицит вырезать или там рану зашить, тут я сильно сомневаюсь.
— Чему тебя шесть лет учили? — вздохнул Колдунов. — Разберешься как-нибудь, а нет, так меня на радиосвязь вызовешь. Тебя никто там не попросит операции на сердце проводить! Дам тебе справочник по неотложным состояниям, и все! Ты царь и бог! — Ян Александрович встал и ободряюще похлопал его по плечу. — Если же придется сложную рану зашивать, возьмешь учебник по оперативной хирургии Островерхова. В нем есть все необходимые инструкции.
— Но я три года уже одной психиатрией занимаюсь! А в полку когда работал, тоже практики почти не имел.
— Захочешь — сделаешь! Или ты не хочешь жену оставлять? — вдруг серьезно спросил Колдунов. — У него, — пояснил он начальнику, — жена через два месяца родить должна.
Тот понимающе вздохнул:
— Да, дело серьезное. Через два месяца ты еще там будешь, экспедиция на три рассчитана.
— Она и без меня родит, — сказал Ваня. — Дело женское.
Начальник прошелся по кабинету, сокрушаясь, что отрывать мужа от жены накануне родов как-то не по-людски.
— Я же не в лесу ее оставляю, — возразил Анциферов. — Родители тут, помогут.
— Какой сейчас срок? — деловито спросил Ян Александрович. — Тридцать две недели? Тогда к родам ты точно не успеешь.
— Не страшно. Хуже, когда муж к зачатию не успевает.
Колдунов посмотрел на него строго:
— Такие шутки не делают тебе чести. Так едешь или нет?
— Еду.
Начальник сразу успокоился и сел в свое кресло.
— Слушай мою команду, капитан. Сразу после нашего разговора следуйте домой, собирайте вещи, прощайтесь с супругой и отбывайте в аэропорт на мурманский рейс в двадцать один тридцать. Билет получите в воинской кассе. В Мурманске вас встретят, экипируют и доставят к месту назначения. С кафедральным начальством мы все уладим, никаких проблем с задержкой диссертации не будет.
— Простите, но я подрабатываю еще в гражданской больнице…
— Оставьте номер завотделением и главврача, я все улажу.
Поблагодарив и неловко вякнув «служу России», Иван покинул кабинет, прижимая к себе справочники, выданные Колдуновым.
Итак, проблема развода отложена по крайней мере на три месяца. Ребенок, этот чужой ребенок, родится без него, ему не придется изображать волнение и радость. Все складывается как нельзя лучше. Маловероятно, что у него будет там много работы, всего двенадцать человек, и сомнительно, что этих полярников подбирали из хронических больных.
Он будет читать, приведет в порядок свою чертову диссертацию, да просто будет три месяца жить на свежем воздухе и заниматься физическим трудом!
Дома никого не было, и он расстроился. Ему хотелось повидаться с Алисой перед долгой разлукой, вдруг она передумала разводиться? Он кидал в сумку белье, носки и свитера, делал в дорогу бутерброды и чутко прислушивался, не стукнет ли входная дверь. Увы, жена решила отсидеть все лекции, а ехать к ней в институт уже не было времени. Ваня обладал одной типично женской чертой: он всегда боялся опоздать на поезд или самолет. Даже к электричке он, зная, что через полчаса будет следующая, приходил заранее. А тут такое ответственное дело, все службы, и военные и гражданские, работают на то, чтобы доставить доктора Анциферова на полярную станцию, а доктор Анциферов возьмет и опоздает на самолет! Очень смешно!
Рейс в половине десятого, значит, нужно быть в аэропорту самое позднее в девятнадцать тридцать, а лучше в девятнадцать. Еще час на воинскую кассу — вдруг там очередь, а его крики о важном правительственном задании вряд ли разжалобят циничных военных. Час на метро плюс автобус. И где гарантия, что на Пулковском шоссе не будет пробки?
Назначив старт в шестнадцать часов, Ваня принял душ, вяло пожевал ленивых голубцов и сел за письмо Алисе.
«Меня срочно отправляют в командировку на три месяца, — писал он, — это не из-за нашего разговора, просто совпало. Подробности тебе расскажет Ян Александрович, я сам не в курсе, куда еду, знаю только, что на полярную станцию. Береги себя и ребенка. Оставляю карточку, мой пинкод ты знаешь, на всякий случай напоминаю. Пожалуйста, пользуйся ею, хоть там не так уж много денег. Правда, мне обещали перевести за командировку, и аспирантская стипендия тоже будет поступать. Обо мне не беспокойся, как только будет возможность, я дам о себе знать. — Тут Ваня задумался. У него оставалось еще немножко времени, чтобы написать, как он не хочет разводиться, как ему важно знать, что Алиса его ждет, но он не смог найти подходящих слов и закончил письмо скупо: — Я хотел бы вернуться к тебе».
Пробок не было, девушка в воинской кассе скучала без клиентов и обрадовалась ему как родному, так что Ваня оказался в аэропорту за полтора часа до начала регистрации. Он побродил по залу ожидания, зашел в книжный магазинчик и принялся увлеченно перебирать яркие томики. Сейчас наберет литературы, а потом будет на станции валяться в спальном мешке (Ваня плохо представлял себе быт полярников) и перечитывать любимые произведения.
В юности он очень любил читать, причем не только фантастику и «про войну», как все мальчики, но и серьезные классические романы. Он честно проштудировал всю школьную программу, даже «Войну и мир» одолел от корки до корки. Ему по-женски нравилось следить за переживаниями героев, за их любовными историями.
Вдруг среди современных пестроцветных романчиков ему попался томик «Анны Карениной».
Ваня полистал его. Любя Толстого, любя Голсуорси, он все же не понимал, почему Анна Каренина и Ирэн не вернулись к своим мужьям, людям в высшей степени надежным и положительным, к тому же простившим измену, а продолжали хороводиться с какими-то сомнительными мужиками. «Вот дуры», — думал шестнадцатилетний Ваня с прямотой юности, а сейчас вдруг понял почему.
Дело совсем не в любви. Просто им было стыдно, а от прощения мужей еще стыднее. Слишком велика оказывалась пропасть между ними — падшей, унизившей себя грехом женщиной и благородным мужчиной, простившим этот грех и оттого ставшим еще благороднее. Наверное, если бы Каренин с Сомсом оскорбляли их и били по физиономии, неверные жены вернулись бы домой, но они-то их жалели! А жалость унижает человека, унижает, что бы там ни утверждали великие гуманисты. И дело не в презрении жалеющего, он как раз может быть искренен в своем душевном порыве, а в чувствах того, кого жалеют. Ведь от глагола жалеть происходит прилагательное «жалок»…