О Винтере больше не вспоминали. Ларк коротала часы в тенистом саду. Она вспоминала, как первый раз приехала сюда по просьбе Спенсера просить помощи. Даже в самых безумных снах она не могла представить, что через год выйдет замуж за наследника рода де Лэйси и будет носить его ребенка.
И уж, конечно, она не думала, что полюбит Оливера.
При первой же встрече он спросил, хочет ли она от него ребенка. Это был дерзкий, оскорбительный, наглый вопрос. И все же она не могла отрицать, что ее тогда охватило волнение, подобное первому дыханию весны после бесконечной зимы. Неужели все началось уже тогда?
Ларк стояла у реки и смотрела на воду. Сверкая на солнце, мимо проплывали баржи и лихтеры, лодки и плоты. Сладко пахли розы. Это была мирная, идиллическая картина.
А совсем недалеко, с ворот лондонского моста, остекленевшим взором смотрят головы еретиков и предателей короны. Королева, борясь с вечными болезнями, все же отчаянно пытается управлять перессорившимися советниками. А в тесных каморках на грязных улицах лондонских окраин живет нищета.
Лондон кровоточил скрытыми ранами. Ларк не обвиняла королеву Марию. Проблем было слишком много, и коренились они слишком глубоко, чтобы их могла разрешить одна женщина, которая, видимо, даже не представляла, насколько подданные презирают ее испанских советчиков и в особенности епископа Эдмунда Боннера.
Как странно все складывается в жизни...
Ларк вспомнила, что Мария жаждет ребенка, которого не может иметь. А сама она никогда не осмеливалась мечтать о ребенке и вот через какие-нибудь пять месяцев даст ему жизнь.
Пора сказать об этом Оливеру. Она была так близка к этому в ту ночь, когда призналась ему о Винтере. Если бы Оливер тогда промолчал, если бы выслушал ее, она бы все рассказала ему. Правда, растущий живот скоро сам выдаст ее секрет, но пока фигура все еще оставалась стройной, хотя немного округлилась. Но это скрывали складки платья.
Дни летели с бешеной скоростью, подобно листьям под порывами ветра.
Оливер все так же молчаливо дулся на Ларк, все так же с мрачной подозрительностью и болью в глазах смотрел на нее. Внешне он остался ласков и внимателен, но какая-то часть его теперь отдалилась от Ларк. Он надолго оставлял ее одну даже по ночам, а она так скучала по нему. Так жаждала его.
Нервозность и волнение охватили весь дом. Ричард Спайд сходил с ума от одиночества. Ему не позволяли покидать Уимберли-хауз и никого к нему не пускали. А он был создан для общения с людьми, для разговоров и проповедей о великих истинах. Необходимость прятаться на протяжении нескончаемых недель истрепала ему нервы.
В себе Ларк тоже замечала перемены. С каждым днем ее глаза сияли все ярче, а Оливер с каждым днем отдалялся от нее все дальше и дальше.
Перемены были незначительны, и все же Ларк не могла больше не замечать, что вечерами он возвращается домой все позже, пьет больше, смеется громче и надолго уходит в себя, когда думает, что она на него не смотрит.
Поначалу Ларк считала, что мрачное настроение Оливера вызвано мыслями о Винтере. Несколько недель спустя она стала подозревать, чтоэто только предлог. Он тосковал по былым пирушкам, его тянуло в грязные притоны Бэнксайда и Саутуорка, где никто не осудит его и где каждый волен делать то, что хочет.
Буркнув очередное недавно выученное ругательство, Ларк приказала себе перестать хандрить. Воздух в саду наполнялся ароматом поздних роз, а клонившееся к закату солнце превращало реку в янтарную ленту.
Этот день стал особенным для Ларк. Сегодня утром, пока она лежала в постели, сожалея, что Оливера нет рядом, она почувствовала легкое шевеление внизу живота.
Это был ее ребенок.
Даже сейчас, много часов спустя, воспоминания об этом не оставляли ее, наполняя душ странным удивлением. Сегодня ее дитя послал ей сообщение. «Я здесь. Люби меня».
Ларк приподняла голову, подставляя лиц прохладному ветерку.
– Я обещаю тебе, – прошептала она в тот момент, когда у причала показалась лодка. – Я клянусь тебе, что сегодня все скажу ему.
Лодка приближалась к причалу, и Оливер, сцепив зубы, изобразил на лице улыбку. По правде говоря, он чувствовал себя как подрубленное дерево, готовое упасть на землю. Болезнь заявляла свои права гораздо жестче, чем в прошлые годы.
Все лето его по ночам мучили страшные, изнуряющие приступы. Каждый день он боролся с тяжестью, которая давила ему грудь.
Он пытался притворяться, что здоров. Он жаждал проводить с Ларк каждое мгновение, но вынужден был сторониться ее, используя в качестве повода их ссору из-за этого мерзавца Винтера. Она не должна была узнать о его болезни. О смертельной болезни.
– До свидания, – сказал он друзьям. – Надеюсь, завтра нам тоже будет что отметить.
–Буду ждать, – улыбнулсяЭгмонт Кар-пер. – Твоя любовь к картам наполняет мой кошелек.
Оливер уныло покачал головой.
– И опустошает мой. Самуэль Холлинз снял фуражку.
– Значит, до завтра.
Оливер добродушно махнул на прощание рукой и остался на причале с видом самоуверенного щеголя, пока лодка не исчезла из виду. Только после этого он позволил себе опуститься возле каменного навеса на корточки, сжать голову руками и сделать долгий выдох.
– Тебе плохо?
Оливер чуть не подпрыгнул. Вскочив на ноги, он поднял глаза и увидел Ларк. Последнее время она стала такой спокойной, мудрой и вся светилась внутренним светом.
– Я не заметил тебя. – Он поднялся по ступеням причала. – Конечно, со мной все хорошо.
Оливер обнял ее за плечи и поцеловал в нежные розовые губы и, когда она ответила ему, в тысячный раз подумал: «Она не может быть по-настоящему моей. Если она узнает, как тяжело я болен, она, возможно, больше никогда не подарит ему нежность своего восхитительного тела».
Ларк отстранилась и поправила упавшую ему на лицо прядь волос.
– Где ты был?
Как будто она не знала. Запах пива, табака и таверны прочно въелся в его одежду.
– Занимался нашими делами, конечно. – Отчасти это было правдой. Власти все еще искали Ричарда Спайда, и Оливер начал беспокоиться, удастся ли вывезти священника из Англии.
Он взял Ларк за руку и повел через сад к дому. Ему нужен был глоток особого чая. Цыгане научили готовить его из побегов кустарника эфедры.
–Есть известия о «Русалке»? – поинтересовалась Ларк.
– Да. Она причалила неделю назад.
– Оливер! Почему ты мне ничего не говорил?
– Ее надо было подремонтировать и приготовить к плаванию. Я сказал капитану, что нужно будет доставить на континент одну милую особу.
– О, Оливер...
– Не беспокойся. Я соблюдал все меры предосторожности.
Чтобы скрыть надвигающийся приступ, он притянул Ларк к себе, и они опустились на железное сиденье. Это было очередное изобретение его отца – качели, которые висели на ветке самого высокого в саду дерева и приводились в движение с помощью веревки. В центре клумбы с цветами возвышались медные солнечные часы.
– Значит, ты никому ничего не сказал?
Никому, кроме доктора Снайпса. – Он дернул за веревку, и качели пришли в движение.
Единственное, о чем он не сказал ей, так это о том, что не все шло гладко, как задумано. Оливер не мог понять, что именно не так, но его терзали недобрые предчувствия. Он не мог выбросить из головы Снайпса с его бесполезной скрюченной рукой и испуганными глазами.
– Мы можем всецело доверять ему, – сказала Ларк с явным облегчением.
– А как насчет меня? – спросил Оливер, чуть сжимая ей руку. – Мне ты можешь доверять?
– А когда было иначе? – удивилась Ларк. «Когда ты с презрением отвергала мою любовь, – хотел он крикнуть ей. – Когда принижала ее, говоря, что для меня это легко».
Но с его губ не сорвалось ни звука. Оливер почувствовал, что сейчас начнется сильный приступ. Земля под ногами бешено качалась.
Ларк хотела еще о чем-то спросить его, но Оливер сделал ей знак рукой замолчать. Через мгновение, показавшееся ему вечностью, он сумел выдохнуть.
Мимо проплыла баржа. Над рекой кричали чайки и коршуны. Лодка отвезла приятелей-картежников Оливера и вернулась. Гребцы, пошатываясь, стояли на причале, по очереди прикладываясь к большой бутыли. Тень от солнечных часов стала длиннее. Маленькая теплая рука Ларк лежала в его ладони, и он чувствовал, как под тонкой кожей пульсирует жилка. И еще он чувствовал, как его грудь медленно, дюйм за дюймом превращается в камень. Казалось, еще немного, и он не сможет вдохнуть.