Огромный двухдверный холодильник в столовой-кухне был пуст и отключен. Марина включила его, и он мягко загудел, подвывая. Пиксель с интересом заглянул на нижнюю полку и разочарованно отступил к миске. Кормить его полагалось особым диетическим кормом, который нашёлся над раковиной.
После ветхого душа в профилактории, пенная ванна показалась Марине райским удовольствием. Она нашла для себя в ящике над плитой мятный чай и крекеры с чёрным перцем. Старательно хрустя, попыталась заглушить увертюру к Бортнянскому в голове.
Она поднялась к себе и вышла на балкон с чашкой. Вечер был свеж. Он принёс запах абрикос, бархатцев (Марина даже вспомнила, как эти цветы называла бабушка — «чернобривцы») и морской соли. Деревья закрывали вид на соседний двор, но там горели садовые светильники и через ветви блестела вода в бассейне. Приглушённо доносилась знакомая мелодия, Марина её узнала: инструментальная «Саммэртайм» из «Порги и Бесс». Похоже, тут не один Кардашев — меломан с уходом в прошлый век.
Пиксель вышел следом, принялся с чавканьем вылизываться.
— Я как принцесса в башне, правда? — спросила у него Марина. — Только трубадура не хватает.
Кот посмотрел на неё с сомнением.
— Ты прав, век трубадуров прошёл. Но с одним я всё-таки была знакома. Рассказать?
Марина глотнула чаю и облокотилась о перила….
Мергелевск, ЮМУ, декабрь 2006 года
Вадим появился из темноты ниши, словно привидение, стоило Марине открыть дверь в коридор, раскрыл рот… и закрыл его, вытянувшись лицом, подхватил Рената, сползающего с плеча первокурсницы, пролепетал:
— Что..?!
— Ударился, — борясь с паникой и слезами, проговорила Марина. — Ему плохо! Скорая сказала, у въезда в город большая пробка, авария! Будут только через час! Что делать?!
— Ключи… в кармане, — выдавил вдруг Муратов, — Атос, довези, друг, хреново мне.
Марина уже говорила в трубку:
— Надя! Да, поздно…нет… да, случилось, пожалуйста, нужна твоя помощь…
Пока Колесова отвлекала бабу Женю, показывая ей остатки гипсовой решётки под балконами общаги, Вадим усадил Марину с Ренатом в обнимку на лавочку и побежал искать машину друга. Муратов припарковался недалеко, и через несколько минут Марина с облегчением увидела свет фар из-за поворота. За эти несколько минут она и Ренат даже успели поговорить.
— Карамель, — прохрипел Муратов, криво улыбаясь ей в лицо.
— Помолчи, прошу! — взвизгнула Марина. — Ты ещё и заговариваешься?! Ну почему, а?! Господи, как мне страшно!
— Не бойся, — сказал Ренат, зарываясь лицом ей в плечо, — почемучка.
По крайней мере, он её ещё узнавал. Муратова погрузили в машину. Колесова успела запрыгнуть в салон в последнюю секунду, уселась на переднем сидении, выпутывая из волос бигуди, деловито бросила Вадиму:
— Я покажу объезд через посёлок и лес. Бэха там пройдёт. С отцом ездили за грибами.
Ярник кивнул. Марина придерживала Рената на заднем сидении, когда машину трясло на колдобинах. Муратов, видимо, задался целью довести её до нервного срыва: смотрел на неё через полуопущенные веки и улыбался.
— Почему мы никому не сказали? — спросила Марина, опять сражаясь со слезами и чувством нереальности происходящего.
Вадим помедлил, глядя на неё в зеркало, сказал:
— Раз так со скорой вышло, отвезём сами. И будем молчать, если всё… уладится. Ты представляешь, что ему за это будет? После всех его выходок, особенно после драки в баре. Исключат. И тебя.
— Я-то тут при чём? — Марина закусила губу. — Пусть Рудникову наказывают! Это какой же дурой надо быть, чтобы допустить такое! Ей непонятно, что это опасно?! Она мне сказала как-то… давно. Я думала, она шутит! Если бы я знала, что она не шутила!!
Вадим и Надя переглянулись.
В больнице Рената уже ждали: перекинули на каталку и увезли.
— Идём, — сказал Вадим, беря Марину за руку. — От нас уже ничего не зависит. Завтра всё узнаем.
Марина вырвала руку, надула губы и встала у стены возле регистратуры.
— Буду ждать. Пусть мне скажут. Я так… не могу.
Ярник наклонился к ней, заговорил, глядя в стену и мелко моргая от сдерживаемой злости:
— Я же тебя предупреждал. Я же говорил: сидеть и не высовываться. Ты же дура. Играла и доигралась.
— Да сидела я! — взорвалась Марина, почти крича. — Кто к кому сунулся?! Почему я виновата всегда?!
— Не ори! Хочешь ждать — жди! Я пошёл. Позвоню его дяде, предупрежу. Никому не нужны неожиданные скандалы.
Марина поднялась на третий этаж и сидела там, неотрывно глядя на двери в травматологию, пока оттуда не вышел дежурный врач, высокий бородач лет тридцати пяти. Рубашка на ней была красной в клетку, но профессиональный взгляд обмануть Марине не удалось. Врач отвёл ей в травму, назвав «отложенной пациенткой», немного успокоил и даже разрешил посидеть напротив палаты Рената, если она наденет бахилы и одноразовый халат.
Бородач был шумным и весёлым. Его голос разбудил Марину, когда она задремала:
— … парень, который без «цветомузыки» добрался… дай заполню… это с Московской, где авария. Говорит, об руль ударился, — рассказывал врач у поста медсестёр, шагах в двадцати от Марины, — повезло ему, гематомкой так себе отделался. Проблем с дыханием нет, деформации нет, давление в норме. Люся, на МРТ завтра запиши. Муратов…ээээ… Ренат…Забавный. Глаза открыл и спрашивает: а я скоро буду петь? Как в том анекдоте: «Доктор, я смогу теперь играть на скрипке?». «Почему нет?». «Странно, а раньше не умел».
Медсёстры вежливо посмеялись.
— Подружка у него хорошенькая, рыженькая, такой… одуванчик. Я ей руку шил, стеклом видно зацепило, глубоко.
Поняв, что самой страшное позади, Марина с облегчением выдохнула, подняла глаза и вздрогнула — прямо перед ней, держась за штатив капельницы, стоял Ренат. В голубом полупрозрачном балахоне, через который просвечивали чёрные трусы и в меру волосатые ноги. Марина покраснела.
— Покажи, — потребовал Ренат.
Она закатала заскорузлый от подсохшей крови рукав рубашки и показала перевязку.
— Чем?
— Железкой… там торчало.
— Как разойдёмся? — зло спросил Ренат, поджимая сероватые губы.
— В смысле?
— Что я тебе должен… за ущерб? Претензии предъявлять будешь? Болтать там? Что потребуешь?
Марина вспыхнула до корней волос:
— Очумел? Зачем мне? Хоть бы спасибо сказал!
— Спасибо. Чеши отсюда. И попробуй болтани! Вылетим вместе.
Марина вскочила, поскользнулась в бахилах, начала выпутываться из халата:
— Урод! Ничего себе, благодарность!
— Так ты всё-таки благодарности ожидала? — Муратов прищурился.
Даже бледным и еле стоящим на ногах он умудрялся быть… хамом. Марина быстро пошла прочь, краем глаза увидев, как Ренат разворачивается и двигается прочь по коридору.
— Эй, Люся! У нас пациент удирает! — услышала она весёлый голос врача. — Куда, болезный?!
— Да в сортир я, — раздражённо отозвался Муратов.
— Урод, — повторила Марина, выходя из здания больницы. Она попыталась вытереть мокрые глаза раненой рукой и тихо ойкнула от боли. — Противный… хулиган!
… Вечером во время обхода, когда врач наклонился над молодым пациентом с ушибом грудной клетки, чтобы перекрыть капельницу, парень схватил его за руку и злобно сказал, не открывая глаз:
— Я тебе покажу… одуванчик! Не сметь, понял?!
— Спи, болезный, — врач убрал руку пациента под одеяло, предвкушая, как повеселит молоденьких сестёр на посту очередным забавным рассказом. — Приснилось тебе.
Случай с Муратовым совершенно выбил Марину из колеи. Она несколько дней не могла нормально выспаться, на лекциях и парах впадала в сонную задумчивость, к тому же получила нагоняй от преподавателя английского, потому что так и недоделала перевод о достопримечательностях Лондона. Данила Евгеньевич нудил всю перемену после пары, прошёлся и по её выступлению, мол, звук у вас, Михеева, недостаточно палатальный и с апикальной артикуляцией проблемы. Знал бы он, сколько Марина готовилась к концерту, сколько слушала оригинал песни, чтобы хоть немного выправить произношение! Пятьсот миллионов раз! Данила Евгеньевич грозился не допустить её к зачету в зимнюю сессию. Это было ужасно несправедливо (в группе она была далеко не последним человеком по успеваемости), и Марина пришла к выводу, что мужчины напрасно упрекают представительниц слабого пола в отсутствии логики — в их собственных словах и поступках не наблюдается вообще никакого смысла! Зачем обижать девушку, если, как утверждают окружающие, она тебе нравится?