— Я тоже слышала, даже вроде видела издалека — двое продюсеров, на набережной стояли, в костюмчиках такие, галстучках.
— Тогда побегу, — Миша озабоченно оглянулся.
— Миш, а что за клуб? — крикнула Марина ему в спину.
— Э, детка, — гитарист обернулся, продолжая идти спиной вперёд. — Крутое место! Мечта! Наши шансы равны нулю. Но кто не мечтает, тот не летает!
— Удачи!
Марина зашла в комнату и сразу поняла, что она теперь опять одна. Только телевизор на стене напоминал о том, что здесь недавно были гости. Она хотела позвонить Кардашеву, но передумала. Борис — большой мальчик. Теперь ещё и богатый в перспективе. Это всё не её дело — чужое, медузное. А телевизор — это хорошо.
Вадим всегда нервничал на ночном серпантине. Внизу, под трассой, расплывчатыми оранжевыми бусинами светились корабли. Ренат молчал, глядя в боковое окно. Ярник ждал, когда друга прорвёт. И того прорвало:
— Н-да-а-а… — задумчиво протянул Муратов. — Женщины мне отказывали, бывало. Но чтоб музыканты… такое со мной впервые. Как он там сказал, Вадя? Такая музыка в кабаках не исполняется?
Вадим дёрнул плечом, не сводя взгляда с дороги:
— У него это прозвучало не так грубо.
— Но смысл был именно таким: маленький, но гордый коллективчик не играет для жрущего и пьющего народа, привыкшего к низкопробным эстрадным номерам.
— Он не так сказал.
— Я всего лишь перевожу на понятный тебе и мне язык… В его устах это прозвучало как «не совсем светская музыка»… Ладно, забили. Готовим программу из ранее запланированного. Что там у нас? — Ренат достал телефон, пролистал заметки. — Русский рок-н-ролл, стиляги… Нет, ты видел, сколько у них там было зрителей? Человек двадцать. В чём смысл вообще? Играть для пляжников и так это дело полюбить, что отказаться от предложения самого Муратова? Ты вообще что-нибудь в этой индийской музыке понял?
Вадим покачал головой.
— Что снулый такой? Устал? Говорил я тебе — выспись! Давай я за руль сяду.
— Я выспался, — сквозь зубы процедил Ярник, болтовня друга мешала ему сосредоточиться.
— С кем ты разговаривал на пляже? С худым таким, — Ренат движением пальцев изобразил висящие вдоль лица длинные пряди.
— Музыкант. Мишей зовут. Играют инди-рок в Лесенках, в «Ступеньках», кажется.
— «Ступеньки» — хороший кабак, говорят, ламповый. И что за группа? Есть смысл приглядеться?
— Не думаю. Названия тоже не помню.
Вадим сделал над собой усилие, чтобы его ответ прозвучал равнодушно, но Муратов, поджав губы, бросил на него внимательный взгляд. Ярник смотрел на дорогу. Ренат замолчал, прикрыв глаза, потом сонно пробормотал:
— Нет, я фигею, послать в известном направлении продюсера, который сам приехал, время нашёл, познакомиться захотел? Столько времени потратили напрасно.
«Нет, не напрасно», — подумал Вадим.
Мергелевск, ЮМУ, октябрь 2006 года
— Муратов!!!
Ренат дернулся в сторону тёмного коридора, ведущего в спортивный корпус, но преподавательница уже была рядом. Она довольно шустро умела лавировать среди толпы студентов на своих знаменитых шпильках — этого он не учёл.
— Муратов! Отдельное приглашение нужно выслать? С курьером? Под роспись?!
Ренат скрипнул зубами и повернулся. Вера Алексеевна предупредила о прослушивании ещё неделю назад, но Муратов предупреждение проигнорировал, поскольку не собирался принимать участие ни в каких мейнстримных мероприятиях. Подумаешь, год назад засветился на концерте да пару раз взял гитару в руки в «Кактусе». Однако Вера Алексеевна «маркировала» его как потенциального участника своих многочисленных проектов. На этот раз преподша носилась с идеей создания студенческого театра. Мутко Ренату нравилась, она была из тех немногих преподавателей, кто видел в своих студентах людей. И не просто человеков, а творцов истории. Она общалась с молодёжью так, словно перед ней были не вчерашние подростки, а выдающиеся, каждый в своей уникальной категории, сапиенсы.
Несколько лет назад в Москве на книжном фестивале Муратов встретил бывшую однокурсницу Лену Маклаткину, девушку с протезом вместо недоразвитой с рождения правой рукой. В университете она была замкнутой и незаметной, скорее угрюмой, чем общительной. На фестивале она сидела возле стенда с детскими книгами и, широко улыбаясь, подписывала сказки собственного сочинения, красивые, щемяще-яркие, с забавными, умилительными героями. Ренат вспомнил, кто заставил Лену написать первую сказку-сценарий — Вера Алексеевна. Было ли это простым попаданием в талант (преподша задействовала своих студентов в подготовке новогоднего спектакля для ребятишек из детдома, над которыми ЮМУ вёл шефство) или тонкой стратегией, но в тридцатилетней Лене Муратов увидел состоявшегося, довольного жизнью человека. Он подошёл тогда к бывшей однокурснице, она обрадовалась встрече, подарила Ренату книгу. Они выпили вместе кофе и поболтали об университетских годах. И да, Лена прекрасно помнила, кто раздул в неё творческую искру…
— Ну Вера Алексеевна!
Преподша тряхнула короткими волосами, с модно криво-косо выстриженными-«выгрызенными» светлыми прядками:
— Я на трёх парах раз пятнадцать напоминала о сегодняшнем прослушивании. Для всех, кто плохо слышит и для тех, кто путает направление. Куда собрался?
— Домой. Не могу я, — покаянно сообщил Ренат. — Сжальтесь! На пятой паре?! У меня курсовых…три, рефераты, один из них ваш, кстати…
Вера Алексеевна вздохнула:
— Ренатик, мы с Тарасом Семеновичем не можем весь факультет переслушать, а у тебя голос! Ну лично для меня!
— Вера Алексеевна… — начал Муратов, внутренне ёжась от нежелания лгать, но не видя другого способа отмазаться от добровольной обязаловки. — Я бы с удовольствием…
— Михеева! Мария! — вдруг крикнула Мутко, взмахивая рукой. — Вы в зал?
Рыжеволосая первокурсница, сонно бредущая по коридору в хвосте стайки певцов из хора (в другой раз Ренат обязательно заметил бы её даже в толпе, морковку эдакую в мешковатой, но яркой клетчатой рубашке), кивнула, не удостоив отступившего в сторону Муратова вниманием и не прореагировав на то, что неожиданно стала Машей, и побрела дальше. Вера Алексеевна, бдительно проводив хоровых взглядом, повернулась к Ренату с умоляющей миной:
— Ну Рена…
— Да иду я, иду… — Муратов поднял руки в жесте «сдаюсь» и показал, что готов следовать за преподшей. — После вас.
Марине было очень стыдно перед Серёжиком Кучеренко. Во-первых, одногруппник безропотно давал ей списывать все лекции, помогал с заданиями и вообще, смотрел на неё с преданностью приблудной дворняжки. Во-вторых, она сама пригласила его погулять по торговому центру (из благодарности, а вовсе не из каких-либо других соображений). А потом сбежала, не выдержав пребывания в поле гнетущей атмосферы, беспрерывно генерируемой Серёжиком. Вообще-то Марина считала, что если Кучеренко приодеть, снять с него очки и подлечить прыщи на подбородке, то из одногруппника получится вполне себе нормальный парень, не красавец, но и не фрик. Но то ли Кучеренко настолько вжился в неудачный имидж, что альтернатива ему могла морально уничтожить хранимую глубоко внутри уникальную личность, то ли Серёжик целенаправленно прятался за непривлекательный образ, как за стену, из-за которой очень удобно было плеваться в окружающих.
Пообщавшись с Кучеренко, Марина пришла к выводу, что Серёжик был задротом не сугубо внешне — скорее, внешность его была отражением внутреннего задротства. Кучеренко пошёл по единственно доступному ему пути к самоутверждению — принижению всего окружающего. За полтора часа, что они вместе провели в торговом центре, Кучеренко обхаял маркетинговую стратегию магазина, ассортимент товаров и даже осенние мотивы в оформлении витрин. Затем он безжалостно расправился с обществом, растящим поколение потребителей (они С Мариной как раз проходили через отдел игрушек), нравственным обликом современной девушки (на этот раз красной тряпкой в прямом и переносном смысле стали алые трусики фривольного манекена у входа в магазин женского нижнего белья) и известными ювелирными брендами, расплодившими свои лавочки на втором этаже центра. Любое робкое замечание Марины в защиту впавшего в грех общества воспринималось Серёжиком со снисходительной улыбкой и энтузиазмом участника телевизионной дискуссии. Марина устала придумывать аргументы и только кивала, ещё больше раззадоривая одногруппника. А потом она сбежала, отсиделась в мебельном отделе и добралась в общежитие, воровато оглядываясь и жалея о потраченном времени. Уж лучше бы она провела весь день с мамой.