Алиса Валдес-Родригес - Клуб грязных девчонок

Спасибо Александру Патрику Родригесу, ангелу во плоти, живой музе, моему сладенькому мальчугану, за то, что направлял свою мамочку туда, где ей надлежало быть, и напоминал, что жизнь без хихиканья, приколов – это жизнь без смысла; Патрику Джейсону Родригесу за то, что всячески принуждал меня писать и менял пеленки, пока я нажимала на клавиши, за то, что верил в меня, в то время как большинство разумных людей рванули бы из города подальше от меня на ближайшем автобусе; Нельсону П. Валдесу за то, что он наполнил дом моего детства множеством книг и мыслей, слушал мои писания с тех пор, как мне исполнилось девять лет, и неизменно ободряюще кивал и поощрял, какими бы несовершенными они ни были; Лесли Дэниеле за то, что она поверила моему голосу и сама вопила «вау» сверх всякого зова долга, вдвойне старалась как редактор и психолог и сражалась с изяществом танцовщицы и задором актрисы, чтобы мои озорные девчонки зазвучали громко и жизненно, и одновременно не отходила от колыбельки, качая свою крошку; Элизабет Бейер, третьей в нашем мощном лактационном трио, за ее энтузиазм и направляющее редактирование философа, и всем замечательным энергичным душам в «Сент-Мартин пресс», которые уверовали в никому не известного автора.

Дважды в год sucias[1] слетались все вместе. Это я, Элизабет, Сара, Ребекка, Уснейвис и Эмбер. Мы могли находиться где угодно, поскольку мы сами sucias, то много путешествуем по свету, – но сразу же садились в самолет, поезд или любой другой транспорт и возвращались на вечер в Бостон поужинать, выпить (в последнем я мастак), chisme у charla – то есть поболтать о том о сем.

Мы поступали так шесть лет, с тех пор как окончили Бостонский университет и пообещали друг другу до конца жизни встречаться дважды в год. И пока, знаете ли, выполняем свое обещание. Пока ни одна из нас не пропустила ни одного заседания общественного клуба «Buena Sucias»[2]. И это, мои любезные, оттого, что мы, sucias, намного преданнее и ответственнее, чем большинство мужчин, которых я знаю, и особенно моего балбеса техасца Эда.

Вот такая встреча как раз и произойдет через минуту.

А пока я жду их, ссутулившись на оранжевом пластиковом стуле в окошке ресторана «Эль Кабалитто» – типичной забегаловке на Джамайка-плейн, где подают пуэрториканскую еду, хотя, надеясь заполучить более солидного клиента, называют ее кубинской. Но уловка ресторатора явно не сработала. Кроме меня в заведении всего три посетителя, молодые «тигры» с обесцвеченными волосами, в балахонистых джинсах и клетчатых хил-файгеровских рубашках. В ушах у ребят поблескивали золотые кольца. Они говорили на испанском жаргоне и то и дело сверялись со своими пейджерами. Я старалась не смотреть в их сторону, но пару раз они перехватывали мой взгляд. Я сразу отворачивалась и рассматривала свой новый французский акриловый маникюр. Руки приковывали мое внимание, потому что казались женственными и «ухоженными». Я обвела пальцем карту Кубы, напечатанную на бумажной салфетке. Задержалась на секунду в той точке, которая обозначала Гавану, и попыталась представить своего деда мальчишкой: вот он в шортах, с плоскими золотыми часами, смотрит на север, в свое будущее.

Когда я наконец подняла глаза, на меня таращился молодой человек. В чем дело? Неужели не понимает, что я за птица? Я перевела взгляд на машины, тащившиеся по заснеженной Сентрал-стрит. Хлопья снега вспыхивали в желтых лучах фар. Очередной сумрачный бостонский вечер. Ненавижу ноябрь. Стемнело уже в четыре, и повсюду на мостовых машины разбрызгивали лед. Деревянные панели стен и урчание старенького холодильника в углу ресторана навевали тяжкую депрессивность, но мало того, я заметила, что мое дыхание все выше и выше затуманивало стекло окна. В ресторане было жарко. Жарко и сыро. В помещении пахло дешевым мужским одеколоном и вяленой свининой. На кухне напевали мелодию вальса и при этом здорово фальшивили, а блюда на плите шипели и трещали. Я напряглась, пытаясь разобрать слова – надеялась, что они, соответствуя перечно-горячему ритму, поднимут настроение, но тут же отказалась от этого, ибо речь шла о несчастной любви и юноше, который размышлял, кого убить – себя или свою возлюбленную. Кому-кому, но не мне напоминать о несостоявшейся любви.

Забулькав в утробу бутылку теплого пива «Президент», я беззвучно икнула. Меня охватила такая усталость, что в глазах ощущалось биение пульса. И каждый раз, когда я моргала, их пронзала боль под высохшими контактными линзами. Прошлую ночь я совсем не спала и забыла их вынуть. И кошку не накормила. У-упс! Ничего, она толстая – переживет. Все, конечно, из-за этого проходимца Эда. При мысли о нем сжалось сердце, и я поморщилась. Судите по ногтям, в какой стадии находились мои обреченные отношения. Хорошие ногти – плохие отношения: надо поддерживать внешность. Страшные ногти – Лорен счастлива и распустилась. И еще по тому, толста ли я. Когда у меня все хорошо, я набрасываюсь на еду и раздуваюсь до десятого размера. Но если грущу, меня тошнит, как какого-нибудь римского императора, и я усыхаю до шестого.

Сегодня мои бледно-лиловые, низко сидящие на бедрах шерстяные брюки восьмого размера казались свободными. Ерзая на стуле, я чувствовала, сколько в них еще места. Эд, этот техасский придурок, был спичрайтером[3] мэра Нью-Йорка (то есть профессиональным лгуном). И, судя по его голосовой почте (не стану лукавить, я влезла в нее без спроса), связался с некой цыпочкой по имени Лола. Лола – я не шучу.

В чем дело? Где официантка? Я хочу еще пива.

Знаете, что происходит? В нашей Вселенной все только и делают, что демонстрируют, как я им ненавистна. Я серьезно. У меня сволочная жизнь, было сволочное детство – и вообще все сволочное, что только можно себе представить. И хотя я кое-чего добилась в своей профессии, пакости постоянно сопутствуют мне в виде скользких, смазливых типов, которые обращаются со мной, как вы догадались, словно с последней дрянью. Я не выбираю их – они сами меня находят. При помощи какого-то долбаного радара, который есть у каждого из них: «Внимание, внимание, впереди справа, у бара, трагическая крошка, внешне вроде ничего, закачивается джином с тоником, плачется сама себе, только что засовывала палец в горло в туалете – можно трахнуть. Конец связи. Трахнул и конец».

В результате я превратилась в женщину, которая постоянно обшаривает бумажник и карманы мужчины и дает ему под зад, если он ведет себя не так, как подобает. Я бы отказалась от своего недостойного поведения, но почти всегда обнаруживаю свидетельства шалостей очередного партнера: то счёт за обед в каком-нибудь интимно освещенном итальянском ресторане, хотя он говорил, что пошел с приятелями на матч «Ковбоев», то обрывок салфетки из бакалейной лавки с телефоном кассирши, написанным синей ручкой пузатым почерком легкомысленной, необразованной женщины. Мои мужчины, кем бы они ни были, постоянно совершали что-нибудь гнусное.

Обычное дело, если они крутят с такой невезучей в любви дамочкой, как я.

Я уже обращалась к врачу. Но никакой врач не поможет оправиться с обострением хронической, благословленной матерями, неверности латиноамериканских мужчин. Заметьте, это не только стереотип. Если бы! Хотите знать, что сказала мне моя кубинская бабушка в Юнион-Сити, когда я сообщила ей, что меня обманывает мужчина? «Bueno[4], крепче дерись за него, mi vida[5]». Разве врачу по силам помочь? Мужчины изменяют, а женщины, от которых ждешь, что они будут твоими союзницами, тебя же и осуждают. «Так ты что, – спрашивает abuelita[6] скрипучим голосом с сильным акцентом, посасывая «Виргиния слимс», – кажется, снова прибавила в весе? Ты уверена, что всегда хорошо выглядишь, когда встречаешься с ним, или так и ходишь на свидания в джинсах? А как насчет волос? Не слишком укоротила? И снова толстеешь?»

Мой врач – не латиноамериканка и постоянно в элегантных шарфиках – считает, что источник моих проблем – чрезмерный нарциссизм моего отца: мол, он все на свете соотносит с собой, Фиделем Кастро и Кубой. Она ни разу не была в Майами, иначе знала бы, что все кубинские иммигранты старше сорока пяти ведут себя так же, как Papi. Для них нет страны привлекательнее, чем Куба – острова в Карибском морес населением одиннадцать миллионов человек. Это примерно на два миллиона меньше, чем жителей Нью-Йорка. И еще Куба – это Мекка для большинства пожилых иммигрантов, считающих, что вернутся туда, «как только падет этот негодяй Кастро». Массовое заблуждение, скажу я вам. Если вся семья верит в такую чудовищную ложь, нетрудно сосуществовать с мужчиной, который обманывает тебя. Когда я изложила все это своему врачу, она предложила мне произвести «кубадектомию», «отсечение Кубы» и жить нормальной американской жизнью. Ничего не скажешь, здравая мысль. Только беда в том, что, как и большинство детей кубинских иммигрантов, я считаю это неосуществимым. Куба – терзающая, неизлечимая болезнь, унаследованная нами от отцов.